А через несколько дней Белый мне сказал, что ему тогда неотразимо захотелось писать. И он, взявшись за перо, начал сочинять поэму, которая потом была названа «Первое свидание» и которую я впоследствии получила с нежной надписью. Но пока все не выяснилось, я очень страдала, не зная, чем объяснить неожиданную отставку.
Вообще я последнее время чувствовала все возрастающую близость к Белому, к которому приходила теперь запросто без простаивания с трепетом в дверях, как это делала раньше. Кружок некоторое время продолжался. Но потом по делам Борис Николаевич должен был уехать на время в Москву.
С ужасом узнала, что он там заболел. В тревоге и волнении написала ему письмо, о котором он потом вспоминал[1099].
Болезнь, к счастию, оказалась недолгой. Белый вернулся из Москвы. Но им владело беспокойство. И все время как лейтмотив звучало: «Я должен ехать за границу, выяснить отношения с женой и доктором Штейнером». Мысль о поездке всецело завладела им. Начались хлопоты.
И вот наступило страшное время. Разрешение было получено. День отъезда назначен. Вольфила расставалась с главным своим лектором. Устроили прощальный вечер. Все было разукрашено. Накрыт нарядный по тому времени стол, где по добровольным пожертвованиям было собрано наше все же скудное угощение. Около каждого прибора лежала красная гвоздика, Белый и другие говорили прочувствованные речи, пили тосты.
Когда прощались окончательно, Борис Николаевич задержал мою руку и сказал: «Зайдите ко мне. У меня для вас подарок есть!» Мы пошли с ним в гостиницу. Там действительно лежали книги: «Петербург», «Первое свидание», «Королевна и рыцари» с нежными надписями.
Было невыразимо тяжело и грустно! Белому уже ехать не хотелось. Был такой момент, когда он воскликнул: «Скажите хоть слово, и я не поеду!» — «Нет, Борис Николаевич. Ведь вам так важно выяснить свое отношение со Штейнером, с женой. Надо ехать. Если не поедете, потом ни себе, ни мне не простите. Надо ехать!» — был мой ответ. Может быть, нужно было сказать другое. Но мне, молоденькой девушке, воспитанной в строгих немецких правилах, невозможно было сказать тогда иначе. И он поехал[1100]. И тяжело ему было в Германии, судя по всему, что о нем писали и говорили, судя по его письмам.
Из Германии получила несколько писем. Порывалась ехать. Ждала его с надеждой. Но судьба решила по-иному. Я поехала ненадолго к родителям и заболела там брюшным тифом. А когда вернулась, то узнала, что вызволять Белого из заграницы поехала Клавдия Николаевна Васильева из Москвы, которая по возвращении с Белым развелась с мужем и стала женой Белого[1101].
Переданные письма относятся ко времени пребывания Белого за границей и рисуют состояние, в котором он находился в эти исключительно трудные для него дни.
Письма Андрея Белого к Е. Ю. Фехнер
Берлин. Конец декабря 1921 г.Дорогая, милая и близкая мне
Спасибо Вам за Ваше письмо[1103]. Спасибо за то, что Вы — такая. И спасибо за то, что Вы — есть. Если я не писал Вам, не думайте, что я Вас забыл; наши встречи, наше «вместе» в Вольфиле и особенно наши последние встречи (особенно последняя) — все это лежит в сердце: всему этому радуюсь я. И все это — сериозно.
Я Вам как и никому почти не писал, во-первых, потому, что лишь к Рождеству «утрясся»; до Рождества были: муки ожидания визы в Ковно (3 недели), подыскивание комнат в Берлине (2 1/2 недели)[1104], разные «Wohnungs-Amt»-ы[*]; наконец: встречи с Асей (женой), Доктором[1106], русскими в Берлине, устройство материальных дел, — все это составляло пестроту и рябь переживаний, не позволяющих сосредоточиться и найти себя; не хотелось писать из-под марева; а я еще — в мареве.
