Рома подрастал, и у него возник вопрос: и нельзя ли эту схему перевернуть — самому карать, самому бить, самому причинять боль? Раз уж этот мир — концлагерь, и его жестокие законы неизменны, то почему надо быть обязательно заключённым? Не попытаться ли стать надзирателем? Ему было 16 лет, когда он решил попробовать. Мать в очередной раз провозгласила наказание, которому он будет подвергнут за очередной грех, а в ответ получила жесткий удар кулаком в живот. Потом он несколько раз от души её пнул и, глядя как она корчится на полу, спокойно улыбнувшись, сказал: «Не правильно ты, мама, живёшь. Грешишь на каждом шагу, а наказания не несёшь никакого. Так ведь можно и в ад угодить. Но я тебе помогу. Теперь я буду тебя наказывать».

Мать не сказала в ответ ни слова и покорилась на удивление безропотно. Теперь всё в доме стало наоборот. Рома наказывал мать за всё, с удовольствием применяя всё новые и новые воспитательные меры из её же садистского арсенала. Домашний переворот произошёл так легко, что это навело Рому на мысль: а нельзя ли точно так же произвести и религиозный переворот, то есть грешить, делать всё, что хочешь, но при этом избегать наказания за грех и самому наказывать Бога-карателя? Любой плохой поступок плох только тем, что за него следует наказание, а если наказания удаётся избежать, тогда все поступки хороши. Но не наказывают только тех, кто сам наказывает — этот урок он усвоил твёрдо. Надо бить Бога везде, где только можно дотянуться до всего, что с Ним связано, и тогда власть поменяется, можно будет дышать свободно.

Когда Роме впервые попала в руки сатанинская литература, он понял, что там в общем-то об этом и говорится. Люцифер так и поступил. Он не захотел быть тем, кого бьют, и сам бьёт по всем, включая Бога, и ведь Бог не уничтожил Люцифера и его последователей, значит так можно.

Рома мыслил очень прагматично, он понимал гораздо больше, чем большинство дурачков-сатанистов, считающих Люцифера своим вождём, а себя сплочённой силой. Рома очень хорошо понимал, что своих — нет, и бить надо по всем, а по тем, кто ближе — в первую очередь, потому что иначе они начнут бить. Бог — это боль и, причиняя боль другим, Рома чувствовал, как сладко быть богом. И по Люциферу надо бить, плевать на него, иначе он, хозяин ада, будет бить по тебе. Только идиоты поклоняются Люциферу, настоящие сатанисты подражают Люциферу, то есть не поклоняются никому. Поклонятся можно только источнику боли — стань источником боли и поклоняйся сам себе. Другие нужны, если они помогают тебе причинить боль, если они — палка в твоих руках. Либо они сильнее тебя, и тогда надо покорятся, терпеть боль, потому что таковы правила.

Когда Рома учился на третьем курсе, мать очень ему надоела. Ему стало казаться странным, что по его квартире бродит некое отличное от него существо. Мать не причиняла ему никаких неудобств, проявляла полную покорность и безропотно принимала его наказания, но его главная претензия к ней носила неустранимый характер: она не есть он. Они — два разных существа. А если здесь живёт он, то как здесь может жить она?

Рома очень любил фармакологию. Ему очень нравилось готовить вещества, применение которых даёт определённый результат. Это был мир технологий: характер результата строго обусловлен характером действия. Это было ему близко, потому что только это и было понятно. Рома раздобыл рецепт яда, применение которого в малых дозах постепенно вызывает отёк лёгких.

Вскоре мать умерла от отёка лёгких. Он похоронил её и с тех пор ни разу о ней не вспомнил.

Глубокой ночью небольшая полуразрушенная часовня на старом кладбище была освещена лишь едкими огоньками свечей, которые держали в руках собравшиеся. Их было здесь человек десять, они жались к стенам — все в чёрных балахонах и чёрных масках. Посреди часовни лежал большой деревянный крест, только что вырванный из могилы. Рядом с крестом стояли две девушки, одетые вполне обычно, с открытыми лицами. Они нерешительно переминались с ноги на ногу и чувствовали себя явно неловко под пристальными взглядами изо всех углов часовни. Наконец, голос из-под одной маски рыкнул:

— Раздевайтесь!

