— Так, так, так, — соображал дворник. — Чаго, говоришь? Так это, может быть, полковникова? Тогда на том парадном, внизку, на правой стороне. Ну, а если не полковникова…

— Спасибо! — сказал Саша и с благодарностью пожал дворнику руку.

Пока Саша сидел у Дани, пока Даня в жару дремал, укачиваемый нежной материнской рукой, а Саша разыскивал знакомого дворника, в квартире на той парадной, на правой стороне, внизку, развертывались события, далеко не каждый день развертывающиеся на территориях коммунальных квартир.

Полковникова дочка Лида Чаго (девочка, которую разыскивал Саша, была именно она) стояла на коленях на подоконнике, повернув к комнате подметки, и, припав к стеклу лбом, глядела во двор. Она всхлипывала.

Время от времени она грозила кому-то в окно кулаком. Но тот, кому она грозила, не обращал на это ни малейшего внимания.

Раздобыв где-то грязную тачку и посадив на тачку малышей, он впрягся в нее, точно конь, и носился по двору крупной рысью, лихо отбрасывая назад короткие толстые ноги, обутые в новые калоши. И вдруг на всем скаку он остановил тачку и швырнул оглобли наземь.

Сидевшие в тачке малыши скатились вниз по наклонной плоскости. Они безропотно посидели на снегу, опомнились, встали и, отряхнувшись, затрусили вслед за своим рысаком.

— Олег! Олешек!.. Олешка, покатай еще!..

Олег Чаго (это был младший брат Лиды) шел по двору, небрежно раскачиваясь. Лида смотрела на него, зло прищурив глаза.

Дело не в том, что он катал малышей на грязной тачке: пусть, пожалуйста, если им это по вкусу. Дело в отсутствии уважения к человеку, к его достоинству… В общем, дело было в ее дневнике.

Возвратившись из школы и открывши свой ящик (отведенный Лиде мамой в большом бельевом шкафу), она увидела четыре куска туалетного мыла в красной обертке, попрежнему лежавшие в левом уголке ящика. Лида невесть зачем копила и складывала туалетное мыло в свой ящик, жалея сорвать с него красивенькие обертки.

Извлекши мыло, она понюхала его, отодвинула два пустых флакончика из-под одеколона, которые тоже невесть зачем припрятала во всепоглощающий ящик. После этого она достала из ящика большую общую тетрадь.

На обложке была надпись: «Дневник Лидии Ивановны Чаго, ученицы шестого «А».

Достав из ящика дневник, она только-только собралась примоститься где-нибудь в уголку и записать кое-что, как вдруг заметила, что красная нитка, предусмотрительно положенная ею поверх дневника, обронена на дно ящика.

Дрожащими руками Лида раскрыла дневник и увидела, что рядом с записью: «На Олега, я думаю, надо действовать суровостью — он не понимает, что такое дисциплина. 1) Посоветовать маме противопоставить его воле свою волю, 2) а если не подействует, то в воскресенье не дать ему денег на кино», — рядом с этой записью красовалось: «Как бы не так! Сама посиди дома, троечница».

Стало быть, он рылся в ящике. Он читал ее дневник. Мало того: он нагло намекал на ту единственную тройку, которую она получила из-за него же. В понедельник, когда она готовила уроки, он назло ей громко пел у нее под самым ухом.

Лида села на пол подле ящика и зарыдала так громко и жалостно, что из кухни прибежала бабушка.

Когда бабушка прибежала из кухни, Лида сидела на полу и выкидывала из ящика носовые платки, обвязанные цветными нитками, альбомы с фотографиями и стиральные резинки.

Платки, открытки, фотографии и тетрадки вылетали из ящика, как выпущенные на волю птицы. Они описывали в воздухе полукруг и ложились на пол беззвучно или, наоборот, с хлопаньем, в зависимости от твердости и тяжести предмета.

— А что ж ты думаешь, Анюта, — говорила, стоя в дверях и скрестив руки на животе, бабушка, — это же в самом деле нехорошо — читать ее дневник…

Бабушка пыталась выказать объективность. Она сильно любила Олега.

— Нет покоя ни ночью, ни днем! — ответила мать из другой комнаты и не захотела даже вникнуть в суть дела, тем глубоко обидела дочь.

— Нет, Анюта, это же в самом деле нехорошо — читать ее дневник, — лицемерно повторяла стоявшая в дверях бабушка.

