Современный французский автор Иван Клула говорит о смерти короля так: «Она (Екатерина Медичи) поспешила в спальню к своему сыну, где король уже в течение двух месяцев медленно умирал от ужасных кровотечений через кожные кровоподтеки — последние проявления его туберкулеза. Узнав об аресте убийцы своего отца [279], лежащий под окровавленными простынями Карл прошептал только: „Все людские дела для меня уже ничто!“. Через некоторое время, в воскресенье 30 мая 1574 года, на Троицу, молодой король, не проживший еще и двадцати четырех лет, умер в четыре часа пополудни на руках своей матери. Еще до начала агонии он подписал ордонанс, передавая регентство Екатерине по ходатайству, как говорилось, герцога Алансонского, короля Наваррского и других принцев и пэров Франции» ^[280].

После смерти короля, как и предсказывали ему астрологи братья Руджери, Мари Туше вышла замуж за Шарля де Бальзака, маркиза д’Антраг, губернатора Орлеана, от которого у нее родились две дочери. Одна из них, единоутробная сестра графа Овернского, сына короля Карла IX, впоследствии стала любовницей «великого повесы» Генриха IV и прославилась тем, что во время заговора маршала Бирона хотела лишить Бурбонов престола и сделать своего брата королем. Прекрасное начинание в память о ее отце и великих годах правления рода Валуа, увы, оставшееся безуспешным и неисполненным.

Граф Овернский, став герцогом Ангулемским, благополучно пережил Генриха IV, регентство Марии Медичи, времена маршала д’Анкра, Людовика XIII и Ришелье и благополучно дожил до времен Людовика XIV и даже чеканил у себя в поместье (большая дерзость!) свои собственные монеты и медали, ставя на них то один, то другой титул, но король Людовик XIV не чинил ему в этом препятствий: он слишком чтил и уважал в нем кровь Валуа.

Маркиза же д’Антраг умерла, когда ей было за восемьдесят.

Пророчество Козимо Руджери оправдалось ^[281]. Так обстояли, на взгляд Божий, мирские дела. «Странная вещь! Трех человеческих жизней — жизни старика, от которого получены все эти сведения, жизни графа Сен-Жермена и жизни Козимо Руджери — достаточно для того, чтобы охватить всю историю Европы от Франциска I до Наполеона. Каких-нибудь пятидесяти жизней хватило бы, чтобы дойти до самого древнего периода истории народов, о котором мы знаем. „А значат ли что-нибудь пятьдесят поколений для того, кто изучает тайну человеческой жизни? — говорил граф Сен-Жермен“»^[282].

Глава 8 Генрих III, или приближение конца

После короля Генриха настал черед Франциска, Второго, чье царствование оказалось таким кратким, что сплетники не успели и приготовить пасквили на его дам; хотя отсюда не следует, что, проживи он дольше, он бы позволил такое при своем дворе, — ибо то был монарх добрейший и честнейший по своей натуре, не жаловавший доносчиков, а сверх того весьма почитавший женский пол и неукоснительно вежливый с ним. Тех же обычаев держалась королева-мать и его царственная супруга ^[283], а также дядья, каковые осаживали неугомонных и ядовитых на язык…

Король Карл ^[284], взошедший на трон после него, по молодости лет сначала не интересовался женщинами, а пёкся только о забавах, свойственных его возрасту. При всем том его наставник, покойный господин де Сипьер, бывший — по моему разумению и, по мнению каждого, кто с ним встречался, — одним из самых достойных и обворожительных кавалеров своего времени, преуспев в куртуазной почтительности к слабому полу, преподал своему юному ученику и повелителю столь добрые наставления по сему предмету, каких не слышал ни один из королей, до него восседавших на французском престоле. Действительно, и в нежном возрасте, и возмужав, король не пропускал ни одной дамы, не остановившись перед ней и не поприветствовав; причем весьма почтительно обнажал главу и делал это всегда — и если безумно торопился, и когда никуда не спешил, и будучи на коне, и прохаживаясь пешком. Когда же и для него наступила пора любви, он оказал честь некоторым зрелым и юным особам, но с таким благородством и уважением к их достоинству, каким мало кто при дворе мог похвалиться…

