Квартиру, в которой поселилась молодая семья моих родителей, только условно можно было называть квартирой — три крошечных комнатки, все в одну линию, без кухни. Единственным ее достоинством было месторасположение: она находилась неподалеку от основной квартиры семейства Либерманов на Донской улице и почти что напротив дома, в котором жила сестра Маня с Гришей. Именно Гриша, большой папин приятель и соученик, познакомил Овсея с сестрой своей жены, Саррой. Я себе хорошо представляю, с каким напором и интересом и папа, и мама принялись благоустраивать свою квартиру. Уверен, что мама с ее энергией и хваткой принимала участие и в планах реконструкции квартиры. В результате из части примыкавшего к первой комнате сарая была сделана кухня с подвалом и туалет, а на входе была устроена теплая прихожая.
А уж как навести в квартире уют и абсолютный порядок, проблем не существовало — это было у мамы в крови.
Родившаяся девочка оказалась рыжей. Волосы были цвета червонного золота, и это был настолько сильный отличительный признак, что большинство подруг и знакомых, и в глаза, и за глаза, и в школе, и в институте, звали ее Рыжая. И она охотно отзывалась на это прозвище. Кстати, сама масть не была чужда представителям семьи Либерманов. Рыжим был и Сема Шульгин, старший сын старшей сестры Раисы. Была рыжей, со слов мамы, и борода ее отца. Когда Инна подросла, она отпустила косы и стала еще больше симпатичной. Однажды, когда, возвращаясь из школы, я проходил мимо киоска фотоателье на Старом базаре, то с удивлением увидел за стеклом в качестве рекламы большой портрет красивой девушки — это была моя сестра.
Совсем маленькой Инна была ребенком, которого в те времена называли “старый нос”. Она, например, любила сидеть на своем стульчике, покачивала ножками и с серьезным видом напевала еще более серьезную песенку, состоящую из двух слов: “Ах, какая”. Однако, центром семейного внимания, к ее большому огорчению, ей пришлось быть не очень долго. Откуда-то появился один тип, еще младше ее. А быть старшим ребенком в семье, будучи еще маленькой,- совсем не просто. Ты еще совсем ребенок и привыкла, что все внимание сосредоточенно только на тебе. А тут почему-то внимание всех дорогих тебе людей обращено, прежде всего, на него, пусть даже на обожаемого тобой братика. Это несправедливо, тем более что этот тип дерется, а когда на него пожалуешься, папа говорит: “Но он же еще маленький”.
Наша детская была организована во второй, проходной, комнате. Здесь стояли наши кровати и один письменный стол, один на двоих, пожалуй, даже на троих — средний ящик стола был папин. Вот и все. Учились мы в одной и той же школе, но только в разные смены — старшие классы ходили во вторую смену. Поэтому мы вроде не очень мешали друг другу.
Но вот я представляю себе, как могла бы описать эту ситуацию моя сестра в то время. “Начну с себя. Всем хорошо известно, что уже много лет я учусь играть на пианино. Посижу полчаса, от силы час, тихо, спокойно поиграю и все, никому не мешаю, никто не жалуется. Только одна моя преподавательница музыки не очень довольна результатами, по ее словам, не совпадающими с моими возможностями. Но это ее личное дело.
А вот теперь возьмите Юру. Мне, например, кажется, что у него вообще слуха нет. Но почему-то его тянет к музыке, однако, я думаю, не столько к музыке, сколько к музыкальной компании. Вначале он поступил в оркестр народных инструментов, и все свободное время пиликал на какой-то домбре. Это было более или менее терпимо, от пиликания как-то можно укрыться. Но когда он поступил в духовой оркестр и притащил домой трубу... Этот ужас трудно даже описать. Начиналось с гамм. Причем, чем больше трубач овладевает своим инструментом, тем более высокие ноты становятся для него доступными. “Слушай, Инка, я сейчас возьму третье “фа”. Вытерпеть эти звуки нормальному человеку невозможно. Другой бы поиграл 15-30 минут на кухне, а еще лучше, в туалете, и все. И при этом, какой примитивный репертуар: “Наурская”, “Краковяк”, “Интернационал”, “По долинам и по взгорьям”, какие-то дурацкие марши, включая “Похоронный”. Попробуйте в таком доме пожить, а если еще надо делать уроки.”
