Бердж. Что касается Лубина, на устах моих печать. Я ни за что не скажу ни слова против старика. Никогда не говорил и не скажу. Он стар, он никогда не был подлинным государственным деятелем, потому что ленив, как кот на печи, и не желает ни во что вникать. Он умеет одно: разглагольствовать в стиле, который приемлем для тех, кто сидит в парламенте на задних скамьях. И все-таки я не скажу о нем ничего худого. Я понимаю, вы не очень высоко цените меня как государственного человека, но я-то, во всяком случае, кое на что способен. У меня есть энергия — этого не станете отрицать даже вы. Но Лубин! О боги, Лубин! Если бы вы только знали…
Горничная распахивает дверь и докладывает.
Горничная. Мистер Лубин.
Бердж (вскакивая с кресла). Лубин?.. Это что, заговор?
Все в замешательстве встают, глядя на дверь. Входит Лубин, йоркширец лет семидесяти, с седыми волосами, еще позволяющими догадаться, что когда-то он был блондином скандинавского типа. Манеры у него неброские, держится он без претензий, явно полагая, что ему и так обеспечено всеобщее уважение, но в нем чувствуются исключительное спокойствие и уверенность в себе, резко контрастирующие с тревожным интеллектуализмом Фрэнклина и гипнотической самовлюбленностью Берджа. В его присутствии они сразу начинают выглядеть несчастными: рядом с этой цветущей личностью им так же неуютно, как четырехгранной втулке в круглом отверстии бочки.
Горничная уходит.
Лубин (направляясь к Фрэнклину). Как поживаете, мистер Барнабас? (Тон у него непринужденный и любезный, словно хозяин здесь он, а Фрэнклин — смущенный, хотя и желанный гость.) Однажды я уже имел удовольствие встретиться с вами в Мэншен Хаус{159}. Если не ошибаюсь, это был прием по случаю сотой годовщины мира с Америкой{160}.
Фрэнклин (пожимая ему руку). Нет, это произошло много раньше, на митинге по венесуэльскому вопросу{161}, когда у нас с Америкой чуть не дошло до войны.
Лубин (невозмутимо). Да, да, совершенно верно. Я отлично помню — что-то связанное с Америкой. (Похлопывает Фрэнклина по руке.) Ну, как вы жили эти годы? Все в порядке, не так ли?
Фрэнклин (смягчая сарказм улыбкой). Если не считать некоторого ухудшения здоровья, вполне естественного за столь долгий срок.
Лубин. Еще бы! Еще бы! (Переводя взгляд на Сэвви.) А эта юная леди…
Фрэнклин. Моя дочь Сэвви.
Сэвви, покинув подоконник, подходит к отцу и Лубину.
Лубин (горячо пожимая ей руку обеими руками). Почему же она никогда не заглянет к нам?
Бердж. Мне кажется, Лубин, вы не заметили, что и я здесь.
Сэвви, пользуясь случаем, отступает к дивану, куда украдкой перебирается и Хэзлем, садящийся слева от нее.
Лубин (с неподражаемой непринужденностью усаживаясь в кресло Берджа). Дорогой Бердж, вы крайне несправедливы к себе, если полагаете, что ваше присутствие и вашу энергию можно не ощутить даже на расстоянии в десять миль. Как поживаете? Как поживают ваши друзья газетчики?
Бердж, готовый взорваться, делает резкий жест, но Лубин все так же невозмутимо и благодушно продолжает.
И что, осмелюсь спросить, привело вас к моему старому другу Барнабасу?
Бердж (усаживаясь в кресло Конрада, который, растерявшись от неожиданности, остается стоять в углу). Могу ответить, если угодно: то же, что и вас. Я здесь, чтобы заручиться поддержкой мистера Барнабаса, весьма ценной для моей партии.
Лубин. Для вашей партии? То есть для партии газетчиков?
Бердж. Для либеральной партии, лидером которой я имею честь быть.
Лубин. Неужели? Очень интересно. Мне казалось, что лидер либеральной партии — я. Как бы то ни было, вы очень любезны, пытаясь снять с меня такое бремя, если, конечно, партия вам позволит.
Бердж. Вы как будто намекаете, что я не пользуюсь доверием и поддержкой партии?
