Упоминаемая Н. И. Гаген-Торн «Вольфила» — Вольная Философская Ассоциация, основанная в Петрограде в ноябре 1919 г. «с целью исследования и разработки в духе философии и социализма вопросов культурного творчества», как говорилось в ее уставе. Андрей Белый был председателем совета ассоциации. Подолгу живя в Петрограде в 1920–1921 гг., он активнейшим образом участвовал в деятельности «Вольфилы»: читал курсы лекций, выступал с речами, вел заседания и семинарии[1084]. Е. Ю. Фехнер была одной из молодых слушательниц «Вольфилы» (они официально именовались «членами-соревнователями») и, как и многие, была покорена его яркими и вдохновенными выступлениями, блестящими лекторскими импровизациями на самые разнообразные темы философии и истории культуры.

Елена Юльевна Фехнер (1900–1985) происходила из прибалтийских немцев, но почти вся ее жизнь прошла в Петрограде-Ленинграде. Окончив Институт истории искусств, она с 1929 г. и до конца своих дней работала в Эрмитаже, приобрела известность как видный искусствовед, крупнейший специалист по классической голландской живописи. Ей принадлежат книги: «Нидерландская живопись XVI века» (1948), «Голландская пейзажная живопись XVII века в Эрмитаже» (1963), «Рембрандт. Произведения живописи в музеях СССР» (1964), «Голландская жанровая живопись XVII века в собрании Государственного Эрмитажа» (1979), «Голландский натюрморт XVII века в собрании Государственного Эрмитажа» (1981) и др., ряд искусствоведческих статей и разысканий.

Суть взаимоотношений с Белым сама Е. Ю. Фехнер определила очень точно: «страстное обожание» с ее стороны, «кратковременное увлечение» — со стороны Белого. Дружеское сближение между ними наметилось, видимо, еще весной 1921 г., когда произошла сцена, отраженная в эпилоге «Первого свидания», но особенно теплыми и доверительными эти отношения стали, как можно судить по воспоминаниям Елены Юльевны и по письмам Белого к ней, непосредственно перед его отъездом в Германию, в октябре 1921 г. Тогда, при расставании, Белый подарил Елене Юльевне свои книги «Королевна и рыцари. Сказки» (Пб.: Алконост, 1919) и «Первое свидание» (Пб.: Алконост, 1921), сохраненные ее дочерью, Ириной Евгеньевной Каменцевой, а также роман «Петербург» в издании 1916 г. Дарительные надписи на них: «Дорогой и близкой Елене Юльевне за сказки сказку. Андрей Белый. Дня света» (на «Королевне и рыцарях»), «Близкой, близкой и милой, милой Елене Юльевне… Не прощайте, а здравствуйте. Андрей Белый. 11 окт. 21 года» (на «Первом свидании»).

В том же эмоциональном ключе, что и эти надписи, выдержаны и письма Белого к Елене Юльевне из Германии. Два года, проведенные там, оказались для писателя одним из самых драматических периодов его жизни. Главной целью его зарубежной поездки была встреча и восстановление отношений с женой, А. А. Тургеневой. В 1912–1916 гг. жизнь Белого и А. Тургеневой была теснейшим образом связана с кругом антропософов — последователей Рудольфа Штейнера; когда в 1916 г. Белый должен был возвратиться в Россию из Дорнаха (швейцарского селения, где он вместе с другими штейнерианцами трудился на строительстве антропософского центра — Гетеанума), А. Тургенева осталась в окружении Штейнера («Доктора», как его называли антропософы). Встреча Белого с женой в Берлине в ноябре 1921 г. после пятилетней разлуки, однако, только подтвердила фактический разрыв: А. Тургенева решительно отказалась восстанавливать прежние отношения. Глубоко разочаровали тогда Белого и новые встречи с Штейнером и его антропософскими последователями. Личная драма и кризис идейных воззрений, а также удаленность от России, чужое, а нередко и чуждое, окружение — в совокупности обусловили то болезненное состояние духа и ощущение внутреннего надлома, которые владели Белым во все время его пребывания в Берлине.

