— Замолчите, Линч! — властно приказал он. — Пришло время и вам ответить перед законом за все преступления.

— Каким еще законом? — чуть ли не завизжал Гонсало. — Ты способен только на убийство из-за угла, жалкий распутник, любитель чужих жен!

Энрике сжал кулаки, но не сдвинулся с места.

— Мария! Пожалуйста, пригласи сюда представителей законной власти, — попросил он, — пусть они придут за этой мразью поскорее. Моему терпению скоро наступит конец!

Прикрывая лицо руками, Мария торопливо сбежала с лестницы и исчезла за дверью.

— Кто посмеет арестовать меня? Меня?! Сеньора Линча, которого боится и уважает весь город? — орал Гонсало, подступив вплотную к Энрике и отвесив при последних словах ему пощечину.

Этого Энрике уже стерпеть не смог. Всю свою ненависть вложил он в ответный удар. Гонсало свалился с ног, но тут же поднялся и кинулся на Энрике.

В ту минуту, когда появилась Мария в сопровождении двух солдат, мужчины продолжали яростно драться.

— Драку прекратить! — скомандовал капитан. — Именем закона вы арестованы, Гонсало Линч. Вот ордер на ваш арест. У нас есть приказ доставить вас живым или мертвым!

— Живым я не дамся вам никогда! Да здравствует губернатор! Смерть заговорщикам! — крикнул Гонсало, прежде чем две пули прошили его грудь, и он мертвым свалился на пол.

Солдаты взяли покойника за ноги и потащили вон из дома.

Мария не могла сдержать рыданий. Энрике тихо тронул ее за плечо:

— Пойдем отсюда. Ты теперь свободна. Все это только справедливость. Он заплатил за свои грехи, за смерть Виктории.

Генерал Хайме пригласил Энрике Муньиса с тем, чтобы предложить ему пост в новом правительстве, но Энрике отказался. Слишком много крови он видел за свою жизнь и с годами научился ценить милосердие куда выше справедливости.

Весть о смерти Гонсало быстро распространилась по Санта-Марии. Виктории ее принесла Розалинда.

— Он погиб как герой, крича: «Да здравствует губернатор!» — прибавила она.

Виктория отхлебнула из стакана глоток джина и сумрачно усмехнулась такому героизму.

— Если Мария в городе, то она будет оплакивать и героя Гонсало. Кому как не мне знать, до чего у нее доброе сердце…

Виктория не ошиблась в одном: Мария действительно плакала. Ранним утром стояла она в церкви, перед иконой Девы Марии, молилась и каялась. Увидев падре Орестеса, бросилась к нему: душа ее жаждала исповеди. Мария чувство¬вала себя последней грешницей на земле.

Кто, как не она, довела до гибели свою сестру Викторию? И теперь даже не знает, где ее могила. Виновата она и в гибели Гонсало: сама привела солдат, которые расстреляли его у нее на глазах. Как будто бы мстила ему, как будто стремилась его убить…

Мария ни в чем не щадила себя. Даже в своем воссоединении с человеком, которого любила всю жизнь, видела еще один тяжкий грех. Но не могла отказаться от Энрике…

Падре Орестес слушал исповедь своей духовной дочери с тяжелым сердцем. Ему было жаль эту женщину, которая, исполняя человеческие законы, и в самом деле творила беду и умножала свои грехи.

— Милосердие Божие безгранично, уповай на него, дочь моя, — сказал он, — и да будет благословенна твоя новая жизнь, которая только для тебя начинается…

Глава 22

После того как судьба матери так неожиданно переменилась и она уехала вместе с Муньисом в Санта-Марию, Лусия почувствовала в доме странную пустоту. Ее пылкая натура не терпела бездействия. Она согласна была скорее расплачиваться за совершенные ошибки, чем не совершать их вовсе. И сейчас ей опять стало казаться, что наступила пора действовать. Раз она отказала Пабло, то должна завоевать Августо. А для этого ей нужно было поговорить по душам с Милагрос. Лусия уже не питала к ней вражды, наоборот, сочувствовала ее горю и считала, что может по¬мочь ей.

Словом, Лусия решила отправиться в «Эсперансу». А слово у нее, как и у ее отца, никогда не расходилось с делом.

