Начальник воздушных сил Балтийского флота генерал-лейтенант Самохин с великой тревогой думал, что командующий фронтом собирался нынче же улететь в Ленинград.

— Лететь невозможно, — сказал он Говорову. — Извините, товарищ командующий, но ничего нельзя сделать. Подняться в воздух лётчик, конечно, сумел бы, но сесть в таком тумане немыслимо.

— Надо суметь и сесть, — сказал Говоров.

Перед его внутренним взором стояла карта фронта, а по ней как бы передвигался световой лучик. Он шёл вдоль берега залива через Петергоф к Стрельне. Потом заскользил на юг к холмам Пулкова, по перерытой, опутанной проволокой, размеченной развалинами местности. Лучик миновал Урицк, приблизился к нашим траншеям под Пулковом, достиг горы с омертвевшими руинами всемирно известной обсерватории. Завтра командующему фронтом следует быть там.

— При нулевой видимости приземлиться можно только случайно! — взмолился Михаил Иванович Самохин.

— Оставьте, — сказал Говоров. — Случайности бывают в романах. Найдите пилота, который садился при нулевой видимости. Значит, он умеет это делать.

Говоров и начальник артиллерии фронта Георгий Фёдорович Одинцов поднялись в самолёт. Прощаясь с командующим, Самохин взглянул в его совершенно спокойные глаза и ощутил в себе самом частицу говоровского спокойствия. Заревел мотор. Самолёт взлетел и, не описывая круга, сразу пошёл на север, к Кронштадту. Миновав крепость, самолёт повернул на восток и вышел под облаками, едва не царапая брюхом по льду залива. Но тут неизвестно откуда явился тупорылый «мессершмитт». Лётчик круто отвернул, уклоняясь от истребителя, и вертикально полез в облака. Когда самолёт вывалился из облаков и пробил туман, внизу была Стрельна.

«Вот оно как бывает, — подумал Леонид Александрович, приникнув к желтоватому стеклу иллюминатора. — Не захочешь, а попадёшь в дорогие места». Грустный памятник несбывшимся мечтаниям. Задуманный Петром Великим, но не достроенный порт. Дамба, к которой не приставали корабли, а только пропахшие рыбой шлюпочки.

…Как непохожа, думал Говоров в это остановившееся для него мгновение, нынешняя изуродованная земля на чистенький городок, уютную Стрельну, которую видел в 1916-м и в 1925-м. Половина домов черна и без крыш. Вдоль каналов построены укрепления. От старых лип, самых прекрасных когда-то в окрестностях Ленинграда, остались расщепленные, опалённые огнём стволы. В окопах, блиндажах и землянках засел враг, изуродовавший парк. Через несколько дней врага здесь не будет, его выбьют отсюда, но след варварской руки долго будет напоминать людям, что фашизм нёс гибель красоте.

Старинный дворец, мимо которого он в юности ходил к морю мечтать о своих кораблях, сгорел. Много приходилось видеть развалин, пожарищ, разорённых селений, но больнее всего смотреть на обломки этих стен, на грязный снег между ними…

Говоров стиснул зубы. Время потекло дальше. Ударили зенитные пушки, и самолёт снова ушёл в облака.

Порой в узких разрывах тумана появлялось запятнанное следами боёв снежное поле. Лётчик лишь успевал скользнуть взглядом по земле, и снова самолёт погружался в океан тумана. Но пилот был лучшим лётчиком Балтики. Положившись на чутьё, он сумел найти аэродром и посадил на него самолёт, пронзая мокрую мглу и не стараясь объяснить даже самому себе, как сумел это сделать.

Правда, на аэродромной дорожке машина дала «козла», но никто не был ранен.

Механик подал трап. Говоров спустился на землю, огляделся.

У носовой части самолёта сидел лётчик. Он брал руками горсти снега и прикладывал к лицу. Леонид Александрович подошёл к лётчику. Тот, увидев командующего фронтом, поднялся на ноги.

— Спасибо, — сказал Леонид Александрович.

