Александр Янович задумался… чем красят корабли, он знал как-то… неточно.

«Может… суриком?» – спросил он, неуверенно глядя на боцмана. И откуда на язык Берлинскому упал этот пресловутый сурик?

«Есть, выкрасить суриком!» – глаза боцмана радостно, предвкушающе, заблестели.

«Ну, иди…»

Вот скот… стоит приласкать этих грязных русских – и сами будут руки лизать… научиться бы только говорить на их собачьем языке…

… Через два часа весь Владивосток высыпал на набережную… На борту «Лены», обращённому к городу, огромными буквами от ватерлинии до фальшборта, кроваво-красным по чёрному, было накрашено П О Е Б Е Н Ь

…«Антон Иванович, и всё-таки я не пойму… зачем?» – в голосе Михаила Ивановича Драгомирова, совсем ещё недавно – командующего Киевским военным округом, генерал-губернатора Киевского, Подольского и Волынского, а теперь – просто – члена Государственного Совета, а ровно почетного члена Московского и Киевского университетов, почетного вице-президента конференции Академии Генерального Штаба, почетного члена Михайловской артиллерийской академии, «никчёмного, всеми забытого старика» – как с некоторым кокетством он сам себя ныне рекомендовал – звучало неподдельное изумление.

Подполковник Деникин, старший адъютант штаба Второго кавалерийского корпуса, крепкий, бритоголовый офицер, в цветущем возрасте распятого Христа, по – кавалерийски загребая носками блестящих, как зеркало сапог, молча шёл, дисциплинированно держась слева и чуть сзади высокого, сухопарого старца в черкеске с гызырями, поверх которой была накинута лохматая бурка, по скользкой дорожке, огибающей Владимирскую горку…

«Дорогой мой… поверьте мне, выжившему из ума старику… Ничего, кроме позора – из всей этой истории не выйдет…

Назначили Главнокомандующего!

Ну, хорошо! Куропаткин есть. А где Скобелев?»

«Да разве же Куропаткин плох?»

Драгомиров фыркнул:«Человек безупречной храбрости, блестяще образованный, отличный штабист и толковый администратор, Алексей Николаевич обладает всеми потребными полководцу качествами!

За исключением всего лишь одного – полководческого таланта.»

«М-да… неужели всё так плохо?»

«Да как Вам сказать, молодой человек… Мишель… я покойного Скобелева имею в виду… был, прости меня Господи – фанфарон, балаболка, никогда он не задумывался о том, что будет потом – просто брал, и делал… вот потому его и… да.

Но у него была Божья Искра! Он Видел поле боя и Чувствовал момент! И он прекрасно знал, глубоко понимал и потому мог повести за собой Русского Солдата!

Понимаете, этому научиться ну никак нельзя – это либо есть, либо этого нет…

У Куропаткина – нет.»

«Так что же с нами будет?»

«А вот что. Куропаткин – не проиграет ни одного сражения, да что там сражения – ни одного мало-мальски серьезного „дела“, всегда предпочитая дерзости „разумную осторожность“, а наступательному порыву – стояние в обороне, а то и вовсе… „отход на заранее подготовленные позиции“.

В результате – проиграет войну. Dixi!»

«А Вы кому-нибудь об этом…»

«Кому? Государю? Который меня… МЕНЯ… в богадельню… старик-с! Выживший из ума… пулемёты Драгомирову не нравятся! Да Драгомиров никогда не выступал против пулемётов!

Кто только эти гадости про меня распускает… сволочи.

А потом… Это ведь Я Полевой Устав разработал, это Я составил „Опыт руководства для подготовки частей к бою“ (и эта работа выдержала несколько изданий!) и написал „Солдатскую памятку“ (издавалась двадцать шесть раз).

Что же – скажет мне Государь, ты – старый хрен, всю жизнь Армию к войне готовил – а как до Дела – вопишь – всё пропало, туши свет! Да ведь Устав надо было так составлять, чтоб действуя по нему, любая обезьяна могла научиться побеждать…

Да как объяснишь… Куропаткин – не обезьяна! Он – умён!

Да только от его ума – будет Русской Армии большое горе…

Как там в тех проклятых стихах:

От вод малайских до Алтая

Вожди с восточных островов

У стен поникшего Китая

Собрали тьмы своих полков.

