С какого-то момента Вальтер перестал слышать ассассина, но липкая чернота всё больше и больше накапливалась в душе. Он почему-то не мог оторвать глаз от лица богохульника, ему стало казаться, что это уже не лицо, а какая-то бесовская маска, и вот, наконец, он явственно увидел перед собой омерзительную гогочущую дьявольскую харю. Сатанинское отродье, беззвучно шевеля губами, глумилось над бедным рыцарем.
Позднее Вальтер с трудом припоминал, как выхватил меч и раскроил ассассину череп. Словно со стороны смотрел он на то, как к нему бегут, потом скручивают руки за спиной и, кажется, что-то кричат. Побелевшие губы несчастного рыцаря шептали: «Погиб Вальтер. Нет больше Одноглазого».
Ахмад не любил Саладина, хотя и служил ему верой и правдой вот уже 12 лет. И про себя он всегда называл великого султана Салах ад-Дина Юсуфа ибн Айюба именно так, по-франкски — Саладин. Конечно, Ахмад уважал Султана, да ведь и было за что, но всю свою любовь он отдал давно умершему атабеку Нур ад-Дину, которого никогда не называл в подражание франкам Нуреддином. При всех достоинствах Саладина сравнение с Нур ад-Дином было для ныне здравствующего султана очень невыгодным. Нур ад-Дин был проще. Даже вспышки атабекова гнева, смотревшиеся не особо привлекательно, всё же показывали человека открытого, искреннего, не желающего выглядеть лучше, чем он есть на самом деле. Нур ад-Дин вообще никогда не думал о том, как он смотрится со стороны. Саладин, напротив, словно постоянно сам себя рассматривал. Он-то как раз никогда не срывался на подчинённых, точнее, он всегда рассчитывал момент, когда надлежит «неожиданного сорваться», так чтобы его гнев выглядел красиво и благородно, и летописцы за спиной султана усердно скрипели каламами, с восхищением записывая слова, якобы случайно вырвавшиеся из уст великого человека. Саладин, казалось, не столько делает джихад, сколько пишет историю великого джихада, то есть в общем-то историю собственного величия. Казалось, он не был ни добр, ни жесток, он просто знал, когда надлежит быть добрым, когда жестоким, с тем чтобы и то и другое смотрелось максимально эффектно, чтобы это был жест, который переживёт века. В итоге не только Восток, но и Запад восхищается Саладином, своим злейшим врагом. Поэты франков — глупцы, не способные отличить фальшивые бриллианты от настоящих, им лишь бы было побольше блеска в стихах. Про Нур ад-Дина они не поют, потому что не способны оценить подлинного величия простоты. Про Нур ад-Дина все забыли. Атабеку это, конечно, всё равно, он давно уже в раю. Не всё равно Ахмаду.
Почему Аллах не даровал атабеку ещё хотя бы пару лет жизни? Ведь, когда из-за убийства посла ассассинов, рухнули переговоры между ассассинами и франками, ничто не могло спасти Синана от благородного гнева Нур ад-Дина. Атабек в два счёта разобрался бы со щенком Юсуфом, который в своём Египте весь изошёл на лукавство, а после этого стёр бы в пыль все крепости Старца Горы. И Синана, и Саладина спасла только неожиданно последовавшая смерть атабека. Смерть, положившая конец ослабевшей династии Зенгидов. Саладин очень шустро подобрал под себя и Алеппо, и Дамаск.
Старый Усама ибн Мункыз не пошёл на службу к Саладину, сказав Ахмаду: «Мне поздно подстраиваться под нового правителя, да и не моя это уже эпоха. А ты иди к Юсуфу. Он умный, он тебя оценит. Служи ему. Больше никого нет». Усама вскоре умер, а Ахмад пошёл на службу к Юсуфу ибн Айюбу и ни разу об этом не пожалел, потому что ни разу не появилось ни одного более предпочтительного хозяина. Вскоре Юсуф стал султаном, а потом и Саладином, то есть легендой. Ахмад знал цену этой легенды, потому что сам её и творил — без удовольствия, но добросовестно.