Да, много сериозного, трагического даже пришлось пережить; и — переживаю еще. Помните, — наши разговоры о том, что мне не на легкое придется ехать. Так оно и случилось: не легка… была встреча с Асей; от встречи же с Доктором, более близкой, я уклонился сознательно (навсегда или на месяцы, — не знаю еще). Только что отправил Михаилу Бауеру письмо[1107], где ему все-все-все свое выкладываю: нелегко мне было составить это послание-бунт против того, как евритмическое искусство[1108] отняло у меня жену (это — факт). Мы с Асей вроде как разошлись, без видимых упреков, дружески, но… но… но…
Да, наша русская дорога[1110], когда вспоминаешь ее перед немцами, то хочется сказать: каждый русский с гордостью может выдвинуть свой лозунг — лозунг Судьбы.
И тогда по-особенному начинаешь любить наше, вольфильское; и немцам оно нужно, а нам все же надо учиться у немцев; и главное, — полюбить немцев; они — единственные, кто любит нас из европейцев. И это всюду чувствуется в Германии в отношении к русским. А эмиграция (русская) — ужасна: тупа, глупа, глуха, слепа.
Но что это я пустился в сторону; я хочу о Вас писать, о том, что Вы — милая, милая, милая, милая. Вот — больше ничего. А там, как знайте; сердитесь на меня, или примите так же просто эти мои слова, как я их пишу Вам: милая, милая, милая, милая!..
Что это я так перекидываюсь от темы к теме? Да так — время в жизни моей перекидное какое-то: —
— основываем здесь отделение «Вольфилы» (в Совете: Лундберг, Шрейдер, проф. Браун, проф. Ященко, Вальтер, я, Минский, Венгерова, Ремизов)[1113]; не знаю, пойдет ли: ведь из «вольфильцев» Вольфилы только я один, а у меня пафоса нет: душа моя мрачна… Основали «Дом Искусств»[1114]; влекут меня редактировать журнал; прочел две лекции; еще буду… — Да все это не то: —
— Как жаль, что я не видел Вашей сестры и не получил Вашего письма (ведь в Риге я пробыл лишь от поезда до поезда[1115]: мне не дали остаться!..); Ваше письмо было мне нужно, Елена Юльевна, как вообще нужны Ваши письма. Давайте условимся, что Вы будете мне писать все, все, все, что ни взойдет в голову до… самого невыговариваемого, неудобописуемого. Я такой одинокий сейчас здесь; и всякое Ваше слово — и именно несуразное слово, мне дорого: мне дорого Ваше слово, какое бы оно ни было; захотите меня ругать — ругайте; захотите сердиться на меня (ведь Вы бываете серди-и-и-тая!), — сердитесь; захотите приласкать словом, — приласкайте. Будьте прямы со мной. Правда: со мной можно Вам быть всякой; какой захотите быть, такой и будьте. И я буду — тоже: буду писать и сериозности, и глупости; и о — «сказочном» (хотите?) писать буду.
Но только: смотрите на меня, как на своего друга (не то это слово), как на того, кто близкий и с кем по-всякому возможно быть; и по-всякому говорить. Будьте со мной всякой; и все, все, все пишите — да? Хорошо?
Жду Ваших писем. Пока же еще повторяю Вам: Вы — милая.
Остаюсь искренне Вас любящий
1099
Это письмо Е. Ю. Фехнер (недатированное, 1921 г.) сохранилось в архиве Белого. В нем, в частности, говорится: «Если Вам может помочь сознание, что есть люди, глубоко сочувствующие Вам и готовые сделать все, чтоб облегчить тяжелое Ваше положение, люди, которые относятся к Вам не как к Андрею Белому, а как к человеку, горе и страдание которого мучительно отзываются в их душе, то письмо мое не пропало даром, п<отому> ч<то> я это и хочу сказать»; «Вы, идя своим путем, часто не замечая, так бесконечно много даете людям, что является потребность с своей стороны отблагодарить Вас, чтобы не было у Вас сознания, что кругом все только стараются Вас использовать, ничем не жертвуя для Вас» (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 283). В посланиях к Е. Ю. Фехнер из Берлина Белый неоднократно с благодарностью вспоминает об этом письме.
1100
Белый выехал из Петрограда в Москву 11 или 12 октября 1921 г., из Москвы в Берлин — 20 октября.
1101
К. Н. Васильева (1886–1970) связала свою судьбу с Белым после его возвращения из Берлина в 1923 г., их брак был официально зарегистрирован лишь в 1931 г. См. о ней в предисловии Джона Малмстада в кн.: Бугаева К. Н. Воспоминания об Андрее Белом. СПб., 2001. С. 5–35.
