Госпожа инспектор во время своей спортивной карьеры слыла феерической дурой. Трудолюбивой, доброй, послушной дурой, почти на уровне конституциональной глупости. Там и спортивная карьера-то была выбрана, потому что даже обычную школьную программу она не тянула. По да Монтефельтро вообще плакала психиатрическая клиника, наверное. Грин — который, разумеется, не Грин, а все хотели бы знать, кто — еще сравнительно нормальный среди них. Всего-то ярко выраженный шизоидный тип; только адаптирован очень оригинально. И Васкес. Вот он, в записи. «Вернее, с вами будут советоваться, конечно. Когда отыщут там, внутри, с кем советоваться» — Эти Копты правильно навострили уши. Это его собственное, наверняка; личное впечатление.

За любой рецепт тут можно предлагать полцарства и царевну впридачу, а этот дурак…

А этот дурак даже не понял, что ему их пытались отдать даром. Как и раньше отдавали. Только в этот раз предложили под ключ, с пуско-наладочными работами, а не в адаптации образовательного центра корпорации да Монтефельтро.

Ну что ж. Приятно знать, что у этой организации по-прежнему есть пунктик насчет детей. Приятно, что у детей есть хоть какой-то инстинкт самосохранения. Не менее приятно будет увидеть лицо Морана, когда он узнает, что он, оказывается, самозванец. А еще более — физиономию Шварца, когда он вернется домой и поймет, какое счастье он прозевал. Но больше всего я хотел бы увидеть лицо мистера Грина, завтра, нет, уже сегодня, часов этак в 8–8.15 утра. Попросить у него запись, что ли?

«В город, в город!» — думает Алваро, наповал убитый температурой окружающей среды. Выдыхаемый воздух белеет у губ. Птицы дохнут на лету, а белые медведи пьют горячий мед в своих ледяных жилищах. Это еще не зима, это ранняя осень. А Максим тут вырос, даже еще севернее. Вот теперь все понятно с ним. Еще надо посмотреть на Лондинум, Краков и Толедо-город. Скажи мне, где ты вырос, и я скажу, как ты сойдешь с ума.

Зато пироги здешняя кухня печет вкусные, почти как домашние. Почти как у Паулы. Так. А вот к Пауле и пиратам я не заехал, абитуриент проклятый. Антонио меня зарежет. Какой-нибудь из Антонио… Это мы исправим, сегодня же. Значит, сначала в Урбино, а потом домой. Нет, а Эулалио? Гулять так гулять. А потом в Лион. Нет, сначала в Лион, самолетом, а потом в Урбино поездом. На пирожки. Да где же эта чертова машина?..

Он стоял в тени от единственной лампочки, освещавшей курилку для водителей, пустую, в полупустом гараже. Грузовики въезжали и выезжали, а конкретной нужной ему фуры с прицепом не было. Она задерживалась уже на две с половиной минуты; еще столько же — и надо переходить на запасной вариант, а он форс-мажорный. Еще не хватало засветиться тут. Ладно, лишь бы эти чудаки с жалобой успели… удивились-то, обалдели — а фокус, признаться, эпигонский. Вот когда Франческо вывалил Совету о Сообществе, это было настоящее.

Темно-серая, тяжелая, вполне обыкновенная легковая машина — здесь, как Алваро уже подметил, любили широкие «тяжеловозы» так же пламенно, как обтекаемые «зализанные» силуэты во Флоресте, — подъехала вдоль стены и не то чтобы заперла Алваро, но незамеченным он теперь выбраться не смог бы. Вот вам и запасной вариант. Вот вам и элегантный уход. Стекло не было тонировано, но отблескивало так, что водитель едва угадывался.

— Молодой челове-ек, — позвали изнутри через переговорную систему, весело так позвали. Но негромко. — Сеньор Васкес. Вы тут не замерзнете, так у нас не замерзают. Вы даже если ляжете, быстро не замерзнете, разве что простудитесь. Садитесь лучше ко мне, подвезу.

Побежать, конечно, можно. И даже убежать. Вряд ли эта «харьковчанка» оснащена спаренными пулеметами. И мест, где человек пройдет, а машина не проедет, тут достаточно. Водитель, правда, может поднять тревогу. Ну и что? Так поймают и так поймают. Кстати, поймают — и что вменят? Присутствие на территории университета? Пусть еще докажут, что понесли ущерб.