Лубин. Я ни на что не намекаю, дорогой Бердж. Мистер Барнабас может подтвердить, что все мы ценим вас чрезвычайно высоко. Страна многим вам обязана. В годы войны вы весьма успешно обеспечивали снабжение фронта. Правда, на мирной конференции вы действовали не столь успешно, но все равно в ваших благих намерениях никто не сомневается.
Бердж. Вы чрезвычайно любезны, Лубин. Позвольте только заметить, что невозможно возглавлять прогрессивную партию, не двигаясь вперед.
Лубин. Вы хотите сказать, невозможно для вас? А вот я без малейшего затруднения делал это целых десять лет. И это были очень приятные годы — годы спокойствия и процветания.
Бердж. Да, но чем они кончились?
Лубин. Вашим приходом к власти, Бердж. Надеюсь, вы на это не в претензии?
Бердж (яростно). Они кончились мором и голодом, мечом, огнем и смертоубийством.
Лубин (одобрительно хмыкнув). Я вижу, даже нонконформист умеет цитировать молитвенник, когда ему это выгодно. Как вы ликовали, Бердж, когда стали премьером! Помните вы этот нокаут?
Бердж. Не забывайте: в нокауте оказался не я. А вы помните, как боролись до последней капли крови?
Лубин (невозмутимо, Фрэнклину). Кстати, я отлично помню вашего брата Конрада. Приятный человек, исключительный ум! Он еще тогда все объяснял мне, что нельзя бороться до последней капли крови, — человек умрет задолго до этого. Чрезвычайно интересная и совершенно верная мысль! Меня познакомили с ним на митинге, где я выдержал атаку суфражисток. Когда их пришлось вывести силой, они истошно вопили и лягались.
Конрад. Нет, это произошло позднее, на митинге в поддержку билля о предоставлении женщинам избирательных прав.
Лубин (замечая наконец Конрада). Совершенно верно. Я отлично помню — что-то связанное с женщинами. Память никогда не изменяет мне. Благодарю. Не познакомите ли меня с этим джентльменом, Барнабас?
Конрад (далеко не любезно). Я и есть тот самый Конрад. (Обиженно опускается на свободный чипендейловский стул.)
Лубин. Неужели? (Приветливо смотрит на Конрада.) Ну, разумеется, это вы. У меня безошибочная память на лица. Но (указывая глазами на Сэвви) ваша прелестная племянница без остатка приковала к себе мое внимание.
Бердж. Поговорим же наконец серьезно, Лубин. Ей-богу, мы прошли через такие страшные испытания, что нам пора бы стать серьезными.
Лубин. Я полагаю, нет нужды напоминать мне об этом. В мирное время, для поддержания своей работоспособности, я по воскресеньям старался отрешиться от всяких мирских забот. Но на войне нет праздников, и за последние годы случались воскресенья, когда я был вынужден играть по шестьдесят шесть партий в бридж, чтобы не думать об известиях с фронта.
Бердж (скандализованный). Шестьдесят шесть партий в воскресенье!
Лубин. Вы, вероятно, пели по шестьдесят шесть псалмов. Но в отличие от вас я не могу похвалиться ни звучным голосом, ни особой набожностью; поэтому мне оставалось одно — играть в бридж.
Фрэнклин. Если позволите, вернемся к цели вашего визита. Замечу вам, что, по-моему, вы оба вполне могли бы уступить свои места лейбористской партии.
Бердж. Но я и сам лидер лейбористов в истинном смысле этого слова. Я… (Обрывает на полуслове, потому что Лубин, подавив легкий зевок, встает и невозмутимо начинает говорить, хотя и без большого воодушевления.)
Лубин. Лейбористской партии? О нет, мистер Барнабас! Нет, нет и еще раз нет. (Направляется к Сэвви.) В этом смысле нам не угрожают никакие осложнения. Разумеется, мы должны будем уступить лейбористам несколько мест. Допускаю даже, больше мест, чем мы рассчитывали до войны, но… (Подходит к дивану, где сидят Сэвви и Хэзлем, садится между ними, берет Сэвви за руку и оставляет разговор о лейбористах.) Ну-с, милая девушка, что у вас хорошего? Что вы поделываете? Смотрели последнюю пьесу Шодди{162}? Расскажите мне поподробнее о ней, о новых книгах, вообще обо всем.