— Дай посмотреть. — Карло снова освещает борт, где появляются раскосые глаза и белые зубы, обнажённые в улыбке.

— Мутиара. — и они делают нам знак говорить тихо: — Тссс…

Мутиара, это первое слово которое мы выучили на индонезийском, оно означает — жемчуг.

— Наверное они… — испуг у меня сразу прошёл

— Мутиара хир? — переспрашивает Карло, помогая себе жестами.

— Йа, мутиара. — один из них протягивает нам мешочек.

Снова проходит луч прожектора и двое делают нам знак, вернуться в кокпит и плывут к корме. Спрашивают разрешения подняться и устраиваются там, где рубка и мешки с парусами укрывают их от прожектора. В мешочке находятся четыре жемчужины. Одна голубоватая, круглая, одна золотистая, серая и белая овальная.

— Какие красивые. — я перекатываю их на ладони.

— Мутиара джапанезе? — спрашивает Карло, имея ввиду, выращены ли они на ферме.

— Но, но. Мутиара джапанезе безар. — Японские жемчужины крупные. — Мутиара кесиль натураль. — эти маленькие, натуральные.

На Ару, у одного старика китайца, мы видели натуральные жемчужины. По сравнению с выращенными они более мелкие и не такой идеальной формы.

— Наверное они действительно натуральные.

Будучи на Ару, Карло терпеливо слушал объяснения китайца о том, как отличить натуральный жемчуг от культивированного. Старик, принимавший нас в задней комнате своей лавки, среди мешков с перцем и мускатным орехом, в рубашке и пижамных штанах, по такому случаю вставил свою новую челюсть. Он объяснял как отличить хорошее сияние, хороший цвет, способность жемчужины отражать свет от внутренних слоёв, но в заключении оказалось, что для невооружённого глаза единственным различием выращенной жемчужины от натуральной, является форма. Культивированные жемчужины всегда круглые, натуральные — почти никогда.

Свет, отражаемый жемчужинами под неоновой лампой кокпита, просто великолепен.

Может быть они украли их где-то, поэтому прячутся?

— Мутиара ёрс? — обращаюсь я к старшему, стараясь узнать, где они их взяли.

— Йа, йа, лаут. — они показывают на море и делают жесты, изображающие ныряние. — Мутиара багус, багус! — Хорошие жемчужины!

— Может быть они их и украли, но они приплыли сюда ночью, украдкой, рискуя потерять работу. Они мне симпатичны. — Карло всегда поддерживает отчаянных.

— У нас нет рупий и мы не знаем стоимости жемчужин. Можно попробовать обменять на что-нибудь. — предлагаю я, катая на ладони капельки света.

Начинаем жестикулировать, показываем как забираем жемчужины и даём что-то взамен. Двое смотрят на нас. Может они не поняли?

Нет, поняли! Они говорят, советуются между собой. Берут жемчужины и разделяют их на две части. Показывая белую и золотистую, указывают на воду, потом водят руками, изображая плавание брассом и, наконец, приставляют пальцы, колечками вокруг глаз, словно очки.

— Очки… они хотят маску для подводного плавания! — повторяю все их движения.

— Йа, йа! — они улыбаются, довольные, и придвигаются ближе.

В этот момент раздаётся треск мотора и двое прыгают в воду, прежде, чем мы соображаем в чём дело. От мола японцев отходит лодка и направляется к нам. Едва успеваю спрятать жемчужины под матрасом кокпита, как круглое лицо, того, что говорит по английски, появляется на корме.

— Привет. Вижу у вас горит свет, решил навестить. — он протягивает картонку с тремя банками ледяной кока-колы, парой резиновых перчаток и коробкой японских мясных консервов. Приглашаем его подняться и начинаем разговоры о том, о сём.

Он рассказывает, что раньше плавал, а потом выбрал работу на жемчужных фермах. Здесь у него высокая зарплата, возможность самому выращивать и перепродавать жемчуг и один месяц отпуска в год.

— Однако, у меня контракт на восемь лет и раньше я не смогу уехать. Потом я стану главным управляющим и мне предложат ещё один контракт на десять лет.

Восемь лет, а потом ещё десять, в таком месте, совершенно на краю света, работать шесть дней в неделю, десять часов в день, и ближайшее селение (Ару — это не более чем кучка хижин), находится в полу дне плавания!