Дважды Ахмад спас Саладина от убийц, посланных Синаном. Бывший ассассин, хорошо знавший тактику мастеров кинжала, без труда разрабатывал меры безопасности, вполне достаточные для того, чтобы успешно противостоять ассассинским проискам. Приёмы фидаев были довольно однообразны, они казались неотразимыми только тем, кого впечатляла зловещая театральность, которую они нагнетали вокруг своих акций. А уж Ахмад-то умел отличать, где реальное мастерство, а где дешёвая показуха — он мог гарантировать безопасность султана.
И всё-таки покушения, даже неудачные, утомляют, на чём и сыграл Ахмад, убедив Саладина в том, что с ассассинами надо покончить раз и навсегда. Ахмад хорошо знал самые надёжные и безопасные дороги, ведущие к Масиафу — резиденции Старца Горы. Войско султана, обложив ассассинов, имело все возможности уничтожить их. И вот тут произошло нечто совершенно неожиданное и для Ахмада, и для всех остальных. Саладин тайно встретился с Синаном, после чего осада была снята без объяснения причин и ассассины, стоявшие на пороге абсолютного разгрома, не претерпели никакого ущерба. Многие шушукались по углам о том, что за изменением воли султана стоит некая зловещая мистическая тайна. Ахмаду было смешно. Тоже мне — теорема Пифагора. Да всё там было очень просто. Встретившись, Саладин и Синан не только очень хорошо друг друга поняли, но и понравились друг другу. Они были во многом очень похожи, эти два великих лицедея. Саладин понял, что уничтожение Старца Горы не принесёт славы предводителю джихада, поскольку на Востоке было достаточно глупцов, которые считали Синана мусульманином. А вот, оставленный в неприкосновенности, Синан мог в подходящий момент стать хорошим оружием против франков, в первую очередь — тамплиеров — с позиций Синана было весьма удобно атаковать Кастель-Блан.
Саладин прекрасно знал, в том числе и от Ахмада, что Синан — никакой не мусульманин и даже более того — позор ислама. Для защитника ислама, если бы султан был таковым, казалось весьма логичным уничтожить богохульника, который считал себя выше пророка Мухаммада. Но Саладину было наплевать на ислам, он играл роль. И это была роль борца с крестоносцами. Всё, что не вписывалось в эту роль, всё, что не работало на развитие образа истребителя франков, по большому счёту, не интересовало султана.
Ахмад не раз спрашивал себя, действительно ли Саладин так ненавидит франков, крестоносцев, христиан, как любит об этом говорить? И Ахмад, наконец, понял — султан совершенно равнодушен к христианам, не испытывая к ним ни любви ни ненависти — вообще никаких сильных чувств. Джихад был ролью Саладина, но не был его душой.
Именно поэтому, а вовсе не из-за присущего ему благородства и великодушия султан с такой лёгкостью миловал и даже награждал христиан. Ахмад был поражён, когда Саладин подарил князю Антиохии Боэмунду несколько деревень в награду за его почтительность. Не правда ли, забавно — предводитель джихада, поклявшийся освободить земли Сирии от христиан, дарит сирийским христианам новые земли. Но перед рыцарями Саладин любил поиграть в рыцаря — тут он работал на западную составляющую своей легенды.
А можно бы вспомнить о том, что творил с христианами Юсуф ибн Айюб, когда захватил Египет. Он тут же возобновил все древние указы против христиан — приказал им носить особую одежду и пояс, запретил им ездить на лошадях и даже на мулах — только на ослах. Христиане не допускались ни к какой общественной должности, не могли громко молиться в церквях и употреблять колокола, не могли совершать крестные ходы. Стены церквей были обляпаны грязью, кресты сбивались с куполов.
Ахмад не то чтобы считал всё это совершенно неправильным. Тут можно бы и поспорить, но активная антихристианская позиция безусловно имеет право на существование в исламе. Ахмаду, однако, было смешно, когда сейчас, после взятия Иерусалима, он слышал, как франки начинают говорить, что Саладин всегда милостив к христианам после победы над ними. Ведь в Египте-то он глумился над христианами и втаптывал их в грязь уже после победы, когда они не представляли для ислама никакой опасности. И ладно бы ещё он, действительно, был приверженцем древних антихристианских законов, так нет ведь — сыграл роль и ему тут же стало наплевать — он с лёгкостью брал христиан к себе на службу, похоже, просто не интересуясь вероисповеданием новых подданных.