Когда он это понял, то решил убежать. Он еще не верил, что стал жертвой. Он думал, что бег — надежная защита. Змея поползла чуть быстрее. Он пробежал квартала два и перешел на шаг, уверенный, что все в порядке. Через несколько минут он затылком почувствовал змеиный взгляд.

Он опять побежал — туда, где его из страха приютили. Там он твердо обещал, что вернет себе оружие и покинет город. Правда, этой ночью он там не ночевал, и хозяева, возможно, решили, что он выполнил задуманное.

Бегал он плохо. Ему почти не приходилось от кого-то убегать. Тех, кто мог за ним погнаться, он не трогал. И змея без особого напряжения нагоняла его, стоило ему выдохнуться.

Он додумался заскочить в случайный подъезд и крепко захлопнуть дверь. Там он сел на ступеньку и стал искать сигарету.

Он не знал, что это вовсе не змея. Струя крови легко просачивается в тончайшую щель. Когда он увидел, что буквально на пустом месте, из-под тяжелой двери, под которой и муравью не протиснуться, возникла маленькая головка с холодными черными в алых ободках глазами, волосы у него на голове зашевелились. Он взбежал по лестнице, и у него хватило ума выпрыгнуть в окно на первой же площадке между этажами.

Он ушиб себе ногу, но все равно побежал — через незнакомый двор, мимо гаражей, вдоль ограды палисадника. Навстречу ему шел мужчина в тренировочных штанах и с мусорником.

Будь в беглеце побольше силы, он придушил бы мужчину и оставил его на съедение змее, искренне считая, что ей все равно, кого жрать. Но мужчина легко справился бы с ним. Поэтому беглец проскочил мимо него и притаился за углом.

Для мужчины с мусорником змеи, возникшей вдруг во дворе, не было. Была струя темной жидкости неизвестного происхождения. Ну, льется, и пусть себе льется. Он перешагнул через струю и пошел к помойке.

Беглец понял, что обречен.

Остальное меня уже не интересовало.

Я знала, что он мертв. И что он погиб той смертью, какую заслужил. Сперва он тысячу раз умер от ужаса. Его донимала боль в ноге, ему не хватало дыхания. Но ему не пришло в голову, что это — ужас тех слабых, кто попадал ему под горячую руку и чья боль его радовала. Впрочем, змея не наслаждалась его страданием. Она делала то, зачем появилась на свет.

Я так мечтала уничтожить это чудовище, что кровь моя была отравлена смертью. И в тот миг, когда смерть состоялась, змея освободилась от яда и вернулась ко мне чуточку посветлевшей, ласковой, домашней.

Она лизнула мне руку и передала свое чувство облегчения.

Я встала.

Мне действительно было легко.

Я сделала правой ногой шаг вперед и встала в арабеск. Спина прогнулась, руки вознеслись ввысь. И меня закрутило в бешеных пируэтах! Их было великое множество — словно лопнула тугая пружина! На последнем я взлетела в воздух.

На пустой улице я танцевала с таким восторгом, так самозабвенно, как ни в одном сне. Я чертила уникальные диагонали, зависая в воздухе так долго, как хотела. Я, выгнувшись, отбивала легкими ногами тройной кабриоль назад, бросалась в па-де-ша, перелетая в нем через всю улицу, отбивала тройной передний кабриоль, причем правая, верхняя нога достигала окон второго этажа. Я делала такие перекидные жете с занос-кой, какие не снились ни одной балерине. Долетев до перекрестка, я понеслась по кругу короткими жете, постепенно увеличивая их размах. Это еще не было танцем, я только пробовала силы! Во мне обновленной еще не было и не могло быть поэзии. Мне пока нечего было вложить в бесподобные бризе и гран-жете. Они требовали пылких и бурных страстей, как пуантовый танец требует беспредельной женственности. А все мои страсти сейчас лежали на камнях, свернувшись кольцами, и с интересом наблюдали за моими выкрутасами.

Оттолкнувшись, я пролетела в гран-жете, таком, что откинутая назад нога и поднятые над головой руки сомкнулись через всю улицу и опустились рядом со змеей.