От обиды и горечи у Лиды мигом высохли на глазах слезы. Она молча убрала в ящик все, что валялось на полу, забралась на подоконник и стала глядеть сквозь стекло во двор.

Олег не успел еще постучать каблуками о двери черного хода, как она была тут как тут. Она распахнула дверь и, прежде чем он перешагнул порог, вцепилась ему в волосы.

Мама и бабушка едва разняли их. Мама стала перед Олегом, а бабушка заслонила Лиду.

В этом положении застал свою семью возвратившийся со службы полковник.

Он сказал:

— Что случилось? — и замер в дверях кухни.

За спиной у него стоял немалый боевой опыт, но никакой опыт не мог ему подсказать, как следует вести себя во время таких стычек, когда победа столь же нежелательна, как и поражение.

— Иван, почему ты молчишь? — спросила жена.

— Но это же в самом деле нехорошо, — вмешалась бабушка, — читать ее дневники…

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы как раз в это время не раздался осторожный стук в кухонную дверь и на пороге не появился Саша.

— Здравствуйте, — вежливо сказал он. — Можно войти?

— Конечно, — ответила срывающимся голосом Лида и стала оправлять помявшееся платье.

Воцарилась тишина. Первым пришел в себя полковник.

— Да что же, вошел бы в комнату, чего ж так стоять! — сказал он бодро.

— Спасибо… — растерянно ответил Саша. — Но я, если разрешите, тут… Мой товарищ однажды уже был у вас по поводу сбора цветного металла…

— Как же, как же! — оживился полковник. — Я помню. Подходящий паренек… — И он улыбнулся своей великолепной, сияющей улыбкой, так пленившей когда-то беднягу Яковлева. — Мы здесь, признаться, еще кое-что подобрали для него… Дочка, живо! Тащи-ка ступку и самовар.

Не сказав ни слова, Лида вошла в кладовую и выволокла оттуда старый самовар, ступку и две сковородки. Она стояла против Саши и подбирала обеими руками растрепавшиеся волосы.

Олег сейчас же скрылся в кладовке.

— Может быть, отобедаете с нами, мальчик? — приветливо предложила бабушка.

— Спасибо большое, — ответил Саша, — но я по делу. Я к Лиде… лично.

— Ага! — сказал полковник.

И бабушка, мама и сам полковник деликатно вышли из кухни и оставили их вдвоем.

Небрежно и насмешливо поглядывая на гостя, словно это совсем не она, а именно он, Саша, только что дрался на кухне, Лида остановилась подле кухонного столика и начала подбрасывать носком ботинка валявшуюся на полу ленточку.

Саша внимательно смотрел на ленточку.

Помолчали.

Наконец он поднял к ней доверчивое лицо, освещенное светом прозрачных серых глаз, и указал движением бровей на кладовку, где спрятался Олег.

Она пожала плечами, однако подошла к кладовке, затворила дверь и поставила перед дверью табурет.

— Я пришел, — торжественным шопотом начал Саша, — поговорить о товарище. О Яковлеве Данииле. Ты помнишь, конечно?

Она серьезно тряхнула головой, и длинные незаплетенные волосы взметнулись над плечами.

— Так вот, я по поводу Яковлева. Это мой ближайший товарищ… Я, разумеется, не сказал ему и даже адреса, признаться, не знал. Но мне тут помог один дворник. Он, видишь ли, давно знает Яковлева по общественной линии и очень уважает его…

Лида опять кивнула головой. Она слушала серьезно, не выражая ни доверия, ни сомнения.

— Так вот, я пришел, понимаешь ли, переговорить относительно моего товарища, — невольно сбиваясь, продолжал Саша. — Если хочешь знать, так у нас в классе… В общем, вес глубоко его уважают. Он очень серьезный парень… и спортсмен хороший. Ты не думай, он очень хорошо бегает на коньках. Просто у него в тот раз коньки были прокатные…

Она внимательно посмотрела в глаза Саше, уже успокоившись, но все еще не понимая.

— И вот, он заболел, — сказал Саша. — Он заболел воспалением легких или гриппом, точно не знаю. Это, конечно, не так уж страшно. Он парень выносливый и, я бы даже сказал, мужественный. Там разные порошки, уколы — это ему пустяки… Но, понимаешь, так досадно получилось, что как раз во время каникул… И он, как я мог заметить, глубоко уважает всю вашу семью, поскольку вы помогли со сбором цветного металла. Так вот, понимаешь ли, так неудачно вышло, что как раз во время каникул…