Племя африди не было таким могущественным и многочисленным, как племена дуррани или гильзаев, но зато племя африди жило в зоне Хайберского перевала и контролировало участок этого важного в стратегическом отношении места.

Джирга – «племенной парламент», в сентябре прошлого года решила взять на себя контроль за границей с Афганистаном и не пропускать через пуштунские земли караваны с оружием и наемников для диверсий на территории братского Афганистана.

Никто не смеет противиться решениям джирги. Но многие под предлогом джихада ослушались. Хотя, какой может быть джихад за английские деньги, рекой текущими в карманы тех, кто ведет войну против Афганистана и урусвати? Продажные собаки!

И вот теперь в подсобном помещении одной из пешаварских лавок был брошен крепко связанный пленник. Сафир лежал на пыльном холодном полу темной комнаты, и от собственного бессилия ему хотелось выть. Сафира привезли глубокой ночью из Джамруда, заткнув рот кляпом и закутав от чужих глаз в толстый ковер из верблюжьей шерсти.

Его, пуштуна из племени африди, взяли как паршивого, неопытного малиша! Эти предатели, продавшие свой народ и за чужое золото готовые лизать зад любому, еще поплатятся за свои действия. Аллах велик, Он все видит и воздаст по заслугам этим неверным!

Шакалы! Они заплатят за все!

После нападения индийских войск на их племя Сафир ушел из Джамруда вместе с вождем и уже следующей ночью лично обагрил лезвие своего ножа в крови пяти малишей, которые безмятежно спали на горной заставе. Он с двумя своими соплеменниками змеями проскользнули между камней, не потревожив и песчинки, сняли безмятежно дремавшего часового и сделали свое кровавое дело. Мстя за разрушенные дома, которые возводили еще их прадеды. Дома, которые в своих стенах хранили историю их племени и рода…

Вчера вождь племени отправил Сафира в Джамруд на разведку, чтобы собрать информацию, что творится в их родном городе, но видно за деньги можно купить все, в том числе и предателей, потому что не успел Сафир допить свой чай в чайхане родного города, как в нее ввалились малиши и скрутили его.

Одно хорошо, о Аллах! Что недолго продлится его плен… завтра инглези привяжут его к стволу пушки, зарядят пушку холостым зарядом…

«О Всесильный и Всемогущий! Клянусь соблюдать все Твои заветы и совершить Хадж – позволь мне только на прощание убить хотя бы ещё одного врага!»

Видно, горяча была его молитва…

«Хоменко, что ты там копаешься?»

«Так, Вашбродь, тут и изюм – мням-мням… и кайса… мням-мням…»

«А сала там часом, нет?»

«Откуда? Дикари-с, Азия… о, а это что тут за тючок? Давно обосновался? Молчит…»

«Дай ему водички напиться, из чайника…»

«Ага, водички ему… на всех не напасёшься… ну, полегче, полегче, бусурман, ишь, присосался… разрезать веревку? А ты фулюганить не будешь? Ну, давай ручонки-то…»

Как мой любимый герой, штабс-капитан Семёнов Тринадцатый «Индийский» наконец-то оказался в стране своей детской мечты? Оченно просто. Ногами пришёл…

«Не ходил в Иран я с караваном, не возил туда я шёлк и хну…» – дальше что-то про станок, видимо, токарный…

Собравши, с разрешения барона Маннергейма, своего бригадного командира, маленькую такую компанию (семиреченский казак – урядник Сухов, третий год как уволенный со службы и всё не имеющий никакой возможности уехать в Россию, к Катерине Матвеевне, сверхсрочнослужащий рядовой Хоменко и волонтёр – юный техник коммунального хозяйства Лаврик Берия), заняв у бухарского жида Паниковского в рост под еврейский процент некую сумму, отправился Семёнов через Кабул и Джелалабад, с грузом ивановского ситца, тульских самоваров и павлово-посадских цветных платков в не так уж и далёкую Индию… дабы самолично осмотреть, что там да как.

Для развития дела прихватили с собой, с подачи оборотистого Лаврика, хороший план – пару тюков с высушенными головками афганского мака…

Деньги Паниковскому отдавать когда-нито надо ведь? То-то.