Одна девушка сразу же начала раздеваться, постаравшись придать своему лицу выражение как можно более наглое и высокомерное. Вторая фыркнула:

— Ещё чего. Мы так не договаривались.

— Мы никак не договаривались! Делай, что тебе говорят! — зарычала маска и разразилась потоком грязных ругательств.

В глазах девушки появился испуг, она тоже начала раздеваться с обиженным лицом, проворчав: «Холодно вообще-то».

Маска приказала:

— Оскверняйте крест.

Девушки выполнили приказ, не проявив большой изобретательности.

— Ругайте Христа, да покрепче, — опять скомандовала маска.

Первая сразу же разразилась грязными ругательствами, вторая что-то за ней повторяла, хихикая и всем своим видом изображая, что не принимает происходящее всерьёз.

Тогда одна из масок достала из мешка кота и протянула одной из девушек, а другой протянула нож:

— Убить мало. Надо содрать с живого шкуру. Уж постарайтесь.

— А я не буду, мне противно, — опять закапризничала вторая.

Главная маска отделилась от стены и вышла из часовни, за ней последовали ещё трое. Вскоре они вернулись, и главный сказал:

— Сегодня Сатана послал нам жертву получше кота. Этой девчонке-переростку лучше бы продолжать игры в песочнице, но она захотела присоединиться к свободным людям. Ну так покажем ей, что такое настоящая свобода.

Капризницу схватили, заклеили ей рот, потом разложили на кресте и прибили к нему гвоздями. Крест подняли и прислонили к стене часовни. Главный подал второй девушке нож:

— Срежь с неё кусочек кожи. Оставишь себе на память.

Это было исполнено. Потом жертве перерезали горло и наполнили кровью чашу. Тогда все сорвали маски и пили кровь. Рома тоже сорвал маску и обратился к новообращённой:

— Теперь ты наша! Отныне и вовеки! Ты заслужила место в аду!

В часовне началась гнусная оргия.

Рома создал собственную группу сатанистов ещё когда учился на последнем курсе. Группа была небольшой, но очень крепкой. Кошками они почти не забавлялись, сразу же перешли к человеческим жертвоприношениям, а потому в группу попадали только законченные нелюди, случайных людей здесь не было. Да и к этим неслучайным людям Рома относился, как к мусору, отнюдь не считая их своими товарищами — сдавал, подставлял, выворачивал наизнанку, держал в постоянном страхе. При этом так виртуозно создавал иллюзию реального братства, где «один за всех, и все за одного», что все в группе считали его лидером, жестоким, но справедливым, день и ночь пекущимся об их благополучии.

Его лидерскому взлёту способствовали не только врождённая властность и беспредельная жестокость человека, который не остановится ни перед чем, но и тонкое знание психологии. Он отбирал в группу людей волевых, решительных, храбрых, но максимально примитивных. От таких и пользы было побольше, и проблем с ними поменьше, и управлять ими полегче — достаточно было создать у них несколько иллюзий. Любого человека Рома понимал, как клавиатуру. Нажал на одну клавишу — вызвал восхищение, на другую — страх, на третью — покорность, на четвёртую — агрессию и так далее, но не до бесконечности. Человек, с которым Рома работал, не должен обладать способностью испытывать более чем полдюжины сильных и примитивных эмоций. Потому они и верили в него, и боготворили, что просто не способны были понять, что все они для него жертвы, а он тонко чувствовал, когда и кого надо уничтожить, иных используя несколько месяцев, а иных — несколько лет. Если человек был слишком слаб, он убирал его своими руками («Рома не терпит слабых»), если кто-то был слишком силён, он убирал его руками других («Рома скорбит о погибшем брате»), приносит человек хороший доход — ему прощают до времени и слабость, и силу («Рома всегда справедлив»), если человек маниакально жесток, ему показывают ещё большую жестокость («круче Ромы нет»), если человек без удержу стремится к удовольствиям, ему дают их даже больше, чем он хотел («Рома заботится о своих»).