Ничего не говоря, я кинулась на кухню, схватила пистолет, размотала его и выбежала из квартиры.

Если бы я перекинулась, то летела бы стрелой, не обремененная изгибами улиц и переулков, прямыми углами кварталов. Но я не могла и не хотела бросить пистолет. Он мог понадобиться, он должен был понадобиться!

Доверившись внутреннему компасу, я бежала, срезая по возможности все углы, пересекая улицы по диагонали. Когда какой-то шофер, высунувшись из машины, обругал меня, я сунула ему под нос пистолет. Шофер онемел, а я побежала дальше, и лишь через минуту поняла, что чудом вывернулась из-под колес.

И оказалась я в жутком дворе.

По-видимому, здесь раньше была лавка вторсырья. Лавку ликвидировали, но мерзкий запах остался. Двор был без признаков зелени, каменный мешок с деревянными, крытыми облупившейся краской сараями и конурами. Вид у этого двора был совершенно нежилой.

Я стояла у ворот, пытаясь продышаться, и вдруг вспомнила, что успела заметить на бегу, приближаясь к этим самым воротам. Окна были черные и пустые — даже без стекол.

Дыхание быстро пришло в норму, я могла бежать дальше, если потребуется — даже сквозь этот кошмарный двор. Я была как бусина, что нанизали на струну холода, и я скользила по этой струне уже, видно, помимо собственного желания.

Тут я услышала шаги.

Из-за угла вышел человек.

Нет, не человек — мой маньячок!

Он шел и улыбался. Притом он глядел на меня и в упор не видел. Его явственно покачивало.

Он отряхивал воображаемую пыль с рукава темно-синей куртки. Чувствовалось, что ему сейчас безмерно хорошо, что он просто счастлив, что судьба ублаготворила его и что желать ему больше нечего.

Я настолько ошалела, увидев его, что опустила руку с пистолетом и дала ему выйти в ворота.

Возможно, я даже не поняла толком, что раз здесь он — значит, дело плохо. Я понеслась, как бусина по струне, один конец которой резко переместился вниз.

Струна уходила в подвальное окно — с выбитым стеклом, но накрепко заложенное фанерой. Я пометалась и нашла вход в подвал. На двери висел замок размером со сковородку.

Я догадалась, что замок — одна видимость, иначе как же сюда мог попасть маньячок? Вряд ли у него был ключ. И действительно — замок не был закрыт, стоило дернуть дужку посильнее — и она выскочила из гнезда.

Подвал оказался лабиринтом. Спотыкаясь о разбросанные дрова, стукнувшись об остов велосипеда и о подпиравший потолок брус, я добралась почти наощупь до прикрытой дверцы. Я бы и ее не нашла, если бы не подаренное Зелиалом новое зрение, я бы вообще ничего в этом мраке кромешном не разглядела.

Перед дверцей мне было страшно.

Пролитым эфиром испарялась из меня надежда — а вдруг еще не поздно, а вдруг успею спасти? Я знала, что увижу мертвую девочку, настолько страшный холод шел оттуда, из-за дверцы. И все же, все же!..

На знаю, откуда взялись во мне силы выломать ее. Маньячок придумал какой-то способ запирать ее снаружи, какое-то сочетание грузов и засовов, впотьмах я ничего не поняла. Дверь провалилась вовнутрь.

Девочка лежала на полу. Рядом стояла миска с винегретом, валялся кусок хлеба и огрызок колбасы. Пахло здесь нестерпимо.

Я все поняла — так мгновенно, как будто передо мной прокрутили кинопленку. Девочка забрела сюда случайно, она бесцельно бродила по городу, не желая идти к родственникам и не зная, где искать подруг. Взрослый предложил хлеба с колбасой, а возможно, и мороженого. Никто никогда не говорил ей, что нужно остерегаться трезвых дядек с добродушными повадками. И она прожила в подвале три дня… прожила?.. К концу третьего дня это уже не было дитя человеческое, это был истерзанный звереныш. Она уже хотела смерти. И ей было все равно, в каком облике явится к ней смерть.

Зная, что теперь в каждый мой сон будет приходить белокурая девчонка, я подняла пистолет и выстрелила в заложенное фанерой окно. Спуск был чуть туже, чем я рассчитывала, но и с таким я могла довольно метко выстрелить в спину уходящему.

