Напряжение 1812 года, разумеется, сказалось на работе министерства. Дмитриев активно содействовал армии, давал подробную юридическую оценку преступлениям оккупантов, пресекал и отечественных мародёров. Тем временем отношения с коллегами по правительству становились всё прохладнее. В своих оценках сдержанный Дмитриев никогда не учитывал придворную конъюнктуру, предпочитая руководствоваться логикой и деловой целесообразностью.

Вскоре он понял, что продолжать работу в Комитете министров не имеет смысла, и летом 1814 года император принял отставку министра юстиции. Дмитриев прощался с министерством не без грусти: ему не удалось преобразить работу российской юстиции, как мечталось. Но и после ухода из правительства он рассчитывал продолжить правоохранительную работу и вскоре получил такую возможность. К тому времени Иван Иванович Дмитриев по праву считался одним из самых дельных ревизоров. Принципиальность в битвах за правосудие он сочетал со спокойной рассудительностью, никогда не рубил с плеча, действовал системно и осмотрительно. Этим он отличался от Гаврилы Романовича — но и крепкой державинской хватки в делах у него не было. Ревнивец Державин не упускал случая указать приятелям на ошибки Дмитриева, который на посту министра работал с проволочками. Гаврила Романович вообще относился к нему покровительственно, называл в шутку «косым зайцем», окликал младшего товарища на «ты». А Дмитриев даже вспоминал о Державине с почтением.

Иван Иванович, подобно Державину, не входил в число любимцев Александра I, так называемых молодых друзей царя. Молва распространяла анекдоты о недоразумениях, происходивших между государем и его ключевым министром (не будем забывать, что при самодержавии монарх являлся непосредственным главой исполнительной власти). Рассказывали, что когда в очередной раз Ивана Ивановича обошла государева награда, он напрямую попросил у императора ленту Святого Александра Невского: «Негоже министру и генерал-прокурору ходить без знака монаршей милости. А с кавалерией и Сенат будет относиться к моим предложениям с большим пиететом». Министра наградили, но вскоре Александр иронически спросил его: «Ниже ли теперь придворные кланяются министру-кавалеру?» Дмитриев ответил вполне серьёзно: «Гораздо ниже, ваше императорское величество».

На самом деле Дмитриева наградили александровской лентой через полгода после назначения генерал-прокурором и министром, а это если и проволочка, то отнюдь не оскорбительная. Объективный анализ государственной карьеры Дмитриева показывает, что он никогда не был душевно близок Александру, но царь уважал его как честного и просвещённого управленца и не терял из виду. Даже после отставки с министерского поста Иван Иванович не утратил императорского доверия. В 1816 году Дмитриева назначают главой Комиссии по оказанию помощи москвичам, пострадавшим в Отечественной войне.

Война оставила не только разруху, не только вдов и сирот, но и целый ряд запутанных правовых вопросов. Тысячи крупных и мелких собственников пострадали от войны и пожара. В первые годы после войны взлетают цены на строительные материалы и текстиль. Хрестоматийный пример: именно тогда в считаные годы сколотил капитал текстильный король, основатель династии Морозовых Савва Васильевич. Для семейства Морозовых это факт отрадный, но не для общества и государства… Москве не хватало не только мануфактурных товаров: откуда взяться рабочим рукам? Из дальних имений привлекали новых крепостных, и здесь, конечно, не обходилось без гоголевских махинаций. Без таких слуг Фемиды, как Дмитриев, рядовому московскому обывателю не продышаться бы от тисков новых «хозяев жизни», а по существу — от мародёров, которые наживались на послевоенных невзгодах. Среди миссий Дмитриева были и тайные: шпионаж в Европе набрал силу аккурат в период Наполеоновских войн.

Дмитриев по мере сил боролся с перегибами, пытался облегчить участь москвичей, зависимых от рыночной конъюнктуры, — дворян, мещан, работников… То и дело самого Дмитриева искушали «выгодными предложениями»: положение иногда обязывало поддаться, но принципы он ставил выше. Он понимал, что государству необходимо расширить штаты профессиональных, компетентных слуг Фемиды. Дмитриев составляет проект училищ законоведения для дворянских, купеческих и мещанских детей, предполагает открыть такие училища во многих городах России. Но… планы были признаны несвоевременными.

Державин наслаждался литературными беседами с Дмитриевым, позволял ему редактировать свои стихи, всегда похваливал сочинения Ивана Ивановича. Но после отставки Державину казалось, что приятель, обосновавшийся при власти, перестал относиться к старику с должным почтением.

Отставник Державин ласково попенял Дмитриеву в стихах, которые были опубликованы в «Вестнике Европы» в 1805 году — анонимно, но с красноречивым примечанием: «Автор не подписал своего имени — это и не нужно. Читатели узнают российского барда по напеву».

Дмитриев поспешил ответить — из-под его пера вышло изящное послание к Державину:

Но Державин без сантиментов оставил последнее слово за собой. На этот раз он посвятил Дмитриеву «Цыганскую пляску» — почти без политических намёков:

Правительственная среда переполнена интригами. Это приходится принять как данность — и не драматизировать!

Может сложиться впечатление, что Державин был вечной жертвой, а все остальные знай себе на него ополчались. Но если рассматривать под лупой судьбу каждого крупного государственного деятеля — получится та же картина. Кочубей, Ростопчин, Дмитриев, Вязмитинов — как они не похожи друг на дружку. Каждый то и дело оказывался в окружении врагов, для каждого из них родное ведомство в один прекрасный день превращалось в змеевник.

Как бы ни восхищался Державин философическим спокойствием северной природы — жизнь отставника его угнетала. Раньше были времена, теперь настали моменты — песенка не из державинской эпохи, но здесь она к месту.

Почитывая Жуковского, Державин не только восхищался изяществом стиха, но и хватал себя за голову: да это же башня из слоновой кости! Мечты и уединение — это прекрасно, но поэзию нужно разглядеть и в будничном житейском шуме. Все зачитывались элегией «Вечер». Державин отдавал должное мастерству Жуковского — он с очаровательной лёгкостью выдыхает стихи: