«Я хочу сказать, милостивые государи, что цветок нужно срывать в самом расцвете».

— Какая мерзость! — воскликнул Луицци. — Порок без какой-либо маски!

— Совершенно обнаженный — это верно, — согласился Дьявол. — Недаром ведь я старался втолковать тебе, что лицемерие — великое благо.

— Ладно, — Луицци пожал плечами, — ты похож на переполненный бурдюк. Малейшая дырочка — и вода вырывается со свистом. Уж не думал, что в тебе столько педантизма — ты пускаешься в пространные рассуждения при самом незначительном замечании. Не иначе как для тебя Лафонтен сочинил басню про педанта и школяра{222}.

Луицци умолк; Дьявол тоже не открывал рта.

— Ну-с, — сказал Луицци, — чем ты там занимаешься?

— Слушаю твои наставления и мотаю на ус — прямо как в этой самой басне.

Луицци прикусил губу и с досадой проворчал:

— Продолжай.

— Итак, — возобновил свой рассказ Дьявол, — маркиз пояснил:

«Я хочу сказать, господа, что никто из нас в течение года не должен добиваться Оливии. Через год — сколько угодно, но не раньше. Давайте же дадим друг другу слово чести, что не будем ухаживать за ней двенадцать месяцев, к концу которых арена откроется, и дай Бог счастья тому, кто выиграет приз, ибо он получит самую совершенную и законченную красоту».

«Но кто знает, маркиз, — воскликнул виконт д’Ассембре, — кто может знать, где я буду через год? Это только Богу ведомо, и я абсолютно с вами не согласен. К тому же, пока мы будем щелкать клювом, какой-нибудь шустрый малый не из нашей компании запросто оставит нас с носом. А я, например, завтра отправляюсь в армию».

«Господа, господа, — проговорила госпожа Берю с чопорностью, присущей некрасивым женщинам, — вы забыли, при ком говорите».

«Совсем наоборот, — возразил ей маркиз де Биланвиль. — Зная вас как крайне рассудительную женщину, я уверен, что вы со мной согласитесь».

«Э, нет! — продолжал виконт. — Наша милая Берю не захочет ждать и не будет ждать, ведь у нее не осталось ни су за душой. Я прекрасно знаю состояние ее кошелька, а потому готов вручить ей немедленно сто тысяч ливров наличными».

«О! О! О! — откликнулся толстяк, молчавший до этого момента. — Сто тысяч — неплохая сумма! Но я готов дать пятьсот».

«Наличными?» — широко раскрыла глаза госпожа Берю.

Толстяк, крупный откупщик соляного налога{223}, запнулся.

«Я вручу вам деньги только через год, — продолжил он, — так как я согласен с маркизом — нужно подождать».

«Ну конечно, его денежная светлость, сам господин Либер, мешок, до отказа набитый золотыми монетами, хочет подождать!» — возмутился виконт.

— Либер! — воскликнул Луицци. — Мне знакомо это имя, не так ли?

Но Дьявол на этот раз не обратил никакого внимания на реплику барона, а вернее, не пожелал его слышать, и продолжил изложение длинной речи виконта, обращенной к откупщику. Вот ее заключительные слова:

«Помолчал бы лучше, милостивый государь, господин Либер, — не мог утихомириться виконт, — ведь ты только и делаешь, что ждешь, когда уйдет в мир иной твоя женушка, которая выцарапала бы тебе глаза, если бы только услышала о возможности существования на этом свете твоей любовницы. Наверное, ты нашел ей хорошего врача, раз ты так уверен, что через год будешь свободен?»

«Итак, — прервал его наконец маркиз, — двое согласны на отсрочку. А вы, аббат? Вы должны быть с нами, так как вы никак не можете обладать Оливией, прежде чем не уверитесь, что получите епископат».

«И правда, я совсем не против подождать», — согласился аббат.

«Ну хорошо! Ладно, — смирился вдруг виконт, — я принимаю ваше предложение, но с одним условием. Поймите: жирдяй Либер уведет нашу Оливию! Это ясно как божий день. Разве не так, мамаша Берю? Ведь он переплатил раз в шесть больше, чем ты стоишь. Ни один громкий титул, никакое имя или происхождение, никакой самый блестящий ум не сможет противостоять этой денежной прорве. А потому я предлагаю: пусть каждый из нас положит у нотариуса по сто тысяч ливров. В сумме это составит миллион двести тысяч, поскольку нас здесь двенадцать. Так вот! Если через год Оливия выберет одного из нас, она получит эти двенадцать сотен тысяч ливров. Таким образом мы все вместе преподнесем ей огромную сумму. Ну как, пойдет?»