Когда я оказалась у ворот, он был еще хорошо виден. Он не торопился. Он блаженствовал.

— Сволочи… прошептала я, становясь, как учили в школе, и подводя правую руку с пистолетом к плечу. Я, верно, имела в виду тех, кто должен был сразу ловить и хватать этого нелюдя, пока он не. успел натворить серьезных бед, а теперь они же будут мучить меня допросами за то, что я выполнила их дело — избавила мир от сумасшедшего убийцы.

Я вытянула руку. Я навела мушку на его спину. Выстрел должен был ударить между лопаток.

Я сосчитала до трех и… не смогла.

Я не могла. Я не могла.

Я вдруг перестала понимать, что это — бешеное животное, в котором не осталось ничего человеческого, и преступление — выпускать таких на свободу. Передо мной была живая жизнь — и я не смогла…

То женское во мне, которое было предназначено жалеть, спасать, ласкать, обихаживать, любить — встало на дыбы. Нажав на спуск, я перестала бы быть женщиной! Я стала бы одним из существ, способных отнять жизнь, которую не они дали.

Я не смогла.

Он уходил.

Я поняла, что грош мне цена со всеми моими благими порывами. Нечем мне защитить Соньку, моих бегемотиц, даже себя. Если бы я увидела его в подвале, над телом девочки, только что снявшего тяжелые сомкнутые ладони с ее шеи — возможно, я выстрелила бы, даже не подумав.

Но спокойно целиться в спину уходящему…

Я отбросила пистолет. Он был мне ни к чему.

Ярость, которую я уже несколько раз за эти дни изведала, стала закипать во мне. Черная кровь ходила по артериям и венам и ей было тесно. Она требовала, чтобы я переступила порог, а я не могла.

Кровь действительно закипела. Она бросалась к коже и откатывала назад для нового броска. Нестерпимый жар жег меня изнутри. Ярость просилась на свободу.

— Ну и что ты будешь делать?.. — спросила я собственную кровь.

— Увидишь! — ответила она.

Я впилась зубами в кожу запястья и рванула ее.

Струя черной крови медленно сползла по моему бедру и потекла по камням. Она делалась все толще, все круглее, а я была захвачена новыми ощущениями — сперва стало безумно жарко лицу, потом в голове и груди возникла пустота. Им было легко, как будто я понемногу выныривала из вязкой и противной жидкости. Круглая струя на камнях наливалась блеском и медленно отползала, давая место последним вытекающим каплям крови.

Страха не было. Он не возник и тогда, когда я поняла — это не струя, это рожденная во мне змея. Она, будто ждала моего озарения, подняла голову и посмотрела мне в глаза.

Это было сильное, мощное животное в руку толщиной и с меня ростом. Взгляд был спокоен и неумолим. Это была та я, какой воображала себя — способная творить справедливость.

Я кивнула ей, и она поползла — все быстрее, все быстрее. Она шла по следу. Убийца уже давно скрылся за углом — скрылась за тем же углом и она.

Я опустилась прямо на камни и привалилась спиной к стене мертвого дома. Вернее, это была уже не я. Существо, одетое моей плотью, ломало голову — было ли это все смертью, и как же ему теперь жить — за гранью смерти.

Так прошло несколько часов — не знаю, сколько именно, в таком состоянии скорость мысли другая и время воспринимается иначе. Я успела проститься с Сонькой, со всеми моими коровищами и бегемотицами поименно, и вот сидела и смотрела в тот конец улицы, где скрылись убийца и преследующая его змея.

И вот вдали из-за поворота показалась точеная головка. Черная струя быстро потекла ко мне. Кровь моя, ярость моя, боль моя — все это возвращалось.

Змея подползла, положила голову мне на бедро и тонкий раздвоенный язычок лизнул мою руку — там, где уже засохла рана от зубов.

И я увидела, как все произошло.

Сперва, увидев на улице города огромную змею, он окаменел. Он даже пришел в себя, вынырнул из своей чудовищной, нечеловеческой эйфории. Потом прибавил шагу. Он не имел намерения общаться с гадом и не думал, что представляет для гада какой-то интерес. Змея со скоростью чуть больше человеческого шага ползла за ним.