Алваро открывает дверь, с наслаждением вдыхает теплый воздух и опускается на сидение рядом с водителем.

— Курить, — сообщает он, — вредно.

— При нашем роде занятий умереть от рака — это роскошь, — хмыкает водитель. Ему лет сорок с довеском, и похож он на слегка располневшего гепарда. Алваро ради любопытства пытается его «срисовать», и чувствует себя осьминогом, который сдуру раскинул щупальца на электрическую плиту. Сразу вспоминаются послеоперационные будни.

Наверное, он и выглядит поджаренным осьминогом, потому что водитель разглядывает его с интересом, но на дистанции, как экспонат в витрине.

— У меня, — вздыхает Алваро, — скромные потребности. Никакой роскоши.

— Стремиться нужно к большему.

Впереди чирикает сканер, ворота ползут вбок. Впереди никакого лета, ночь, бело-серая земля.

— Опаздываем слегка, — вздыхает водитель. — Будем надеяться, дорожники ту передвижную камеру сняли уже. У нас тут с дорожной полицией война брони и снаряда, — поясняет он. — Они нас пытаются поймать на превышении скорости, а мы засекаем их радары. А они пытаются отслеживать наши зонды. А мы… в общем, всем очень весело. Но под учения мы просили все убрать. Просто автобус на аэропорт отходит через 23 минуты.

— Я хотел город посмотреть…

Человек за рулем косится темно-желтым глазом, фыркает, совсем по-кошачьи, и прибавляет скорость.

— Еще посмотрите, — обещает он, потом качает головой: — Нет, ну какова работа…

— Да ну, — говорит Алваро. Потом думает, что, может, речь и не о нем. От неловкости делается жарко.

— Сейчас вы летите в Лион, — сообщает водитель. — Успеете на регистрацию, должны успеть. И сразу же к господину Грину. Он уже будет на месте. Возьмите в бардачке конверты. Второй отдайте своему работодателю. В этом билеты и удостоверение личности.

— Зачем? — удивляется Алваро.

— На всякий случай. Как вы прилетели, видели все, кто хотел. И пусть эти все считают, что вы еще не улетели. И, например, — он снова фыркает, — смотрите город. Или осуществляете очередное спонтанное злодейство.

Машина чуть подпрыгивает — и кажется, что взлетает. Нет, это не земля пропала из-под колес. Это началась трасса. А до того что было? Неправильный агрегат. Слишком уютный. Даже запах хозяйского табака и тот вписывается в рисунок, не мешает.

— Что-нибудь на словах? — спрашивает Алваро.

— Ничего. А посылку можете почитать и сами, если хотите. Только уговор — если прочтете, ничего без приказа не говорите и не делайте. Вы огорчите много разных людей, и в первую очередь — меня.

Ни малейшего желания огорчать гепардообразного господина у Алваро нет. Как и сомнений в том, что вздумай он поступить по-своему, догонит в три прыжка, невзирая на всю свою нестерпимую конструкцию, и шею свернет с одного удара лапой.

Теперь Алваро совершенно непонятно, как он ухитрился забраться в этот чертов университет и выбраться оттуда живым. Как, и, главное — зачем. Студентов жалко было. Кажется.

— Счастливого пути, — говорят ему в спину, пока он тянет на себя странно тяжелую пластиковую дверь станционного тамбура, — и хорошей истории.

Что этот завхоз в ней нашел, по виду понять было нельзя. Красивая женщина, двигается очень легко, как-то без усилия, несмотря на усталость — и ведь вовсе не так хрупка, как кажется. Пловчихи по-настоящему хрупкими и не бывают. Умна, чувство юмора есть, стиль… но вот чтобы так? Загадка. Да и ладно. Главное, что без взаимности. Это было бы некстати.

Инспектор садится в кресло, откидывает голову.

— Шея болит?

— Болит. Но разминать ее не нужно.

Это намек?

— Ну почему же?

— Я усну.

— Индивидуальная реакция?

— Да, — после крошечной заминки говорит дама. То ли обдумывала вопрос, то ли как соврать. В любом случае лучше не настаивать.

— Мы сейчас не будем торопиться. Еще рано, да и вам нужно отдохнуть. Особенно после этого. Я не подслушивал… кроме самого конца. Но Моран… а, в общем, это входит в то, что я должен объяснить.