Мы требуем немедленно прекратить бессмысленную войну, развязанную преступной царской кликой!

Мы требуем Учредительного Собрания!

Мы требуем свобод – свободы слова, свободы печати, свободы уличных шествий!

Мы требуем – долой кровавого царя…»

«Это меня, что ли?»

Хрусталёв-Носарь замер на полуслове… обернувшись, он увидел человека в офицерской бекеше, левая рука которого висела на перекинутой через шею чёрной косынке…

«Гхм-хм… э-э-э…»

«Пошёл на хер. Слезь с ящика, коли сказать нечего… Товарищи рабочие!»

Глухо загудевшая толпа качнулась в едином порыве…

… Когда Государь на руках рабочих покидал заводской двор, то над тушкой ещё дергающегося на тросе Хрусталёва-Носаря бойкий мастеровой, по имени Максим – уже вешал пусть криво, но от всей пролетарской души начертанный лозунг:«Всё для флота! Всё для победы!»

Сергей Юльевич Витте был безутешен:«Государь! Что Вы наделали, что Вы наделали?»

«Я пообещал рабочим – достойную оплату за достойный труд…»

«Вы… Вы… это неслыханно! Вы увеличили расценки в три раза, и теперь…»

«Знаю. Теперь Шлиссельбургский проспект перекрыт конной полицией – потому что там стоит двух-верстовая очередь в контору Обуховского трубочного завода. Наниматься!»

«Да что теперь будет?!»

«Что будет? Я скажу Вам, что будет – Администрация единственного в России завода, выпускающего взрыватели, смело уволит своих смутьянов и вообще всех тех мастеровых, которые предпочитают петь хором, вместо того, чтобы повышать профессиональное мастерство… и наймёт других, новых – которые за эту работу будут держаться не только обеими руками, но и зубами!»

«Да как Вы посмели?!»

«Посмел. Сергей Юльевич, рабочий в России – товар редкий и штучный. Хороший рабочий, я имею в виду – слесарь-инструментальщик, фрезеровщик, модельщик… я еще для мастеровых – казённых рабочих введу: обязательную пенсию (по беспорочной отработке двадцати пяти лет, для вредного производства – пятнадцати лет, а также увечным, получившим травму на производстве), фабрично-заводские бесплатные школы, систему пожизненного найма, введу классные чины для мастеров, обязательную индексацию заработка – такого, чтобы один пролетарий мог свободно прокормить трёх членов семьи, введу строительство казённых казарм для рабочих, бесплатную фельдшерскую помощь, оплачиваемые двухнедельные отпуска, оплату сверхурочных в двойном размере, а за особо важный заказ – в тройном… а также ежемесячное награждение! Кого – деньгами, кого – Похвальным листом… а по итогам года – медалями за доблестный труд! А к медали – свой домик, на Выборгской… Я обещал. Слово Царское – Закон!»

«Государь, это безумие!!»

«Нет, Сергей Юльевич, это не безумие, безумие – это в канун войны провоцировать рабочих единственного (а кстати почему единственного?) трубочного завода на забастовку!»

«Как премьер-министр, я не позволю Вам впустую расточать достояние России!»

«Достояние России – это, как ни смешно звучит, её подданные…»

«Ерунда! Бабы новых нарожают! Людишков, Государь, у нас хватит…»

«Сергей Юльевич, Сергей Юльевич, гляжу я на Вас – и только головой качаю… что с Вами стало? Ведь был же толковый инженер, путеец…»

«Я за место не держусь…»

«Ценю Вашу откровенность… думаю, что мы с Вами расстанемся по-хорошему…»

Выйдя из Зимнего, Витте бросил репортёру «Биржевых Ведомостей» историческую фразу:«Кровавый тиран обезумел!!»

…«Как вообще встретило общество известие о войне?»

Джунковский сделал донельзя верноподданический вид и отрапортовал: «Встретили войну с воодушевлением: „Загорелся на Руси великий костер, и покаялось русское сердце и запело“»

«Это кто же у нас такой… поэтичный?»

«Это проповедовал 18 марта сего года в Тифлисе грузинский епархиальный миссионер Александр Платонов.»

«А левые?»

«Левые тоже очень довольны: „Поражение царского правительства в этой грабительской войне крайне полезно, так как приведет к ослаблению царизма и усилению революции“»

«А крестьянство?»

