— Только что?.. Да не темни ты. И говори потише.

— Хе–хе… Так вот — усадил я Анджу и Манджу.

— Где усадил?

— На скамейке у входа.

— Ну и что? Что было потом?

— Потом пошептал Анджу кое‑что на ушко.

— Старый дурак! Ты что липнешь к ней? Ну, и что сказала ваша сестрица Бэла?

— А ничего не сказала. Зато уж Рамратия такого наговорила!

— Теперь слушай, что я тебе скажу. Подготовишь письмо на имя заведующей общежитием. Пусть вычтет из жалованья Рамратии… ну, скажем, за прогул. А её матери направишь вызов: срочно проверить зрение.

— Будет сделано.

— Так что же все‑таки наговорила Рамратия?

— А вот что… Сестрица Бэла, дескать, говорит: вызываешь ты девушек, Сукхмай, на минутку, а сам с ними целыми днями бог знает где таскаешься…

— А ты?

— А я разозлился и послал её куда надо. По–английски, конечно. Бэлы не было, а не то бы и ей выдал…

— Ну ладно, старый дурачина… Теперь вот какое дело… Да не тереби ты ухо! Слышишь, я поддержу твое прошение о безвозмездной ссуде и сразу направлю его туда, наверх. Ясно?.. Да, кстати, там на курсы приехало несколько девушек, совсем ещё несмышлёныши. Ты бы не взялся помочь им побыстрее войти в курс дела?

— Как скажете, так и будет. Надо, значит, поможем… А, это те самые? Так они совсем ещё бяшки!

— Какие ещё бяшки?

— Как то есть какие? Самые обыкновенные. Ну, бяшки… ягнятки, такие же молоденькие и глупые.

Госпожа Ананд весело хохочет. Смеяться она позволяет себе только дома; в общественных местах, тем более в своем кабинете, госпожа Ананд держится строго и высокомерно. Когда она хохочет, все пышные формы её приходят в движение.

Глядя на её колышущиеся груди, Гхош глотает слюну и облизывается, а его тонкие, прокопченные сигаретами губы растягиваются в улыбке.

— Ну, что вытаращился, старый дурак?

— Да я так… Ничего… Я, конечно, помогу им побыстрее войти в курс дела, только вот… Только вот у самого на шее две сестры незамужние сидят. Замуж бы их надо, а на что?.. К вашим стопам припадаю!..

— Встань, встань, сумасшедший!.. Послушай, Гхош, а почему твои сестры без дела сидят дома? Почему не определишь их на курсы медсестёр?

— Не могу.

— Почему?

— Девушки из нашей касты не могут заниматься этим делом.

— Ишь ты, не могут! Что делать после свадьбы — учить их не надо, своим умом доходят, а вот как помочь женщине при родах, этого, видишь, им каста не позволяет… Бедные овечки!

Сукхмай смущенно опускает глаза и не произносит ни слова.

С этим молодым человеком, который выглядел гораздо старше своих лет, госпожа Ананд могла говорить на любую тему и, когда бывала в хорошем настроении, величала его разными прозвищами: Старичок, Дурачок, Доходяга, Тощий Бес или фамилию его Гхош переделывала на Гусь, непременно добавляя Лапчатый. Ей нравилось называть его всякими нелепыми и обидными именами. Сегодня появилось новое прозвище.

— Ну ладно, Овечий Дед! А теперь расскажи‑ка, зачем ты тайком встречаешься с Анджу и Манджу? Я с самого начала поняла: все простаком прикидываешься, а сам себе на уме… Ты говорил Бэле, что приходишь по моему поручению?.. Я посылала‑то тебя только один раз. Постоянное разрешение ты получил со вчерашнего дня, а ходишь туда, оказывается, ежедневно, да ещё по пять раз на дню. Зачем? Может, объяснишь?

— Ну, во–первых, не каждый день, а так… в свободное время.

— Предположим, в свободное время. Но всякий раз прикрываешься моим именем. Что ты на это скажешь, старый греховодник?.. Может, собрался жениться на Анджу? Я тебя спрашиваю!.. Ты чего смеешься?

— И женился бы, да не могу… Она — местная.

— А сам ты кто? Уж не английский ли лорд?.. Ну, зачем ходишь к ней?

Сукхмай Гхош молчит, потом с неохотой цедит сквозь зубы:

— Да я тут… немного играю… на свирели. А она знает много песен… ну вот, затем и хожу… Песни слушаю и подыгрываю…

— Ого! — И она смачно ругается.