Вот как благородно относился монарх к слабому сословию; даже в свои последние дни, когда, как я знаю, ему хотели внушить отвращение к неким весьма влиятельным, достопочтенным и прекраснейшим собою сеньорам — якобы замешанным в громкие дела, затрагивающие и его особу, он не желал ничему верить и был к ним радушен, как никогда, пировал с ними — и умер, провожаемый их благословениями и орошаемый обильными слезами, что они пролили над его телом. И еще долго они поминали его добром, особенно когда настал черед править Генриху Третьему, каковой, по возвращении своем из Польши, получив о них дурное донесение, раздул из малости — как ему случалось и прежде — великое дело и стал непримиримым стражем их нравственности, ополчась как на них, так и на многих других, тоже мне известных, из-за чего снискал к себе их сугубую ненависть, в немалой степени ускорившую и несчастье его правления, и его собственную гибель…

Иные считают, будто король ^[285], ведя беспощадную войну со всем дамским полом, стремится искоренить женскую греховность — как если бы это могло чему-нибудь помочь: ведь надо признать, что натура этих очаровательных существ такова, что, чем строже запрет, тем сильнее разгорается пламень, и уследить за всем невозможно…

Впрочем, я свидетель тому, что некоторых из этих хрупких созданий он любил с нежнейшей преданностью и уважением, почитая величайшей честью для себя служить им…

А с другими король занимался любовью, чтобы унизить их…

Он с большим любопытством разузнавал о похождениях светских искусительниц и пытался проникнуть в их мысли и желания. Поговаривают, что иногда он делился любовной добычей со своими наиболее доверенными приближенными. Счастливчики: ведь объедки с королевского стола не могут не быть превосходны на вкус. Дамы, как я знаю, весьма его опасались: он отчитывал их сам или же поручал это королеве- матери ^[286] — тоже весьма скорой карать и миловать, но… не любившей злоречивых — тех, кто вмешивается в чужую жизнь и сеет там раздор и смущение…

«Этот король^[287], как я уже говорил, привыкший с нежных лет слушать истории про женские проказы (и я сам таковыми его развлекал), не прочь был поведать кое-что и сам — но в глубокой тайне, опасаясь, что о том прознает его матушка, ибо она не желала, чтобы он их пересказывал кому бы то ни было, кроме нее… Даже впервые прибывшим ко двору особам он, встретив их с радушной любезностью, часто мог рассказать о самих столь подробно, что в глубине души они удивлялись, как он все разузнал, — хотя наружно не подавали вида и не признавались ни в чем. Его же их уловки необычайно забавляли; да он не уставал и в прочих, больших и малых, вещах столь превосходным образом находить применение своему въедливому уму, что прослыл самым великим королем из тех, кто последние сто лет правил Францией…» [288].

«Днем своего рождения Генрих III всегда считал 18 сентября 1551 года, хотя в действительности он появился на свет спустя 40 минут после полуночи, т. е. 19 сентября. При крещении получил он имя Эдуар-Александр и титул герцога Анжуйского» [289]. Случилось так, что из «шести выживших в детстве братьев и сестер пятеро умерли раньше Генриха. Лишь Маргарита пережила его и достигла 62-летнего возраста. Она и Генрих, единственные из десяти детей Екатерины Медичи и Генриха II, оставались в живых ко дню смерти их матери — 5 января 1589 года. Все представители последнего поколения Валуа отличались слабым сложением и болезненностью; их страшным бичом был туберкулез, против которого тогдашняя медицина была бессильна. Во время конфирмации 18 марта 1565 года Александр-Эдуар получил в честь отца имя Генрих, а его младший брат Эркюль… спустя год… имя деда — Франциск» ^[290].