«О да! Это то, что надо!» — единогласно ответили ему.

«Да-да», — подбоченился откупщик.

«Отлично! Но учти, господин денежный мешок: все мы дадим слово чести, что не добавим ни одного экю к этой сумме. И ты лично получишь сто палочных ударов, если положишь сверху хотя бы ломаный грош».

«Тогда я выхожу из игры», — заявил Либер.

«Ну нет! — возразил королевский советник. — Это нисколько не прибавит нам шансов! Ибо, участвует он в нашей игре или нет, мало что изменится».

«Если только не сумма, не так ли? — с яростью проговорил откупщик. — Ладно, я остаюсь; но обещаю, что, хотя и не сделаю ничего сверх того, что сделаете вы, я уведу барышню у вас из-под носа».

«А меня вполне устроит, даже если это случится! — захохотал виконт. — Не пройдет и дня, как на твоей голове будут красоваться рога!»

«А это мы еще посмотрим», — пробурчал делец.

«Посмотрим, да еще как! — подхватил виконт. — Дай Бог здоровья Оливии! И твои интересы, милая Берю, нисколько не пострадают, ибо ты будешь получать ежемесячно шестьдесят тысяч ливров — проценты от миллиона и двухсот тысяч».

Госпожа Берю, в восхищении от такого благоприятного поворота судьбы, кивнула, а Либер опять нахмурился:

«А если кто-нибудь из нас умрет?»

«Да ради бога; это только пойдет на пользу тем, кто останется в живых. Уж кто-кто, а ты должен уметь считать, деляга…»

«Получается что-то вроде тонтины…»{224}

«Совершенно верно. Берю, можешь привести Оливию».

Берю еще не успела подняться, как в гостиную впорхнула Оливия и выпалила с видом взбунтовавшейся баловницы:

«Я вам не маленькая девочка, матушка. Мне уже пятнадцать, и я не понимаю, почему мне нельзя ужинать допоздна вместе со всеми».

«Простите, барышня, — наставительным тоном произнес советник, — но мы здесь обсуждали одно оч-чень серьезное дело, которое быстро наскучило бы столь возвышенной натуре, как ваша…»

«Браво! — воскликнул виконт. — Военные действия развязаны. Оливия, прошу тебя, если уж захочешь когда-нибудь любовника, то держись подальше от чиновников».

«И лучше даже не смотрите в сторону военных», — добавил советник.

«Но почему?» — спросила Оливия.

«Потому что, если такая красавица пожелает иметь двух любовников, — захохотал толстяк Либер, — то вояка порубит соперника на кусочки, а законники упекут его в Шатле».

«И все поделит парочка честных откупщиков, не так ли?» — продолжил маркиз.

«Лучше уж иметь пятьдесят процентов из ста в хорошем деле, чем вовсе ничего».

«Оно и видно, — закричал виконт, — уж ты со своей женой никогда не имел больше одного процента!»

«И правда, — согласился Либер. — Я стараюсь, насколько это возможно, не ввязываться в сомнительные аферы».

«Боже мой! — воскликнул виконт. — Как ты похож на беднягу Берю! Только тот умом был побогаче».

В таком примерно духе развивалась беседа; Оливия наблюдала за гостями с любопытством и конечно же с какой-то тайной заинтересованностью — уж очень она была собранна и внимательна.

Дело в том, что Оливия прекрасно слышала весь разговор лучших друзей матушки. Они и представить не могли, насколько она развилась; девушка вполне уже созрела, что я мог бы прекрасно доказать, пересказав ее мысли: в тот момент она только и мечтала, как бы обвести вокруг пальца всех этих противных дядек. Окруженная ревностными ухаживаниями дюжины сластолюбцев, ей было бы непросто обмануть их, если бы она обратила свой взор на человека их круга; но, в то время как они пристально следили друг за другом, Оливия решила взглянуть шире и нашла того, кого искала, в лице учителя музыки.