А вскоре обнаружилось, что она беременна, и хозяйка вновь пожалела Викторию: позволила ей родить ребенка и затем отдать его в монастырский приют.

Лишь с рождением дочери Виктория осознала, в каком чудовищном положении она очутилась. Родить ребенка неизвестно от кого, зарабатывать на жизнь, продавая собственное тело! Но так уж получилось, что никого, кроме мадам, рядом с Викторией в то время не оказалось, и она была благодарна этой по-своему доброй женщине.

— Я сделаю все, чтобы Камила выросла нормальным, порядочным человеком и никогда не знала нужды! — поклялась Виктория.

Раз в неделю она навещала дочь в приюте, а затем и в монастырской школе, но Камиле не хватало материнского внимания, и она всякий раз рвала душу Виктории, умоляя мать взять ее с собой.

— Я сейчас не могу этого сделать, — едва сдерживая слезы, объясняла дочери Виктория. — У меня очень много дел. Потерпи. Обещаю, что мы будем жить вместе! Клянусь тебе! Когда ты закончишь учебу, я заберу тебя отсюда в наш дом.

— Но мне хочется, чтобы ты сейчас была со мной! — говорила Камила. — Я тебе буду рассказывать все- все, о чем думаю, о чем мечтаю.

— А ты веди дневник, — посоветовала ей Виктория. — Записывай туда свои мысли, а я потом буду это читать.

За неимением лучшего, Камила стала вести дневник. Поначалу он был похож на одно бесконечное письмо к матери, а потом в нем стали появляться стихи.

Виктории же некогда было читать тетради дочери- с утра она пила вино, а вечером принимала мужчин. Камила, поняв, что мать, видимо, слишком занята, перестала показывать ей свои сочинения. И с той поры только тетрадь да заветное перо стали для нее отдушиной в этом закрытом от мирской жизни и от родительской ласки богоугодном заведении.

Виктория же, поднакопив денег, оставила публичный дом, открыла небольшую таверну и даже приобрела в собственность маленькую квартирку, где собиралась жить с Камилой, когда та закончит школу.

Что ни говори, а у Камилы все-таки была мать. Уж какая- никакая, но родная. И еще была красивая легенда об отце — мужественном благородном человеке, к сожалению, рано умершем.

У Катриэля были нежная любящая Айлен, «Эсперанса», ставшая для него родным домом, и загадочный деревянный крест- память о родителях.

А у Милагрос, дочери Марии, не было ничего, кроме цирка. Дом ей заменял фургончик на колесах. И о родителях своих она знала лишь то, что они бросили ее, новорожденную, посреди глухой степи за Санта-Марией, и даже записки никакой не оставили.

Но несчастной и обездоленной Милагрос себя не чувствовала. В цирке она обрела отца и мать, двух братьев и целую семью клоунов, жонглеров, акробатов. Сама Милагрос тоже стала цирковой акробаткой и дрессировщицей животных. С малых лет выступала в номере отца, а затем, когда при родах умерла мать, получила в наследство ее аттракцион со слонами. И тогда же на руках тринадцатилетней Милагрос оказался только что родившийся Хуан- сито, которого она вынянчила и выходила, заботясь о нем так, словно сама родила этого малыша.

Теперь Милагрос готовила подросшего братишку к участию в своем аттракционе и с волнением думала о предстоящей встрече с Санта-Марией, где она родилась и куда впервые за долгие годы направлялся их цирк.

Катриэль и его друг Инти еще издали заметили пестрый обоз, увязший в болотистой низине близ реки. Инти, до той поры никогда не видавший цирка, предложил на всякий случай укрыться в овраге и там переждать опасность.

— Да это же циркачи, артисты! — рассмеялся Катриэль. — Какая от них может быть опасность?

— Не забывай, что они — бледнолицые, а мы — индейцы. Могут и пальнуть в нас с перепугу.

— Но они, по всему видать, не знают дороги и могут просидеть в болоте весь день. Надо им помочь!

— Для них мы — дикари, — еще раз напомнил рассудительный Инти, и Катриэлю пришлось с ним согласиться.

Но вот от обоза отделился человек и направился в сторону едва виднеющейся «Эсперансы»- за помощью.