Однако, данный товар наши герои провезли исключительно контрабандой… потому что монополию торговли наркотиками англичане закрепили только за собой! И конкурентов не терпели. Вешали они конкурентов, за полфунта гашиша – вешали… а тут вполне товарное количество!

И не то, что англичане так боролись с распространением наркотиков. Напротив, они целую войну провели с Китаем, которая так и называлась – опиумная… и сами британские джентльмены в минуту сплина могли побаловаться со шприцом. Вот, Шерлок Холмс, например… употреблял.

Но – продавать дары Морфея, извлекаемые из млечного сока Papaver somniferum L. – англичане разрешали только своим.

И завтра надо было ждать хорошего шмона… Где же спрятать лист? В лесу…

Поэтому, сопя, Семёнов, Лаврик, Сухов и даже паталогически не желающий поднимать ничего тяжелее стакана Хоменко – притащили свои тюки на склад опиума, принадлежащий Сардар-Хану, индийскому радже…

Где и сделали попутно доброе дело… причём насколько доброе – они поняли только на следующее утро, когда бородатые, одетые в белые длиннополые рубахи с чёрными жилетками люди, вооружённые до белоснежных, сияющих, никогда не знавших зубной щётки зубов – поклялись на клинке и соли в вечном братстве с урусвати…

Причём тут русские? Берия вообще был мингрел…

«… Мечутся белые чайки,

Что-то встревожило их, -

Чу!… Загремели раскаты

Взрывов далеких, глухих.

Там, среди шумного моря,

Вьется Андреевский Стяг, -

Бьется с неравною силой

Гордый красавец „Варяг“.

Сбита высокая мачта,

БрОня пробита на нем.

Борется стойко команда

С морем, с врагом и огнем…»

«Какая гадость, какая мерзость…» – постукивая замерзшими до одеревенения ногами по деревянному перрону ораниенбаумского вокСала, подумал Артур Вискас, литератор…

Впрочем, литератором Вискаса считал только и исключительно он сам…

При первом взгляде на него бывалый человек сразу же: по когда-то, в позапрошлом парижском сезоне, модным, но изрядно поношенным, явно с чужого плеча, вещам, купленным на распродаже в жидовской лавочке, по геморроидального цвета искаженному вечной желчной гримасой лицу, наконец, по стоптанным, не по сезону, лакированным штиблетам – верно определил бы Артура как вечного неудачника, обвиняющего в своих бедах весь этот жестокий, злобный, завистливый мир…

Надо сказать, и при втором взгляде на Вискаса – этот диагноз не изменился бы.

Только вот кому, скажите на милость, второй раз захотелось бы взглянуть на это убожество?

Вискасу было плохо… ему было голодно и холодно.

Очередной визит к проживавшему в Ораниенбауме очередному гиганту мысли, отцу русской (тьфу, гадость какая!) демократии ничего не дал.

Вискаса никто не хотел печатать… Более того, его и читать-то никто не хотел.

А ведь он создал Великую Книгу… эпохальный, многостраничный труд про Великую Литву… аккуратно написал так много букв.

Вот только эти буквы никак не хотели складываться в орфографически безупречные слова – не токмо что в предложения!

А те жалкие, ничтожные русские, кого он всё-таки уговаривал взять в руки его пухлый, на пишущей машинке собственноручно Вискасом отпечатанный текст – не могли осилить его далее роковой седьмой страницы…

Ыымперцы! Жалкие подражатели! Ворующие у него блистательный сюжет, все эти Львы Толстые, Короленки, Бунины… а жалкий, ничтожный Аверченко просто описался, скиснув от смеха, не дойдя и до третьей страницы…

Верно, придётся возвращаться назад, в Царство Польское, в родимую Вильну… ни со щитом, ни на щите… а как он уже давно привык – как обдристанная собака…

Поезд всё не шёл и не шёл – о мерзкие русские! И они ещё смеют называть себя европейцами!

Да у любого великого поедателя цеппелинов, не имеющего отхожего места на своём хуторе – больше европейскости, чем у жалкого, ничтожного Мечникова или Менделеева…

Нет, надо возвращаться… спрятать Великую Книгу на чердаке, и снова приниматься за работу – тапёра в публичном доме… там хотя бы тепло, и кормят объедками.