Бердж. Палата лордов?

Конрад. Нет.

Бердж. Пропорциональное представительство?

Конрад. Нет.

Бердж. Свобода торговли?

Конрад. Нет.

Бердж. Преподавание закона божьего в школах?

Конрад. Нет.

Бердж. Ирландия?

Конрад. Нет.

Бердж. Германия?

Конрад. Нет.

Бердж. Значит, о республике? Ну? Я не задержу с ответом. Или о монархии?

Конрад. Нет.

Бердж. О чем же тогда, черт побери?

Конрад. Надеюсь, вы понимаете, что я задаю вопрос от имени рабочего, получавшего до войны тринадцать шиллингов в неделю, а теперь получающего тридцать, если у него есть работа…

Бердж. Да, понимаю. Я готов. Выкладывайте.

Конрад. И притом от имени такого рабочего, которого вы намерены представлять в парламенте?

Бердж. Да, да. Валяйте.

Конрад. Тогда я спрошу, разрешите ли вы вашему сыну жениться на моей дочери или вашей дочери выйти за моего сына?

Бердж (опешив). Что за шутки? Это же не политический вопрос.

Конрад. Если так, я, биолог, теряю всякий интерес к вашей политике и даже не дам себе труда перейти в день выборов через улицу, чтобы проголосовать за вас или за кого бы то ни было. До свиданья!

Лубин. Съели, Бердж? Поделом. Доктор Барнабас, заверяю вас, что моя дочь выйдет за того, кого выберет сама, будь то лорд или простой рабочий. Могу я теперь рассчитывать на вашу поддержку?

Бердж (срываясь). Притворщик!

Сэвви. Довольно!

Все останавливаются, хотя уже были готовы прервать спор и разойтись, и молча смотрят на нее.

Папа, неужели ты их вот так и отпустишь? Им надо сказать — сами они ничего не узнают. Если не хочешь ты, скажу я.

Конрад. Только не ты: ты не читала моей книги и сама ничего не знаешь. Лучше помолчи.

Сэвви. И не подумаю, дядя. Право голоса я получу только в тридцать лет, а мне оно нужно сейчас. Почему двум этим смешным субъектам позволено приходить к нам в дом и третировать нас, словно мир создан лишь затем, чтобы они могли играть в свою дурацкую парламентскую чехарду?

Фрэнклин (строго). Сэвви, гостям грубить не принято.

Сэвви. Прошу прощения. Но разве сам мистер Лубин церемонился со мной? И разве мистер Бердж удостоил меня хоть словом? Я не собираюсь оставаться в долгу. У вас с дядей программа намного лучше, чем у них; только за нее мы и пойдем голосовать. И было бы очень полезно изложить им ее, к чести нашей семьи и во спасение их собственных душ. Прочти-ка им, папа, главу из Евангелия от братьев Барнабас.

Лубин и Бердж вопросительно смотрят на Фрэнклина: они явно подозревают его в намерении основать новую партию.

Фрэнклин. Это правда, мистер Лубин. Мы с братом действительно разработали свою небольшую программу, которая…

Конрад (перебивая). Небольшую? Нет, всеобъемлющую. И не только для нас лично, но для всего цивилизованного мира.

Бердж. Но не лучше ли сперва изложить ее, а уж потом идти на раскол партии? Видит бог, с нас довольно расколов! Я пришел сюда учиться. Пришел для того, чтобы выслушать ваше мнение и стать его выразителем. Ознакомьте же меня с вашими взглядами. Я готов к любым спорам, но пока что вы задали мне лишь один нелепый вопрос, не имеющий никакого касательства к политике.

Фрэнклин. Честно говоря, я боюсь, что излагать вам нашу программу — значит попусту терять время. Она вряд ли вас заинтересует.

Бердж (с вызовом). А вы попробуйте. Лубин, если хочет, пусть уходит. Я же охотно восприму любую новую идею.

Фрэнклин. Угодно вам послушать, мистер Лубин, или мне лучше проститься с вами, предварительно поблагодарив вас за любезный и приятный нам визит?