«Н-ну…»

«Чего Вы мычите – Вы ведь кавалерист! Рубите правду-матку!»

«Судя по письмам, полученным периодическим изданием „Крестьянская жизнь и деревенское хозяйство“ под редакцией И. Горбунова-Посадова от своих сельских корреспондентов, только 10% селькоров (и тех, о ком они писали) придерживались патриотических настроений, 19% – равнодушны к войне, у 44% – настроение унылое и тягостное и, наконец, у 27% – отношение резко отрицательное!»

«Вот это я понимаю… мужичок-б-б-богоносец, мать его… А земства?»

«Выражали принципиальное нежелание помогать войне, причем порой в достаточно гнусных формах. Так, они отказывались помогать семьям солдат, ушедших на войну. В Московской губернии в помощи отказали 60% сельских общин, а во Владимирской – даже 79%…

Священник села Марфино Московского уезда рассказывал приставу, что он пытался взывать к совести сельчан, но услышал такой ответ: „Это дело царское. Решая вопрос о войне, он должен был решить вопрос и о всех последствиях ее!“»

«Про интеллигенцию не спрашиваю. А… купечество?»

«Великая княгиня Елизавета Федоровна, давно работающая с меценатами, так определила настроение Москвы: „Войны не хотят, цели войны не понимают, воодушевления не будет“»

«Коротко и ясно… Настроение двора?»

«Князь Ухтомский заявил: „Не может быть войны менее популярной, чем настоящая. Мы абсолютно ничего не можем выиграть, принеся огромные жертвы людьми и деньгами“»

«Отважен князь, отважен… ведь его сын в Артуре? Хоть бы о нём подумал… Правительство?»

«С. Ю.Витте в начале 1904 года упорно твердил, что России Маньчжурия не нужна и он не желает победы России. А в беседе с германским канцлером Бюловом Витте прямо заявил: „Я боюсь быстрых и блестящих русских успехов“»

«Вундербар… кто же за меня?»

Джунковский, умный, ответил тихо и просто:«Один лишь Господь…»

… Ретроспекция. В декабре 1903 года, накануне Русско-японской войны, к монахам Киево-Печерской лавры пришел седовласый матрос, герой Севастопольской обороны, и поведал им о своем видении.

Как-то, проснувшись среди ночи, старик-матрос увидел Божию Матерь, окруженную ангелами во главе с Архистратигом Михаилом и Архангелом Гавриилом. И сказала ему Матерь Божия: «России предстоит скоро тяжелая война на берегах далекого моря и многие скорби ожидают ее. Изготовь образ, изображающий Мое явление, и отправь его по водам в Порт-Артур. Если икона Моя утвердится в стенах города, то Православие восторжествует над язычеством и русское воинство получит победу, помощь и покровительство.»

Икона была написана, освящена и доставлена в Санкт-Петербург для скорейшей отправки в Порт-Артур. Но… Началась война, и доставить икону сквозь японскую блокаду было практически невозможно.

Практически, значит… невозможно?

… ! Вот как на языке урду пишется это странное для русского уха словосочетание – Хайберский перевал…

Со времён Искандера Двурогого, которого на далёкой родине, в Македонии, звали Александром Филипповичем, шли через него в златокипящую Индию то железные фаланги тех же македонцев, то сияющие на солнце медными щитами тумены Великого Могола…

Но гораздо чаще пылили через него мирные торговые караваны, Иншалла.

Проходной двор, короче говоря.

Начинался Хайбер, расположенный на высоте, ежели кому интересно, 1030 метров, от индийского городка Джамруд…

Дорога вьётся по склонам хребта Сафедкох сорок восемь вёрст, минуя самое узкое место, где расстояние между стенами каньона составляет всего пятнадцать аршин, и приводит, в конце концов, в пыльный, глиняный афганский городишко Торхам, где проход заканчивается.

Дальше, до самого Кабула – вьётся узкая тропа… впрочем, у глинобитных стен шумного Джелалабада мало-помалу расширяющаяся до вполне приличного, широко истоптанного тракта, стойно нашей Владимирке…

А с той, индийской стороны – начинается дорога отличная, шоссированная – аж до самого Пешавара…