«Берлинская жизнь оставила во мне горький, тяжелый след», — писал Белый М. Горькому 8 апреля 1924 г., уже находясь на родине и оглядываясь на недавнее прошлое[1085]. О том же, каким было внутреннее состояние Белого в разгар этих переживаний, можно судить по его письму из Берлина к Иванову-Разумнику от 15 января 1922 г.: «Сердце сжимается болью: у меня трагедия: Ася ушла от меня; Штейнер — разочаровывает; движение — пустилось в „пляс“; русские — сонные тетери; ни в чем нет успокоения. Нервы расстроились; работа не идет. Сознательно стал пить; вообразите, — идет ли мне быть пьяницей? а я стал пьяницей — от горя!.. Вот до чего дошел!..»[1086] Очевидец берлинских «безумств» Белого, критик и журналист А. В. Бахрах вспоминает: «…его двойное пристрастие к алкоголю и танцу (можно ли, строго говоря, называть танцами его плясовые упражнения?) стало общеизвестным. Он словно бравировал своими „хлыстовскими“ радениями, из вечера в вечер посещая второсортные танцульки, размножившиеся по Берлину»[1087]. В этой атмосфере отчаяния и неистового «самосожжения» Белый, как никогда, нуждался в сочувствии, теплоте и понимании. И воспоминания о Е. Ю. Фехнер, ее образ и ее письма с родины, исполненные, как можно судить по ответам Белого, любви, преданности, заботы, готовности разделить его судьбу, были для него поистине лучом света. Трудно с уверенностью сказать, какие чувства в те дни скрывались за признаниями Белого в письмах к ней — подлинная и глубокая любовь или лишь ярко вспыхнувшие, но мимолетные переживания страдающего человека, ищущего выхода из душевного кризиса. Возможно, впрочем, что, если бы Елена Юльевна тогда оказалась рядом с Белым, его последующая жизнь сложилась бы иначе…

Впечатляющую картину трагических метаний Белого в Берлине обрисовала в своем мемуарном очерке о нем Марина Цветаева, важные и интересные свидетельства сообщают В. Ф. Ходасевич, Н. Н. Берберова, И. В. Одоевцева, Р. Б. Гуль, другие мемуаристы. Но не меньшую ценность представляют письма Белого той поры — не слишком многочисленные, но дающие возможность непосредственно услышать его собственный голос. Среди этих документов письма к Е. Ю. Фехнер принадлежат к числу наиболее значимых и эмоционально выразительных.

Письма Андрея Белого (автографы) и воспоминания Е. Ю. Фехнер, написанные в 1980 г. (авторизованная машинопись), были переданы ею незадолго до кончины в фонд Андрея Белого, хранящийся в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 6. Ед. хр. 49, 51).

Е. Ю. Фехнер

Воспоминания об Андрее Белом

Передавая на хранение письма Андрея Белого (Бориса Николаевича Бугаева), я бы хотела предварить их краткими замечаниями, чтобы яснее выступили фигура и переживания этого замечательного человека и наши с ним отношения, не выходившие за пределы страстного обожания с моей стороны и кратковременного увлечения с его.

С Борисом Николаевичем я познакомилась в Вольфиле (Вольная Философская ассоциация). Это было еще в 1921 году, пору трудную для всей России, а также для меня, юной тогда девушки, оставшейся в Ленинграде совсем одной из когда-то большой семьи. Родители находились тогда в Брянской области, где отец и после революции продолжал работать в качестве управляющего торфобрикетным заводом, братья уехали за границу, сестра с мужем вернулась в Ригу, откуда была эвакуирована во время войны[1088]. А я осталась одна в большой восьмикомнатной квартире, где раньше жила вся семья. Квартиру понемногу занимали чужие люди, так что приходилось все время сжиматься, и в конце концов я переселилась в комнату у кухни, предоставив всю остальную площадь неизвестным мне людям, с которыми было мало контакта.

Но в молодые годы тяжесть обстановки мало чувствовалась. Ходила рваная и голодная, не знаю сама, чем и как существовала. Вероятно, оплатой за экскурсии, которые водила летом по Петергофу, Гатчине и другим пригородам, тогда как зимой занималась в Институте истории искусств, где слушала лекции. Потом была в Фотографическом институте ассистентом профессора В. Я. Курбатова[1089], который устроил затем в Музее города (такой существовал тогда в бывшем Аничковом дворце)[1090].