«Это я… Твоя сестра…»

И чудится Лионелю, что бок о бок с ним, как дьяволом привязанные, скачут кровосмешение, прелюбодеяние и убийство.

Тогда, потерянный, завороженный ужасом, он несется, несется, несется, но пылкие жеребцы преследуют его, не отставая, испуганная кобылица, не зная куда бежать, без конца кружит вокруг холма, на вершине которого горит замок, и Лионель видит на главной башне высокую фигуру Гуго, который следит глазами за ним, медленно поворачивается, как вращающаяся статуя.

Целый час эта жуткая кавалькада кружилась вокруг пожарища среди рычащего ветра, среди молний, которые пронзали ослепительным светом красные от огня тучи, среди ударов грома, которые смешивались с грохотом рушащегося замка и диким ржанием лошадей. Борьба была по-прежнему утомительной, яростной и устрашающей, пока Лионель, исторгая страшные проклятия, не призвал на помощь все силы неба, и, когда никто не пришел ему на помощь, он призвал силы ада, и они ответили.

Именно тогда он в исступлении и ужасе отдал Сатане себя и весь свой род до тех пор, пока не найдется среди его потомков праведника, способного разорвать этот адский договор.

Говорят, что фантастическое существо на огненном коне увлекло за собой кобылицу и тихо говорило с несчастным, уводя его в поля, затем, когда договор был заключен и Лионель подтвердил его, сбросив в грязь свои шпоры, плюнув на повстречавшийся крест и оросив шпагу кровью матери, кобылица остановилась без сил, а жеребцы, которые по-прежнему преследовали ее, рухнули рядом.

Когда Лионель пришел в себя, его мать уже скончалась, но Аликс была еще жива.

VI

Превращения

Луицци слушал ужасную историю, душа его похолодела, лицо побледнело, даже поэта захватил зловещий голос рассказчика, но в этот момент он очнулся и спросил Дьявола:

— Как, сударь, Аликс не погибла?

— Нет, ведь ей было суждено дать жизнь первенцу в этом роду, замешанном на прелюбодеянии и кровосмешении, сыну Лионеля, внуку генуэзца Цицули.

— А! Понятно, — сказал поэт, — в самом деле вы правы, баллада{450} нуждалась в развязке. Я говорю — баллада, поскольку, как вы понимаете, подобная развязка невозможна в театре, разве что у Франкони{451}. А слышно ли что-нибудь еще в истории края о семействе де Рокмюр?

— Нет, их род угас вместе с Гуго и Жераром.

— А с этим Лионелем или его сыном, с ними ничего не сделали?

— Говорят, — ответил Дьявол, — что в этой неслыханной скачке они перенеслись меньше чем за час в самое сердце Лангедока{452}.

— Значит, Рокмюры есть в Лангедоке?

— Не думаю, так как сын Лионеля согласно договору с Дьяволом должен был взять фамилию деда, составив себе имя из ее букв.

— И что это за имя?

— Подумайте, что можно придумать из Цицули.

Луицци в ужасе от услышанной истории и от того, что в результате этой страшной драмы Лионель стал его предком, вскричал почти непроизвольно:

— Нет, нет, в Лангедоке нет ничего похожего на эту фамилию.

— Прошу прощения, — возразил рассказчик, — но одно имя все-таки есть. И если господин, который любит живописные истории, доберется до Тулузы, то я бы посоветовал ему заглянуть в публичную библиотеку. Там, в уголке, налево от входа, в самой глубине полки, он найдет небольшую рукопись на провансальском языке. Его звали…

— Какая разница, как его звали? — живо прервал Дьявола Луицци. — Что стало с этим сыном Лионеля?

— В соответствии с договором с Дьяволом у него было десять лет, чтобы выбрать то, что принесло бы ему счастье и избавило от проклятия.

— И что же он выбрал?

— Ничего, пустился по воле волн — богатый и беззаботный авантюрист, он опомнился, когда десять лет уже прошли и у него уже не осталось времени.

При этих словах Луицци содрогнулся и, повинуясь снедавшим его страхам, воскликнул, как будто только что проснулся:

— Какое сегодня число?