1102
Датируется по связи с упоминаемым в тексте (см. примеч. 5) письмом к М. Бауэру. Помета Е. Ю. Фехнер: «23. XII. 1921 г.» — видимо, неточно фиксирует дату отправления на почтовом штемпеле.
1103
Ни одного из писем Е. Ю. Фехнер к Белому, отправленных в Берлин, в его архиве не сохранилось. Не исключено, впрочем, что в данном случае подразумевается письмо, цитируемое в примеч. 12 к воспоминаниям Е. Ю. Фехнер (С. 439 наст. изд. [в файле — комментарий № 1099 — прим. верст.]).
1104
В Ковно (Литва) Белый находился с 23 октября по 15 ноября 1921 г., ожидая оформления визы на въезд в Германию; в Берлин приехал 18 ноября.
*
Жилищные управления (нем.).
1106
С Асей (Анной Алексеевной) Тургеневой (1890–1966) и с Рудольфом Штейнером (1861–1925) Белый встречался в конце ноября 1921 г.
1107
О Михаэле Бауэре см. с. 202 наст. изд. (в файле — комментарий № 504 — прим. верст.). Письмо Белого к Бауэру (24–26 декабря 1921 г.) опубликовано в кн.: Andrej Belyj. Symbolismus. Anthroposophie. Ein Weg: Texte — Bilder — Daten / Herausgegeben, eingeleitet, mit Anmerkungen und einer Bibliografie versehen von Taja Gut. Dornach / Schweiz: Rudolf Steiner Verlag, 1997. S. 95–104.
1108
Занятия эвритмией — особыми мелопластическими театрализованными упражнениями — входили в систему антропософского «посвящения».
1109
Заключительная строфа стихотворения К. Д. Бальмонта «Безглагольность», входящего в его кн. «Только любовь» (1903).
1110
«Наша русская дорога» — строка из стихотворения А. Блока «Последнее напутствие» (1914), входящего в раздел «Родина» 3-й книги «Стихотворений».
*
Я должен идти дорогой, по которой еще никто не возвращался (нем.).
1112
Неточная цитата (вторая строка в оригинале: «Die noch Keiner ging zurück») из 20-го стихотворения («Der Wegweiser» — «Придорожный столб») цикла немецкого поэта Вильгельма Мюллера (1794–1827) «Зимний путь» («Die Winterreise»), положенного на музыку Ф. Шубертом. См. русский перевод: Коломийцов В. Тексты песен Франца Шуберта. Л., 1933. С. 98–99.
1113
Берлинский филиал «Вольфилы» был основан в декабре 1921 г., однако заметных практических результатов это начинание не возымело. (См.: Белоус Вл. Вольфила (Петроградская Вольная Философская Ассоциация). 1919–1924. М., 2005. Кн. 2. С. 233–241). Упоминаются: Евгений Германович Лундберг (1883–1965) — прозаик, критик, организатор берлинского издательства «Скифы» (1920–1922), Александр Александрович Шрейдер (1893/94–1930) — журналист, публицист, один из лидеров Партии левых социалистов-революционеров; сотрудник московского издательства «Революционный социализм» и руководитель берлинского издательства «Скифы», Федор Александрович Браун (1862–1942) — литературовед, один из ближайших участников журнала «Беседа», выходившего в Берлине в 1923–1925 гг. под редакцией М. Горького; Александр Семенович Ященко (1877–1934) — литератор, юрист, редактор-издатель берлинских журналов «Русская книга» (1921) и «Новая русская книга» (1922–1923) (см.: Флейшман Л., Хьюз Р., Раевская-Хьюз О. Русский Берлин 1921–1923: По материалам архива Б. И. Николаевского в Гуверовском институте. Paris: YMCA-Press, 1983); Рейнгольд фон Вальтер (1882–1965) — немецкий поэт, переводчик русских писателей; Николай Максимович Минский (Виленкин, 1855–1937) — поэт, публицист, философ;-Зинаида Афанасьевна Венгерова (1867–1941) — критик, литературовед, переводчица; Алексей Михайлович Ремизов (1877–1957) — прозаик.
1114
«Дом искусств» был образован в Берлине в середине ноября 1921 г. (председатель Совета — Н. М. Минский). Белый входил в Совет «Дома искусств» и активно участвовал в деятельности этого начинания.
1115
Белый был в Риге проездом 22 октября 1921 г.