Семейная жизнь Сергея Николаевича не получилась. Женился он рано, в 20 лет, на своей 25-летней избраннице, с которой оказался в одной квартире в «Тупике» после всех гонений, которым подверглись они оба. Он действительно был влюблен (есть несколько писем того времени). Время было тяжелое, он был очень молод, «целью и смыслом жизни была только литература», а тут «карточки», «мясо» и… непонимание («Рассказ ни о чем»). Он любит сына, остальное не складывается. Он уходит, снова возвращается, и снова разрыв. Они еще долго проживут в одной квартире в Тупике, а разъехавшись, сохранят дружеские отношения.

Ранняя лирика 20-х годов наверняка была, но не сохранилась — во время войны Сергеем Николаевичем была потеряна большая общая тетрадь со стихотворениями и поэмами. Что-то из нее он восстановил по памяти (например, «Маленькую симфонию»), а лирику тех лет, сначала наверняка восторженную, а потом горькую, скорее всего, восстанавливать не захотел. Осталась еще одна небольшая тетрадь со стихотворениями и поэмами 30-х годов, но и в ней многие листы утрачены. Здесь «Рождение поэта», «Схема», «Крысы», «Ночь», «Пушкин» и другие, с тем же скепсисом в отношении к окружающей действительности, иногда с какими-то просветами, которые, скорее всего, можно объяснить его желанием что-то опубликовать (например, стихотворение «Пушкин», написанное к 100-летию со дня гибели поэта).

К раннему творчеству С. Н. Толстого относится и поэма «Соловей на Театральной площади», в которой та же апатия, те же мелкие бытовые разговоры на московских улицах, по которым он идет, «никому не нужный», «постаревший, седой», делая вид, что ему хорошо. Сам автор назвал ее фельетоном, хотя на самом деле в ней трагедия людей искусства. Автор клеймит приспособленцев с «наглыми рожами», «символом веры» для которых давно стал «жирный бифштекс», протестует в поэме против системы, расплодившей примитивов, купающихся в пошлости, и высказывает свою твердую творческую позицию: ни за какие блага не писать «эдаким сельско-сельвинским стилем», «не менять на медь золотую монету» и «оставаться верным сонету» как высшей поэтической форме.

«Каждый сегодняшний день, как только он становится вчерашним, я провожаю примиренным взглядом, — напишет он через три года в „Разговорах с Чертиком“, — потому что каждый из них дает мне почерпнуть что-то новое из сокровищ, нас окружающих, цену которым мы так плохо знаем. А между тем они неотъемлемы, они будут с нами и в тюрьме, и в ссылке, и в час, предшествующий смерти; и корень этих сокровищ в нас самих и в нашем отношении к этому окружающему…»

В такой противоестественной обстановке, когда обычный человек — не преступник — не сомневается, что его ждет «тюрьма и ссылка» (в лучшем случае), не удивляет то, что в следующем, почти законченном, прозаическом произведении, написанном через год, в жанре скорее фантастической повести или киносценария, «Have your teeth stopped?» («Пломбируйте Ваши зубы»)[130] Толстой уже не переносит своих героев так же почти открыто в коммунистическую Россию. Более ухищренная конспирация заставляет автора, в этой более острой, чем «Шерлок Холмс», и беспощадной пародии на современное общество, сделать своих героев гражданами далекой Америки, а действие вообще перенести в абстрактную страну микрокосмоса.

Но почему такое странное название? С одной стороны, все просто: у автора тогда сильно болели зубы, которые он вовремя не залечил, и поэтому долго мучился. И начав писать в таком состоянии, он наверняка не знал не только, что из этого получится, но и что он напишет на следующей странице. С другой стороны — постепенно, по-мальчишески увлекаясь и фантазируя, он делает такой незаурядный гротеск, приводя читателя в государство абсурда, как две капли воды похожее на его теперяшнее, что приходится только удивляться, как ему это оказалось по силам в таком молодом возрасте. С каждой новой страницей и название уже не кажется таким странным, потому что становится ясно, что хочет сказать автор о больном государстве: «Пломбируйте Ваши зубы» — значит, будьте внимательны, бдительны, не допустите такого разложения, при котором с вашей страной может случиться то, что произошло с его в 1917 году. Это острая сатира на современное С. Н. Толстому социалистическое общество, подчиненное искусственной, противочеловеческой идее, приводящей жизнь людей в состояние постоянного дискомфорта и безнадежности, не говоря уже о постоянном страхе репрессий. Отношение к этому обществу автор выражает словами Спойля, а Спойль — это сам автор.

Идея произведения: государство, образованное как мыльный пузырь, которое логически не может существовать; государство в гнилом зубе — прогнившее государство, которое плодит вместо нормальных людей «болезнетворных микробов». Ярко вылезает вся демагогия такого государства, с ложными позициями, нахватанными из христианских заповедей, но искореженными до неузнаваемости, подчиненная не светлой идее христианства, а темным силам, взявшим верх над ним; государство, не приемлющее умных, прогрессивных личностей, которое старается уничтожить их, как только они заявляют о себе; государство, которое может существовать только при «осуществлении жесткой диктатуры правительства». Как ни неправдоподобно, как ни абсурдно то, о чем пишет автор, но все это было именно так, все это он испытал на себе. «Потухшие стоят вне закона», «скрываются в горах», «питаются чем попало» — это политика нового советского государства по отношению к бывшим имущим гражданам: лишение их карточек и тем самым обречение на голодное умирание (так называемые «лишенцы»), преследования за укрывательство родственниками от властей (как когда-то скрывались братья Сергея Николаевича, офицеры, заслужившие ордена за защиту Отечества), и т. д. А те, кто у истоков новой власти не был до сих пор ею уничтожен, в перспективе должен был подвергнуться участи ранее репрессированных — такова была стратегия государства, заключавшаяся в изоляции, а потом истреблении неугодных: «Немногие работающие паучки непрерывно трепещут, так как все они связаны потухающими узами родства и поддерживают их тайно, под страхом смерти». Отношение автора к этой системе четко высказано словами Спойля: «Да, я ненавижу все, что меня окружает. Мой мозг бессилен остановить эту ненависть. Я прячусь от нее в самом себе и не могу укрыться. Но эта ненависть — единственное, что оплодотворяет мой мозг… Только эта мрачная страна может выдержать меня, с моей плодотворной ненавистью…» Его словами Толстой высказывает свою программу выживания в этой жестокой системе; этот «кодекс» он повторит позже, в автобиографической «Поэме без названия» (а потом и в повести «Осужденный жить»), высказав позицию, характерную скорее для разведчика в стане врага:

Но, как показало время, Толстой все-таки оказался прав, и, может быть, благодаря именно этой принятой им позиции мы имеем возможность сегодня читать его произведения, что, по большому счету, просто невероятно.

Если на пародийный текст повести наложить подстрочник, то он, несомненно, напомнил бы людям, жившим после революции, их страшное время, а в программном уставе, хлестко названном автором «Рев борьбы», они безошибочно разглядели бы Устав партии. Но иногда Толстой сам не выдерживает и с горечью говорит открытым текстом: «…следствием этого явилось, что народ, лишенный какого-либо внутреннего прогресса, стал крепить честь и независимость своей родины»; «…свод заповедей, преподанных толпе, чтобы они, чего доброго, не перестали быть толпой…»