Он шутит: — Я привёз много книг из дома, а по воскресеньям, чтобы не скучать, выращиваю свои жемчужины. Когда следующий раз вернусь в Японию, женюсь. Компания не хочет, чтобы моя жена приезжала сюда, но она говорит, что это не проблема, она подождёт.

Восемнадцать лучших лет жизни, провести на работе, в месте, где нет ничего, кроме жемчужных ферм, хижин индонезийской деревни и видеомагнитофона. Бали, с его огнями, всего в двух часах полёта, но он так же далёк, как если бы был на луне, потому что нет способа попасть туда. Нужно добраться на лодке до Ару, оттуда, раз в неделю ходит паром до Туал, дальше автобусом, а потом самолётом. В лучшем случае неделя пути. Возможно на такой самоотверженности и держится экономическая мощь Японии. Сколько я не напрягал память, мне не вспомнился никто, из тех кого я знаю, кто согласился бы провести восемнадцать лет в таком месте как это, где, кроме всего прочего, единственные женщины, жёны индонезийских работников, которые, по большей части, мусульмане.

В конце концов разговор заходит о жемчуге. Он рассказывает, что маленьких устриц, для выращивания в садках, привозят из Японии.

Когда они достигают определённого размера, прибывают специалисты, осуществляющие очень тонкую операцию, вводят внутрь каждой из них маленькую перламутровую сферу, покрытую эпителиальной тканью. Потом устрицы возвращаются в садки, где их периодически чистят и контролируют, пока сфера внутри превращается в жемчужину.

Он рассказывает также, что из за этих ферм, увеличивается и количество устриц в лагуне и, в следствии этого, натурального жемчуга. Как бы невзначай, спрашиваем, нельзя ли их купить.

— Безусловно нет! — весь жемчуг отправляется в Японию, а что касается натурального, местные жители не имеют права его иметь.

Чтобы предотвратит кражи жемчуга с ферм введён запрет для жителей острова владеть снаряжением для подводного плавания. Он кажется очень уверенным в себе.

Я чувствую под собой спрятанные жемчужины и думаю о тех двоих, с раскосыми глазами, которые прячутся где-то в ночной темноте. Избегаю встречаться взглядом с Карло, чтобы не засмеяться или улыбнуться, или каким нибудь выражением лица не выдать себя.

— Я не могу продавать здесь даже жемчуг, который выращиваю сам. — заключает камикадзе.

Вдруг раздаётся вой сирены.

— Мне пора. Через десять минут будет запрещено находиться на берегу. Увидимся завтра.

— Чёрт возьми. Здесь как на войне. Нужно быть осторожными. — Карло немного растерял свою самоуверенность, а я всё думаю, как получше спрятать жемчужины и как вернуть их владельцам.

— Ты что-то сказал?

— Нет. А что?

— Я слышала голос….тихо, я снова его слышу!

Мы напрягаем слух: — Мутиара…

— Это снова те двое…

Смотрим за борт. Во тьме снова видны одни глаза, но на этот раз их больше. Один за одним на палубе материализуются шесть человек.

— Но разве сейчас не комендантский час, или что-то в этом роде. Что будет если их обнаружат у нас? — Мы показываем на прожектор, изображаем сирену, с вопросительным выражением на лице, но наши новые знакомые лишь улыбаются и пожимают плечами, давая понять, что правила придумали японцы, но охранники, индонезийцы, так же как они сами…

Возвращаемся к переговорам. Тот, что хотел маску за две жемчужины, хочет также ласты и добавляет третью. Другие тоже заинтересованы в маске. Мы хорошо знаем почему, поэтому цена жемчужин снижается.

Проводим быструю инвентаризацию нашего подводного снаряжения: — Если отсюда мы пойдём в Дарвин, несложно будет купить новые маски и ласты. И можно попросить Клаудио и Роману привезти кое-что на Бали.

Решаем оставить только по маске, трубке и одной паре ласт на каждого.

— Отдадим им всё, что не очень нужно. Идущие наперекор правилам мне симпатичны. — Карло на их стороне.

Как обычно, нам кажется, что мы обираем их. Ведь маска и ласты стоят дорого лишь если они определённой марки, с соответствующей этикеткой. Но здесь это никому не интересно. В то же время, четыре жемчужины имеют определённую ценность. С их же точки зрения, теряем мы: отдаём маску и ласты в обмен на болезненные образования моллюсков, камушки, которые, так кстати, считаются ценными.