Не точно этими словами, но примерно в таком же тоне, моя сестра Инна “поздравляла” меня с моим семидесятипятилетним юбилеем. Ну, улыбнулись — и спасибо, продолжим наш рассказ.
Скажу прямо, нам, детям, жилось в нашем доме хорошо. Материальный достаток обеспечивал, прежде всего, папа. Все остальное — уют, порядок, вкусная еда, спокойная обстановка — это заслуга мамы. Даже тогда, когда в нашем доме появилась домработница, мама всегда была не только рачительной хозяйкой, но и главной исполнительницей всех домашних дел. После рождения второго ребенка появилась необходимость в дополнительном семейном доходе, и мама пошла работать. Во всяком случае, сколько я себя помню, мама всегда работала. Перед войной, это был, скорее всего, 38-й или 39-й год, у мамы появилась возможность получить высшее медицинское образование — без экзаменов поступить в Медицинский институт. И, несмотря на возраст и наличие двух детей, мама становится студенткой. И я хорошо запомнил, с каким интересом, с какой энергией мама занималась в институте. В нашем доме появился череп, какие-то кости, и я слышал тысячи латинских названий, которые мама должна была запомнить и которые она запоминала. И поэтому она успешно сдавала экзамены экзаменационных сессий. Я не помню причину прекращения маминых занятий, но эта замечательная учеба длилась всего лишь один год.
С окончанием войны мамины проблемы не закончились. На ее обеспечении осталось двое детей, два студента. Инна первая освободила маму от материальных забот — она получает диплом врача в 1946. Хорошо запомнил наш с мамой разговор, который состоялся примерно в это же время: “Сыночек, а сколько лет тебе еще учиться?” -“Мама, я закончу институт в 1949 году”. — “Это еще так нескоро”.
Устроиться на работу зубным врачом в первые послевоенные годы было совсем непросто. Поэтому мама нелегально, без регистрации и объявлений, открывает дома рабочее место, основным, если не единственным, предметом которого было нечто, отдаленно напоминающее зубоврачебное кресло. Кресло стояло у окна в столовой, прямо у входа. Некоторое время мама работает в содружестве с каким-то зубным техником — готовит рот пациентов к протезированию. Доходы были небольшие и нерегулярные, но все же были. Однако, как только представилась возможность устроиться на нормальную работу, мама закрывает свой “кабинет” и поступает на работу в городскую зубоврачебную поликлинику, в которой работает без перерыва до глубокого пенсионного возраста.
Однажды в эту поликлинику пришла моя будущая жена, Нонна, тогда студентка одного из младших курсов Мединститута, и попросила в регистратуре, чтобы ей дали номерок “к самому доброму и самому лучшему” врачу. Ей дали номерок к маме. Так, задолго до нашего знакомства, состоялось знакомство будущих свекрови и невестки. Может быть, об этом мне не очень удобно говорить, но и поныне, когда Нонна попадает к зубному врачу, для нее эталоном профессионализма служит мама: “Ты знаешь, я до сих пор помню ее прохладные пальчики, белоснежный накрахмаленный халат, умение все делать почти безболезненно и удивительную прочность пломб”. И это на оборудовании и материалах того “доисторического” времени.
Еще один случай на эту тему, который не только характеризует действующих лиц, но и показывает, что Ростов в то время был не таким уж большим городом. На этот раз к доктору пришла Сарра Наумовна, мама Ноны. Они ранее не встречались и, конечно, не могли предполагать о том, что эта встреча будет не последней. Одна Сарра, видимо, для установления контакта начала о чем-то рассказывать, рассказывать она любила обстоятельно, а другая Сарра стояла над первой и ждала момента, когда она сможет приступить к своим обязанностям. Время шло, и Сарра-доктор начала думать, как же ей поступить. Попросить пациента замолчать или закрыть рот было неудобно, тем более, что закрытый рот ее тоже не устраивал. И она категорически заявила: “Гражданочка, откройте рот”. На что “гражданочка”, человек находчивый и достаточно острый на язык, спросила: “А что, у вас план?”