О Русь! забудь былую славу:

Орел двуглавый сокрушен,

И желтым детям на забаву

Даны клочки твоих знамен…»

«Это кто же такое написал?»

«Соловьёв, историк… аж в 1894 году… пророк… мать его за ногу!»

«Вот ведь что любопытно, Ваше Превосходительство… отчего все творения господ рафинированных интеллигентов носят в отношении будущего России характер – апокалиптический?

Почему никто не напишет – про крест над Святой Софией или про русскую Галицию с Транссильванией?»

«Вот Вы бы и написали… Вы ведь ещё семь лет назад в „Разведчике“ дебютировали?»

«Да как-то… неловко! Не поймут.»

«Вот и я про то же… Написал я как-то разбор романа „Война и мир“ с военной точки зрения и нашел в романе много несуразностей в трактовке событий вооруженной борьбы. Сделал об этом произведении такой вывод: военные специалисты не найдут в романе ничего, „кроме того, что военного искусства нет, что подвезти вовремя провиант и велеть идти тому направо, тому налево – дело не хитрое и что быть главнокомандующим можно ничего не зная и ничему не учившись“.

Как за то меня наши прогрессисты полоскали… До сю приятно вспомнить!

Но Вы не ответили на мой вопрос – зачем Вам Маньджурия?»

«Ох, Михаил Иванович… я и сам ранее сомневался. Но теперь – после Ваших весьма убедительных слов – в которых так много правды… у меня один выход. Надо ехать! И если – предстоит нам испить сию чашу… Я обязан быть с Русским Солдатом.

А поражение… мёртвые же сраму не имут.»

Драгомиров помолчал…«Завидую Вам, молодой человек… эх, если бы я только мог…»

«А что же Вам мешает?»

«Как что? Ну, вот я приеду… и что мне Куропаткин скажет? Зачем, мол, приехал? Интриговать? Вот стыдоба-то.»

«А зачем Вам в штаб? Я вот – к пограничникам собираюсь определиться…»

«Как Вы сказали? А что… ОКПС в состав Армии не входит… а не буду я ли там в обузу?»

«Да Вы только представьте, КАК это прозвучит – САМ Драгомиров с нами! Солдатушки Вас знают, верят Вам!»

«Эх, эх… да смогу ли… возраст…»

«Ваше Превосходительство, Михаил Иванович! Простите меня Христа ради, но Вы через год, может, от обычной хвори подохнете… Охота Вам отходить – среди бабок-нянек, как Обломову какому-нибудь… Не лучше ли в бою, на лихом коне, а?»

Старый генерал гордо выпрямился.

«А вот те шиш, Деникин! Через год, говоришь, от геморроя? Да ебал я свой возраст! В рот и уши ебал! Еду.

Волонтёром еду! Небось Ранненкампф примет. А не примет… Лучше бы принял, не доводил до греха!»

И герой Систова и Шипки громко, от всей своей молодецкой души – захохотал…

… Храм же православный устроен так.

Алтарь отделяет от остального храма иконостас. Правда, некоторая часть алтаря находится перед иконостасом.

Ее называют солеей (по гречески «возвышение посреди храма»), а ее середину солеи – амвоном (от слова «восхожу»).

С амвона священник произносит самые значительные слова при совершении службы. Амвон – символически очень значим. Это и гора, с которой проповедовал Христос; и вифлеемская пещера, где он родился; и камень, с которого ангел возвестил женам о вознесении Христа.

Сейчас с этого святого места отец Иоанн Кронштадский негромким, неторопливым голосом, доверительно рассказывал:

«Участник обороны Севастополя Кислинский рассказывал после войны „Серафимову служке“ Мотовилову: „Как-то раз я был у светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова. Матросы прямо называли его „Изменщиков“, а люди осведомленные прямо утверждали, что он „вольтерьянец и старый масон“.

И мы с ним засели играть в шахматы. Вдруг входит адъютант и докладывает, что явился гонец от архиепископа Херсонского Иннокентия и хочет видеть главнокомандующего. Не отрываясь от игры, светлейший сказал:

- Спросите у него, что ему нужно?

- Гонец сказал, что ему нужно лично видеть вашу светлость!

- Ну, зовите!

Пришел гонец.