Пришлось ножом отрезать от плотной ткани, которую была в его мешке, полосы, создавая что-то вроде бинта, и плотно перематывать грудь, чтобы ребра не шевелились. Дышать после этого стало ненамного легче, но хоть боль чуть утихла.

Костик опустился на землю, голова еще больше закружилась, к тому же к горлу подступала тошнота. После того, как его вырвало, он сразу улетел в беспамятство, которое перешло в кошмарный сон.

Было страшно, холодно и одиноко. Он лежал в пустыне на холодном песке и ждал, когда взойдет солнце и согреет его, или придет смерть и унесет его туда, где нет ни боли, ни печали.

Костя вдруг понял, что никто из живущих на самом деле и не знает, что такое смерть, знают только мертвые, а они не говорят.

Вполне возможно, он сейчас лежит мертвый в каменном Стоун Хедже и разлагается, а все, что видит и переживает сейчас, всего лишь игра распадающегося на молекулы белка мозга.

Когда погибнет последняя клетка, все превратится в пустоту, а солнце в этой пустыне так никогда и не взойдет.

«Но если это сон, то почему же мне так плохо? — недоуменно спросил себя Костик. — Неужели смерти нет, а есть только пустыня и боль, по которой можно брести бесконечно, спотыкаясь и плача?»

— Эй, герой? — услышал он сквозь очередной кошмар, в котором его тело положили под винтовой пресс и теперь сжимали, чтобы выдавить из него всю жидкость, ребра скрипели при каждом обороте винта, едва удерживая давление, но было ясно, что долго ему не вытерпеть. — Ты живой?

Костя с трудом разлепил тяжелые веки. Никита разводил костер, одновременно пристраивая закопченный котелок под языки нарождающегося огня.

— Ты где был? — спросил он, распухшим неповоротливым языком. Звуки получились странные, их едва можно было разобрать.

— Ходил за хворостом, травы собирал для супа, — мальчик отвечал обстоятельно, продолжая готовить обед. — Забрел в какую-то чащу, никогда там раньше не был, едва выбрался. Там деревья руками не обхватишь, а высокие — страсть, почти до неба, где боженька живет. А ты я смотрю тоже куда-то ходил?

— Думал, бросил меня, — проскрипел Костик, грудь болела так, что дышать удавалось едва-едва, а говорить приходилось только в полголоса и короткими односложными предложениями. — Решил костер развести, ходил за мешком, пить хочется.

— Пей, вода свежая, набрал с чистого ключа, — мальчик придвинул к губам глиняную флягу. — Я тоже побывал на поляне где ты страшилище убил, но мешок испугался взять, птицы там очень страшные, у них клювы огромные и острые, если ударит, насквозь пробьет. Это падальщики, мне о них дядя рассказывал, но увидел впервые, их лучше не трогать, они никого не боятся, даже медведя…

— Видел я этих птиц…

— Понятно, ты же герой, никого не боишься, а чудище уже они почти до конца съели, кости видны, да и пахнет меньше. Ночью наверно еще и мелкие звери потрудились. Хорошо, что мы в пещеру забрались, иначе и нас бы съели. Надо в деревню идти, а то мужики наверняка волнуются. Ты двигаться-то сможешь?

— Не знаю, — Костя вздохнул, и в груди что-то забулькало. Неужели ребра проткнули легкое? Правда, в этом случае кровь бы горлом шла, но может и пойдет — позже. — До поляны едва дошел, а обратно как брел, совсем не помню, так плохо было.

— А придется идти, как бы плохо ни было, — мальчишка радостно улыбнулся, словно сказал что-то хорошее. — Тебя только бабка Маланья вылечить сможет, а она старая… ходит плохо, поэтому если хочешь жить, то сразу после обеда и пойдем. А ежели умирать собрался, то я один в деревню пойду. Так как, ты со мной или как?

— Попробую дойти, — обреченно выдохнул Костя. — Я жить хочу, хоть и не знаю, зачем…

— Не знаешь? Так я тебе расскажу. Все живут, чтобы деток нарожать. И ты, если выживешь, найдешь себе девку, и наделаешь детей. Я знаю одну, красивую, она правда, в другой деревне живет, но я тебе ее покажу…

Мальчик достал деревянную ложку и поднес к губам юноши, суп был горячим, пах неизвестными травами, вкусом походил на ту бурду, что давали в студенческой столовке. Есть это было можно, и Костик ел, как бы ни нравилось такая еда его телу. Если придется идти — а до деревни километров десять будет — то лучше поесть, иначе сил не хватит.