Лубин (с покорным видом опускается на диван, непроизвольно сделав при этом такой жест, словно он подавляет зевок). С удовольствием послушаю, мистер Барнабас. Но вам, разумеется, известно, что я вправе принять какие бы то ни было поправки к партийной платформе лишь в том случае, если они поступят ко мне через национальную федерацию либералов, снестись с которой вы можете через посредство местного отделения либерально-радикальной ассоциации.

Фрэнклин. Я мог бы сослаться на множество добавлений к вашей партийной программе, о которых даже не слыхивали местные отделения вашей федерации, но я понимаю, что вам это, в сущности, неинтересно, и оставлю этот разговор.

Лубин (несколько стряхнув в себя дремоту). Вы совершенно неверно истолковали мои слова. Прошу вас не понимать их в таком смысле. Я лишь…

Бердж (перебивая). Да оставьте вы федерацию в покое. Я сам отвечу за нее. Говорите, Барнабас, говорите и не обращайте внимания на Лубина. (Садится в то кресло, которое раньше перехватил у него Лубин.)

Фрэнклин. В нашей программе всего один пункт: продлить человеческую жизнь до трехсот лет.

Лубин (кротко). Как?

Бердж (громоподобно). Что?

Сэвви. Наш предвыборный лозунг — «Назад к Мафусаилу».

Лубин и Бердж переглядываются.

Конрад. Не бойтесь. Мы не сошли с ума.

Сэвви. И они не шутят, а говорят всерьез.

Лубин (осторожно). Я охотно допускаю, что в известном смысле, которого я покамест не улавливаю, вы, мистер Барнабас, говорите совершенно серьезно. Тем не менее позволю себе спросить, какое отношение имеет все это к политике?

Фрэнклин. Самое очевидное. Вам, мистер Лубин, сейчас под семьдесят. Мистер Джойс Бердж моложе вас лет на одиннадцать. Оба вы останетесь в памяти потомства как представители той группы незрелых европейских политиков и монархов, которые, изо всех сил ревнуя о благе своих народов, добились лишь того, что едва не разрушили цивилизацию Европы и вычеркнули из жизни много миллионов ее обитателей.

Бердж. Меньше миллиона.

Фрэнклин. Это цифра лишь наших потерь.

Бердж. Ну, если вы принимаете в расчет иностранцев…

Хэзлем. Видите ли, господь бог тоже принимает их в расчет.

Сэвви (с глубоким удовлетворением). Хорошо сказано, Билл!

Фрэнклин. Я вас не виню: ваша задача выше человеческих сил. Вам дали в руки огромные армии, грозные средства разрушения, аппарат принуждения, опирающийся на всевластную полицию, и поставили вас управлять такими колоссальными силами, что одна лишь мысль о них приводит человека в трепет, даже если силы эти вверены бесконечно благому и мудрому божеству, а не простым смертным, которым не отпущено на жизнь и ста лет.

Бердж. Не забывайте: мы все-таки выиграли войну.

Фрэнклин. Нет, ее выиграли солдаты и матросы, вы же — только закончили. И проделали это настолько неумело, что, видя, сколько детей погибло от голода в первые годы заключения мира, мы не раз с сожалением вспоминали о временах войны.

Конрад. Оставим бесполезные споры. Теперь уже совершенно ясно, что наша цивилизация выдвинула такие политические и социальные проблемы, разрешить которые не под силу обыкновенному человеку, этому грибу, увядающему и гибнущему как раз тогда, когда у него появляются первые проблески мудрости и знаний, необходимые для того, чтобы управлять собой.

Лубин. Чрезвычайно интересная мысль, доктор! Экстравагантная, фантастическая, но чрезвычайно интересная! В молодости я сам весьма остро ощущал ограниченность своих человеческих возможностей.

Бердж. Бог свидетель, я тоже нередко чувствовал, что не в состоянии больше продолжать свое дело, но меня поддерживало сознание, что я — лишь орудие в руках высшей силы.

Конрад. Очень рад, что вы оба согласны — и с нами, и друг с другом.

Лубин. Я, пожалуй, так далеко еще не зашел. В конце концов, даже на моей и вашей памяти, у нас было немало талантливых политических деятелей.