Катриэлем внезапно овладел игровой азарт, и он поскакал домой, где встретил циркача уже вместе с Браулио. Выслушав просьбу о помощи, тихо отдал распоряжение управляющему:

— Возьми быков и упряжку лошадей посильнее.

— Мне поехать с тобой? — спросила Асунсьон.

— Нет, лучше ты приготовь хороший ужин. Не знаю, почему, но мне кажется, у нас будет праздник, — озорно усмехнулся ей в ответ Катриэль.

Явление цирка в этих глухих краях он по-мальчишески воспринял как чудо и теперь ждал новых чудес.

Предчувствие не обмануло Катриэля: подъехав к циркачам, он увидел среди них юную златоволосую красавицу, чудесней которой не могло быть ничего на свете. Щеки ее разрумянились на ветру, глаза искрились чистым животворящим светом.

Как завороженный, Катриэль смотрел на Милагрос, а она, поблагодарив Браулио за помощь, уже отдавала распоряжения:

— Тогда скажите своему индейцу, чтобы подогнал быков к передней повозке.

— Простите, сеньорита, но он не мой… — начал было объяснять Браулио, однако его прервал Катриэль, вдруг заговорив на каком-то ломаном языке:

— Не беспокойся. Моя понимать. Калеуэн.

Заговорщически усмехнувшись и взглядом попросив Браулио поддержать эту игру, он пошел к быкам. А Милагрос спросила Браулио:

— Что он сказал?

— Если не ошибаюсь, он сказал «Калеуэн». То есть — строгая, сердитая, — ответил Браулио, добавив шутя: — Опять-таки, если не ошибаюсь.

Когда работа была закончена и Мигель пригласил своих спасителей на ужин, Браулио уже вполне вошел в роль, предложенную ему Катриэлем.

— Нет, мы не сможем принять ваше приглашение, — сказал он, — потому что хозяйка мне этого никогда не простит. Если вы не откажетесь, то я приглашаю вас погостить у нас в имении. Что скажешь, Катриэль?

— Для моя — это честь, — почтительно поклонился тот.

— Ну, если мои дети не против, — молвил Мигель, ища поддержки у Анибала, старшего сына, и Милагрос.

— Я согласна, — сказала она, — но только на одну ночь. Нам завтра надо выехать отсюда, и пораньше.

В течение всего ужина Катриэль, к удивлению Асунсьон, держался в стороне и оттуда внимательно наблюдал за происходящим. Хорошо зная сына, Асунсьон очень скоро поняла, в чем причина такого необычного поведения: Катриэлю понравилась Милагрос! Решив помочь сыну, она позвала его к себе и попросила показать Милагрос имение.

— Если вам, конечно, это интересно, — обратилась она к девушке.

— Сеньорита меня боится, — усмехнулся Катриэль, видя нерешительность Милагрос.

— Вам нечего бояться, — сказала Асунсьон. — Мой сын получил хорошее образование и воспитание.

— Ваш сын? — изумилась Милагрос.

— Да, Катриэль — мой сын, — еще раз повторила Асунсьон.

— Почему вы мне раньше не сказали? — обиделась Милагрос, адресуя свой упрек Катриэлю.

— Вы не дали мне такой возможности.

— Простите, сеньора, — молвила смущенная Милагрос.

— Нет, это вы меня простите, — сказал Катриэль. — Я пошутил, но, наверное, не совсем удачно.

— Вы преподнесли мне хороший урок, — вынуждена была признать Милагрос, когда они с Катриэлем пошли осматривать поместье. — Не следует судить о людях так поспешно.

— Можно мне вас завтра проводить, чтобы вы опять где-нибудь не увязли в болоте? — спросил он.

— Нет, не стоит. Спасибо за то, что вы для нас уже сделали.

— Может быть, мы еще когда-нибудь встретимся? — рискнул он высказать робкую надежду, но Милагрос ответила довольно жестко:

— Вряд ли. У нас разные миры.

Утром цирк уехал, и Асунсьон увидела, каким грустным взглядом провожал его Катриэль.

Глава 2

В доме Оласаблей случилось несчастье. Однажды утром дона Мануэля нашли без сознания, а когда врач привел его в чувство, то выяснилось, что у старика помутился рассудок. Дон Мануэль все время звал свою жену Энкарнасьон, и Мария, щадя его, говорила, что мать пошла в церковь или еще куда-нибудь.