— Первое сентября тысяча восемьсот тридцать…

— Три месяца! У меня только три месяца, — пробормотал Луицци.

Он погрузился в тяжкие раздумья. Только три месяца, чтобы выбрать, разве этого мало, чтобы узнать мир, пусть не на собственном опыте, но хотя бы из рассказов Сатаны?

Тем временем поэт и его попутчик, как два модных литератора, продолжали обсуждать, нельзя ли извлечь из этой истории какую-нибудь драму или водевиль.

Когда барон вновь прислушался к их разговору, дилижанс остановился, Сатана спустился вниз и на прощание сказал:

— Прошу прощения за мою болтливость, я конечно же наскучил вам своей историей, но чем еще заняться в дороге, как не рассказами?

Луицци, обрадовавшись возможности остаться с Дьяволом наедине, последовал за ним. Когда они несколько отдалились от дилижанса, Луицци сделал знак следовать за ним, и Дьявол повиновался, сказав:

— Я вас понимаю, господин де Луицци, мой рассказ мог причинить вам боль, и вы несомненно можете потребовать сатисфакции, но моя профессия не позволяет мне принимать участия в дуэлях, тем более против вас.

— Несчастный! — с угрозой вскричал Луицци, убежденный, что говорит с Дьяволом, который насмехается над ним.

— Ваши угрозы бесполезны, сударь. Я священник, и если в прошлом мое поведение и было скандальным, то ныне, полагаю, я достаточно искупил его уединением и жизнью, посвященной кропотливым изысканиям.

— Что значит эта шутка? — Арман был в ярости.

— Я возвращался из Парижа в деревню, где я служу кюре, и встретил этого молодого безумца, который знает вас, я воспользовался моим платьем, которое скрывало мое занятие, чтобы показать ему, до какой печальной жестокости может дойти эта литературная мания, которая живет лишь кровосмешением, убийствами и кровью, и рассказал ему эту легенду, которую действительно прочитал, когда изучал теологию в Тулузе и интересовался историей этого края в библиотеке Тулузы.

— Но эта история, — Луицци был ошеломлен спокойствием собеседника, — эта история?..

— Говорят, это история вашей семьи, поскольку из Цицули можно составить Луицци, но, признаюсь вам, я был поражен не столько тем, что вы ее не знаете, сколько тем впечатлением, которое она, похоже, произвела на вас.

Барон почувствовал, как его охватывает сомнение в собственном рассудке, и попятился:

— Так вы тоже меня знаете?

— Я вас знаю уже очень давно, господин барон, нас познакомило несчастье, которое должно тяжким грузом лежать на нашей с вами совести.

— Но кто же вы? — Ужас охватывал душу Луицци.

— Я бы хотел скрыть от вас мое имя, но не для того принял я смиренную жизнь, чтобы прятаться от стыда и унижения. Я аббат Сейрак!

И с этими словами, которые, казалось, окончательно добили Луицци, путник откланялся.

Едва он исчез из виду, как Луицци, вообразив, что снова стал игрушкой в руках Дьявола, вскричал:

— Сатана! Сатана, вернись!

И, поскольку никто не появился, Луицци потряс колокольчиком. Сатана предстал перед ним.

Облик, который он принял на этот раз, устрашил Луицци еще сильнее, чем облик Акабилы. Барону показалось, что перед ним стоит господин де Серни. То был он, его фигура, жесты, осанка. В первый момент от удивления барон не мог понять, то ли он спит, то ли перед ним Дьявол, то ли сам граф. Наконец он решился заговорить, кто бы ни был его собеседник.

— Вот и вы, — сказал он.

— Да, я.

— Что вам угодно?

Дьявол усмехнулся, затем спросил:

— Вы меня не ждали, господин барон?

— Да, я звал тебя, раб. — Арман наконец узнал Дьявола по его зловещей ухмылке.

— И я явился, хозяин.

— Почему в таком виде?

— Потому что он может мне понадобиться.

— Так же как тот, с которым ты только что расстался?

— Только что? — удивился Сатана. — Я не видел тебя со вчерашнего вечера.

— А кто же тот человек, который ушел отсюда?