Она приподнялась, обвилась вокруг протянутой руки и скользнула на шею. Я погладила змею по голове — лежи, отдыхай, моя хорошая, мечта сбылась, танец начинается, все справедливо…

И вспомнила про Зелиала.

Если бы он знал, что я тут натворила!

Я совершенно не представляла себе, что будет со мной дальше. Если где-то и обитали такие же, как я, безумные плясуньи, так их нужно было искать. Если мне предстояло отплясывать отныне по ночам в полном одиночестве, я бы приняла это как должное. Но я должна была знать, как быть дальше.

Это мог знать либо ангел справедливости, либо демон справедливости. Что касается ангела — это было дело туманное, я даже считала, что он позабыл о нашей грешной земле. Но демон-то имелся!

Я достала из волос свое заветное перышко.

Сперва мне показалось, что это вообще не оно. То было вороное, а это — не может быть, поседело! Оно засеребрилось по краям, а пух у стерженька был совсем белым.

Я смотрела на перо в тревожном изумлении и дождалась — из него вылилась тяжелая капля и упала на камень у моих ног. Я опустилась на корточки, змея тоже потянулась к ней мордочкой. Поняв, что это такое, мы переглянулись. Кровь!

Зелиал попал в беду!

Стыдно признаться, но чувство, охватившее меня, было похоже на радость.

Теперь я знала, что буду делать дальше.

Наступает рассвет, в ближайшей церкви благовест зовет к заутрене, тени тают. До следующей ночи.

Мир четко разграничен на день и ночь. И если днем некому творить справедливость, ее принесут ночные силы.

Для них нет солнечного света. Они знают лишь ночных птиц и ночные цветы. В сущности, это тоже неплохо, какой-никакой, а мир. Даже знакомый мир — для тех, кто еще при жизни любил шастать по ночам.

Должно быть, для виллисы есть еще один порог, кроме смертного. Она должна отказаться от своей единственной радости — танца, от своего любимого и единственного пейзажа — ночных лесов и лугов, от белых и остро пахнущих цветов летней ночи. Ради чего?

Разве у виллисы есть то, ради чего отказываются? Ведь она — невеста, что умерла до свадьбы. Ведь она не познала любовь во всей полноте.

Пожалуй, балету “Жизель” необходимо третье действие. Готье и Перро не подумали о том, что Жизель будет искать этот высокий порог и, чего доброго, найдет его.

Я оказалась в помещении с высокими стенами и незримым потолком.

Здесь можно было присесть на табурет с ногами в виде звериных лап. Было еще кресло, спинка которого напоминала готический собор. Была у стены резная консоль, четырьмя ножками которой служили позолоченные фавны, а столешница обрамлялась понизу гроздьями и листьями винограда.

Другой мебели я не обнаружила.

Как мы со змеей добирались сюда — уму непостижимо. Сперва я отпустила перышко на ветер. Оно занесло на городское кладбище. Сообразив, что можно последовать примеру Зелиала, караулившего демона любострастия, я слетала домой за своим договором и отправилась искать свежую могилу. Причем желательно мужскую — мне совсем не хотелось еще раз встречаться с тем когтистым чудищем.

Там я на всякий случай попробовала перекинуться вороной. Не получилось. Тогда я окончательно поняла, что к живым женщинам и даже ведьмам более не принадлежу. Поглаживая по спинке мою верную змею, я села ждать хоть чьего-нибудь явления.

Перед самым рассветом земля расступилась и выбросила из дыры существо, похожее на Зелиала с длинным плащом и тонким профилем. Я кинулась к нему прыжками — бегать при теперешней легкости тела уже не получалось.

— Здравствуйте! — сказала я ему. — Я ищу демона справедливости Зелиала. Он мне срочно нужен!

Наверное, за всю историю существования демонов впервые потустороннее существо попятилось от земной женщины, пусть и со змеей.

— Зачем он вам?

— Я продала ему душу. Вот, хочу исполнить уговор.

Демон пригляделся ко мне.

— Вы… живы?..

— Не знаю, — честно сказала я. Действительно, для покойницы я слишком уж резво сказала.