Однако в «Эсперансе» ее ждал сюрприз. Лусия не думала, что Августо живет в доме Милагрос, и живет уже давно. А теперь с Августо и Милагрос поселилась и Росаура. Прочной, устоявшейся жизнью семейного гнезда пахнуло на Лусию, когда она вошла под крышу старинного господского

дома. Но покой и размеренность, какими веет от старинных усадеб, так обманчивы. Сочтя устоявшейся семейную жизнь Милагрос и Августо, Лусия ошиблась, но откуда ей было знать об этом?

Милагрос приняла свою новую сестру со всем свойственным ей добросердечием, но не утешила этим Лусию. Сердце Лусии искало другой любви, в которой ей было отказано.

Августо же прямо сказал Лусии, что, собираясь покончить с собой, он думал об одной Милагрос, а Лусия в его жизни никогда ничего не значила.

В свою очередь он чувствовал, что Милагрос относится к нему с доверием и дружелюбием. Но чем доброжелательней была к нему Милагрос, тем острей и больней ощущал Августо, как далеки ее чувства от любви. И страдал, мучительно страдал от того, что вместо жаркого огня любви его одаривают теплой дружбой.

Поэтому он и был так прям и честен с Лусией. Честность порой бывает ножом в руках истекающего кровью, с ее помощью он мстит за свое страдание.

У Лусии действительно не осталось больше иллюзий. Теперь она смотрела на Августо горьким и трезвым взглядом своей матери Марии, удивляясь, что не видела раньше, как он сух и безжалостен, и вместе с тем не могла не желать, чтобы он вдруг переменился, стал нежен и ласков по отношению к ней.

А Августо невольно казалось, что Милагрос должна оценить его честность и вознаградить ее. Но Милагрос ее и не заметила. Она была погружена в себя, свои думы о Катриэле, о своем будущем ребенке — продолжении Катриэля…

Возвращение Лусии домой было горьким отрезвлением. Только что благодаря чудесной истории любви матери она поверила в сказку, поверила в счастливое окончание собственной любви. Но это оказалось лишь иллюзией.

Дошла до Лусии и весть о гибели ее отца. Как бы ни относилась она к нему теперь, а все же ей было очень больно от этой утраты. И если с отъездом матери Лусия почувствовала пустоту, то теперь она явственно ощутила свое сиротство.

Домой Лусия вернулась повзрослевшей, печальной, и у Пабло защемило сердце: своенравный бутон не кололся больше, он сосредоточился на своей боли, готовясь разорвать оболочку и стать пышной трепетной розой…

Самому Пабло было нечего уже делать в этом маленьком домике, послужившем ему приютом в трудные времена. Бурно развернувшиеся события требовали его присутствия в Санта-Марии. Там было его место как журналиста, как писателя. Нежно простившись с Лусией, он уехал.

А Лусия почувствовала себя еще сиротливее. Теперь она лучше понимала Милагрос, винила себя за враждебное отношение к Катриэлю и сожалела, что не может попросить у него прощения.

Дни бежали за днями, складывались в месяцы, и обитатели «Эсперансы» наконец дождались того дня, когда Милагрос родила девочку. Старая Доминга держала на руках еще одну будущую женщину семейства Оласабль и умиленно смотрела на Милагрос, которая так напоминала ей юную Марию. Доминга сердцем чувствовала, как страдает Милагрос от того, что рядом с ней в этот радостный миг нет ее Катриэля.

— Уповай на Божью милость, девочка! — сказала ей старая негритянка. — Ты же видишь: Бог творит чудеса…

— Теперь я понимаю, Доминга, за что вас так любит моя мама, — со слезами на глазах отвечала ей Милагрос.

Малышку решили назвать Асунсьон — в честь той, которая была когда-то душой «Эсперансы». С любовью вспоминала Мария о своей необыкновенной тетушке и много рассказывала Милагрос о названой матери Катриэля.

Вся родня съехалась на крестины, все так радовались малышке, и только по лицу Камилы пробежало облачко грусти. Заметила его одна Росаура и так участливо взглянула на Камилу, что та не выдержала и призналась ей в своем горе:

— Мне бы так хотелось маленького! Но я никак не могу родить Мариано ни сына, ни дочери!