— У вас в деревне все дети такие добрые, как ты, или имеются другие? — поинтересовался Костя, с трудом проглатывая невкусное варево. — Ты почему все время хочешь, чтобы я умер?

Никита, поняв, что юноша сможет есть самостоятельно, поставил котелок перед его носом и сунул в руки ложку, его иронии он не понял.

— Не все добрые, есть и злые… — мальчик вздохнул. — Прохор — точно недобрый, так и норовит меня ударить, когда увидит. А мне твоя смерть нужна для того, чтобы увидеть, как душа вверх поднимается, интересно это, а то бабка Маланья не раз об этом уже рассказывала, а я ничего не видел.

— И не увидишь, — вздохнул Костик, отодвигаясь от котелка. Есть ему больше не хотелось. Чувствовал он себя уже неплохо, то ли от разговора с мальчиком, то ли от еды, боль ослабла, затаилась в глубине тела, ожидая его неловкого движения. — Душу обычным зрением не увидишь, тут другой взгляд нужен.

— Магический что ли?

— Что-то вроде того. Экстрасенсорный.

— Это еще что такое?

— Да, наверно, то же самое, что и магический. Буквальный перевод — сверх чувства. Есть же люди, которые и слышат и видят больше других?

— Маги… — Никита съел несколько ложек супа и сморщился. — Как ты мог есть такую гадость?!

Не обращая внимания на недоуменно открывшего рот Костю он выплеснул суп в угол под камень и засунул котелок в мешок. — Пошли, нам далеко идти. Надо добраться до ночи, иначе нас сторожа не узнают и из луков застрелят, подумают, что нечисть за ними пришла.

Глава седьмая

Я шел по улице, спокойно и уверенно, глядя в лицо соседям, теперь уже бывшим, раскланиваясь с товарищами отца — стражами, не обращая внимания на их суровые и предостерегающие взгляды, спускаясь все ниже к рыночной площади.

Меня смущало только одно, с каждым шагом мое замечательное настроение куда-то пропадало, внутри возникло ощущение, что иду не туда, и лучше всего развернуться и пойти обратно. Или двинуться сразу к воротам, чтобы покинуть город.

Почему-то внутри возникло ощущение, что впереди на площади меня ждет беда.

Но как мог повернуться и уйти, если меня должен ждать Денис?

Своим предчувствиям я верю, не хочу рассказывать о невероятных способностях, у меня их просто нет, но одно качество несомненно присутствует, которое всегда тщательно его от всех скрываю — это чувство опасности.

Иногда мне кажется, что я предчувствую будущее. Меня давно томило неясное чувство тоски, и я знал, что придет беда от отца. Я же не просто так обежал все мастеров в городе с просьбой взять меня в ученики, и кстати многие согласились, это теперь они отводят глаза. Если бы не чувствовал беду, то не делал бы этого. Зачем, если меня ждет карьера стражника? Только я знал, что не ждет — отец этого не допустит.

Возможно, когда обегал пекарей и башмачников, тогда я сделал большую ошибку, потому что нарушил главное правило, о котором когда-то рассказал мне старый воин.

Оно звучит так, если ты не готовишься к беде, то она обойдет тебя стороной. Начнешь суетиться, предпринимать что-то, готовиться, стелить соломку, и обязательно столкнешься с ней лицом к лицу. Рок не любит тех, кто пытается от него убежать.

Известная старая поговорка гласит: Если не идешь по назначенному пути добровольно, то судьба потащит тебя по нему ухватив за волосы.

Поверьте, это больно. Я знаю не так много, но и того, что известно, мне достаточно, чтобы понять, как бывает страшно, когда весь мир ополчается против тебя.

Иногда это называет невезением. Но это не совсем правильное слово. Все гораздо хуже. Друзья без каких-либо объяснимых причин становятся врагами, причем худшими и злейшими, ибо никто не знает твои больные места, лучше, чем они.

Родные от тебя отворачиваются и как правило именно в ту минуту, когда вам нужна их поддержка. Вы оказываетесь вовлечены в странные стихийные бедствия, замерзаете в жару, умираете от жажды посредине реки и многое другое, что даже трудно представить.