Госпожа Ананд знает все похабные словечки и сальные анекдоты, все отборные ругательства, какие только есть на трех известных ей языках: хинди, майтхили и бенгальском. И при случае пускает их в ход. Просто так, ради спортивного интереса.

— Так зачем же ты все‑таки ходишь — послушать её или переспать с нею?.. Ну, сознавайся!

Секретарь дёргается, как от удара, и виновато опускает голову.

— Значит, песенки ходишь слушать?.. Так вот, запомни: сегодня же получишь уведомление. В течение месяца должен будешь жениться на ней… Женишься сам, а потом пристраивай своих сестриц. Ясно?.. Теперь ступай!

С посеревшим от страха лицом Гхош падает к ногам госпожи Ананд, обхватывает её колени.

— Не говорите так, госпожа! Сделаю все, что прикажете, только не заставляйте меня жениться. Госпожа…

— Эй, эй! Ты что? Спятил?

Сукхмай с неохотой отпускает её колени: ну и бедра, черт возьми!

— Послушай ты, бес–искуситель! На Бэле не хочешь жениться? Уж она‑то чистокровная бенгалка…

— Кто она — одному богу известно. С местными говорит на местном наречии. С бходжпурцами шпарит на бходжпури. С майтхильцами…

— Ладно, хватит!

Короткий стук в дверь, и на пороге появляется Бэла Гупта.

Войдя в кабинет, Бэла кротко, но с достоинством приветствует их, поднося к груди сложенные лодочкой ладони.

Г оспожа Ананд не удостаивает вошедшую даже кивком — сидит, поджав губы, и смотрит на Бэлу как на пустое место.

Бэла недоуменно застывает у порога. Выдержав паузу, госпожа Ананд небрежно бросает:

— Садитесь, пожалуйста… А ты, Гхош, ступай отпечатай письмо, да побыстрее.

— Я… я мигом. — И Сукхмай опрометью бросается за дверь. Бэла стоит по–прежнему.

— А у меня дело к господину Гхошу, — негромко произносит она.

— Дело, говорите? Я сейчас вызову его сюда. — И госпожа Ананд решительно нажимает на кнопку звонка.

В дверном проеме неслышно возникает фигура секретаря:

— Слушаю вас.

— Гхош–бабу! — громко обращается к нему Бэла. — Пять месяцев назад состоялась выставка новорождённых. Всю выручку от выставки я тогда же переслала вам. Почему вы снова требуете с меня эти деньги?

С хитрым бенгальцем Бэла сейчас говорит на чистейшем хинди. Чтобы собраться с мыслями, Гхош долго откашливается.

— Может быть, вы и передавали, — наконец произносит он, стараясь отвечать тоже на хинди, — но ко мне деньги не поступали.

— Как то есть не поступали? Госпожа сама расписалась в получении.

— Может, и расписалась, но ко мне деньги все равно не поступали.

— Если выручка к вам не поступала, вы должны были затребовать у меня документы. Вы же пишете мне… Вот: «В связи с тем, что вы не внесли…»

— Послушай, Бэла, — вмешивается госпожа Ананд. — Он тут ни при чем, я приказала — он отпечатал. Если нужно что‑то сказать, говори мне… А ты пока ступай, Гхош!

— Нет, пусть Гхош–бабу останется.

— Почему?

— Хочу задать ему один вопрос. Дошли до меня слухи, Гхош–бабу, будто в вашем квартале скоро состоится представление.

— Что вы сказали?

— Вы не знаете или вы не участвуете в спектакле? Ставлю вас в известность, госпожа секретарь, что Гхош-бабу почти каждый день бывает в общежитии, якобы для участия в репетициях. Под этим предлогом, госпожа секретарь, он каждый раз вызывает на заднюю веранду известную вам Анджу…

— Что значит «известную вам»? — Голос госпожи Ананд поднимается чуть не до визга: клокотавшая в её груди ярость находит наконец выход. — Чем занимались Гхош с известной мне Анджу на веранде? Сидели? Или, может, лежали?

Бэла вспыхивает, но берет себя в руки.

— Если так пойдет и дальше, может, именно этим и кончится.

— Уж не с вами ли?

Побледнев, Бэла вскакивает:

— Госпожа Ананд, вы оскорбляете меня!

— Значит, я оскорбляю вас, а вы… вы меня цветочками осыпаете? Берегись, Бэла! Если дело есть, говори прямо…

— Госпожа Ананд, я не позволю разговаривать со мной как с прислугой!

Госпожа Ананд откидывается на спинку кресла: «Сорвалась‑таки…» На лице у Бэлы написана такая решимость, что госпожа Ананд начинает со страху заикаться.