Подкатилась легковая машина. Говоров поехал в штаб фронта. Донесение по первому дню наступления ему доставили поздно вечером. Не всё происходило так, как хотелось бы. Во второй линии обороны у фашистов осталось немало огневых точек, не разбитых нашими снарядами. Штурмовым группам пришлось уничтожать их с помощью гранат и лёгких орудий. Наши войска продвинулись вперёд на три километра и ещё не по всей линии наступления вышли из лесного бездорожья. Танки увязали в тёплых болотах. Несколько танков утонули в Чёрной речке, пытаясь перейти её по льду. Кое-где фашистам удалось наладить сопротивление. Но контратаки быстро захлёбывались. Теряя людей и оружие, захватчики отступали.

Говоров, не уходя из кабинета, ждал ещё одного сообщения, самого в тот час необходимого и важного. Участь врага и так решена, но если поступит сообщение, которого он ждёт, фашисты будут разгромлены гораздо раньше и с меньшими потерями.

В начале ночи прибыл начальник разведки фронта Евстигнеев:

— Товарищ командующий! Они начали переброску войск из-под Пулкова в направлении Ораниенбаума!

— Отлично! — ответил Говоров. — Это нам и нужно. Пусть поворачивают силы на северо-запад… Ваши разведчики докладывают вам о погоде, Пётр Петрович?

— Докладывают и о погоде, — удивлённо пожал плечами генерал Евстигнеев. — Сейчас донесли, что начинается метель.

— Вот это скверно, — огорчился Говоров. — Артиллерия сопровождения будет отставать от пехоты.

— Мои разведчики докладывают мне и о настроении людей, — сказал Евстигнеев. — Такой подъём духа в войсках, что способны драться и без артиллерии, и без танков, и без авиации!

Леонид Александрович укоризненно взглянул на главного разведчика:

— Могут… Выматывая силы и неся громадные потери. Я со святым уважением отношусь к подвигу солдата, в критический момент бросающегося под танк со связкой гранат. Но за этим подвигом я вижу преступление определённого офицера, не уничтожившего этот танк с помощью артиллерии. Жизнь дороже всего. — Он вызвал звонком капитана Романова. — Александр Васильевич, отправьте сейчас же телефонограмму Федюнинскому. Запишите текст: «Приказываю не допускать отрыва пехоты от танков и артиллерии сопровождения. Приказ довести до сведения командиров подразделений».

Отпустив адъютанта, Говоров спросил:

— Напомните, сколько огневых точек врага не были подавлены нашей артиллерией?

— Тридцать две, — ответил начальник разведки. — Доставили же они нам хлопот…

— Значит, время артиллерийской подготовки надо увеличить, а огневой вал углубить. Где сейчас дивизии генерала Симоняка?

— На подходе к Пулкову, товарищ командующий, — сказал начальник разведки Пётр Петрович Евстигнеев.

Он всегда знал всё.

6. РАССКАЗ О ВАНЕ КУЛИКОВЕ

Ночь на пятнадцатое января была в Ленинграде морозной и туманной, но метель до города ещё не добралась. По улицам двигался гвардейский корпус. Своего командира, генерала Николая Павловича Симоняка, солдаты за отвагу и удаль, за великую заботу о рядовых бойцах и крепкую память на лица называли «батькой». Николай Павлович в лихо сдвинутой на затылок кубанке тоже шагал пешком с солдатами.

А в пятой роте 19-го гвардейского полка, в третьей шеренге шагал восемнадцатилетний солдат Ваня Куликов и думал: неужели маршрут движения пройдёт по его родной улице?

В сорок первом году отец ушёл на фронт, а Ваню по молодости лет не взяли, хоть он и доказывал, что большой и сильный, воевать вполне может. В сорок третьем пришло извещение о том, что отец погиб под Пулковом. С этой горькой бумагой Ваня снова пришёл в военкомат. Военный комиссар, сам весь израненный и без руки, с печалью прочитал известие о гибели солдата Куликова.

— Возьмите меня вместо отца, — сказал Ваня.

— Восемнадцать уже исполнилось?

— Конечно исполнилось… через три месяца, — сказал Ваня.

— Будь по-твоему, — решил комиссар. — Иди воюй. Замени отца в боевых рядах.

Ваню направили на левый фланг фронта, под Синявино. Он воевал и помнил: захватчики и убийцы, закопавшиеся в нашу землю, убили отца. Страха не испытывал и воевал умно, прицеливаясь без суеты. В одном бою Ваня получил рану в левую руку, но из боя не вышел и продолжал стрелять — правая-то была целой. Хотели послать его в госпиталь, но Ваня отказался, обошёлся перевязкой при части.