Тем временем не менее ужасная сцена разыгралась на другом конце замка, в комнате старого Гуго. Старик поднялся, почти тут же очнулась Эрмессинда.

«Лионель, Лионель», — закричала она и пошла к двери, за которой исчез ее сын.

«Не бойся, — задыхаясь от злобы, прошептал старик, — ты его еще увидишь».

Гуго хотел тут же догнать Лионеля, но Эрмессинда бросилась перед ним на колени, чтобы не дать ему пройти. Бешенство Гуго удвоилось, и, вытащив кинжал, он ударил несчастную. Это не помогло, Эрмессинда из последних сил вцепилась в него, не давая пуститься в погоню, тогда он, в исступлении, стал резать ей руки, чтобы заставить ее разжать их: они боролись так долго, что Лионель успел убежать.

Наконец Эрмессинда не выдержала, старик смог вырваться из спальни. Их крики уже давно разбудили обитателей замка, те прибежали в залу, которую уже покинул Лионель, и нашли там Гуго, с яростью допрашивавшего Аликс:

«Где он? Где твой любовник? Где нечестивец?»

Она не отвечала, как будто онемела. Тогда старик направился к ее спальне, крича:

«Жерар! Жерар!»

Он оставался там довольно долго, никто ничего не слышал и не решался пересечь порог комнаты.

Когда он вышел, казалось, что нечеловеческая сила оживила его дряхлое и слабое тело… Он был устрашающе бледен, его седые волосы стояли дыбом.

Гуго увидел не только труп своего сына, но при свете молний разглядел через окно того, кого считал его убийцей и кто скакал прочь от стен замка.

Без сомнения, сам демон вдохновил его, и, без сомнения, ужасная мысль, одна из тех мыслей, которые обрушиваются на человека со скоростью ястреба и душат его в своих железных объятьях, овладела им, ибо он не испустил ни одного крика, ни одного проклятия, но решительным и сильным голосом, не похожим на его собственный, отдал несколько приказов. Повиновение слуг было в замке Рокмюр делом обычным, однако никогда еще оно не было таким полным и скорым, настолько твердый голос и самообладание Гуго поразили и ужаснули всех.

В одно мгновение труп Жерара, Эрмессинду и Аликс вынесли на большой двор замка, и туда же вывели трех лучших коней, трех сильных жеребцов, которые рвались из узды и ржали. Веревки уже приготовили, и в один миг труп Жерара, умирающую Эрмессинду и Аликс, которая отбивалась что было сил, привязали к спинам коней.

Как только последние узлы были затянуты, Гуго вскричал громовым голосом:

«Да свершится адский суд!»

Ворота открылись, и кони, раздувая дымящиеся ноздри навстречу ветру, который доносил до них горячий запах кобылицы, устремились наружу.

Тем временем другие слуги натаскали вязанки дров и соломы в большую залу замка.

Гуго направился туда твердым шагом и столкнулся со старым священником Одуэном, который поднялся позже всех из-за своей старости и слабости и видел только наказание виновных.

«Что я слышу? Жерар мертв?» — спросил он у Гуго.

«Да, можешь помолиться за спасение его души».

«Ах! Я видел, как ужасно ты отомстил за него, я должен молиться за твою душу».

«Не растрачивай свои молитвы даром, пастырь: при виде мертвого сына я попросил о мести небо, но мне ответил ад. За эту месть я заплатил своей душой, пойду отдам ее».

Старик тут же закрыл дверь в залу и мгновение спустя послышался шум разгоравшегося пламени. Вскоре Гуго предстал перед всеми на самой высокой башне замка: там, стоя между огнем небесным и земным пожаром, он застыл в неподвижности, как белая статуя. С высоты горящего замка, при свете пламени, которое, казалось, не может его уничтожить, как будто он — его вечный и неистощимый источник, он видел, как осуществляется месть, обещанная ему преисподней.

Неоседланные жеребцы рванулись вслед за кобылицей к подножию холма, преследуя и обгоняя друг друга, брыкаясь и сталкиваясь, — труп Жерара болтался взад и вперед, стукаясь то о круп, то о бока, то о шею своего скакуна, умирающая Эрмессинда слабеющей рукой цеплялась за гриву своего, а Аликс пыталась вырваться из пут, которые удерживали ее. Что до Лионеля, то он пустил свою кобылицу по воле ветра, и она, привыкшая к более твердой руке, повернула назад к замку.

Лионель обнаружил это, лишь когда внезапно прямо перед ним загорелся свет. Он смотрит, не понимая, откуда идет это красное свечение, которое сливается с белым светом молний, как вдруг к нему в бешеном галопе подскакивает первый жеребец, и, когда гордое животное пытается остановиться, Лионель видит перед собой колышущееся тело брата. Лионель вскрикивает и тут же слышит другой крик. Он оборачивается и видит, как мимо него проносится Аликс, бледная, с развевающимися волосами, диким, блуждающим взором, затем она тут же исчезает. Как и тогда, когда он узнал тайну своего рождения, Лионель сомневается, закрывает глаза, хочет бежать, но снова слышит чей-то зов. Он открывает глаза… Эрмессинда, протягивая к нему окровавленные руки, кричит:

«Это я, Лионель, твоя мать!»

Новое видение — и страх, леденящий душу ужас проникает в кровь и плоть Лионеля, он не верит своим глазам, чувствуя, как теряет и силы и разум. Он прижимается к своей лошади и со страхом оглядывается вокруг, чтобы убедиться, что призраки, промелькнувшие подобно молниям, испарились, но нет, они возвращаются на трех конях, которые встают на дыбы, скачут и сталкиваются, кружа вокруг Лионеля: первый несет на себе труп, второй — умирающую и истекающую кровью женщину, третий — другую женщину, которая извивается и бешено кричит, и Лионель прекрасно узнает голоса, которые кричат ему:

«Лионель, Лионель, это я… твоя мать, твоя сестра…»

Проклятые имена для несчастного, они вызывают в его памяти лишь страшные слова: прелюбодеяние, кровосмешение, убийство.

В ужасе и панике Лионель сдавливает бока своей горячей кобылицы, та вырывается вперед с невероятной скоростью, ее тонкие и легкие ноги стелются по земле, а губы играют удилами, которые выпали из ослабевших рук Лионеля. Тут же мощные и тяжелые жеребцы возобновляют свою дикую скачку. Их широкие копыта стучат по дороге как молоты сотни кузнецов. Кажется, кобылица прислушивается к их ржанию, убегает от них, затем поджидает, тоже ржет, замедляет свой полет и позволяет приблизиться одному. Лионель оборачивается и видит Аликс, задыхавшуюся и обезумевшую, — она протягивает к нему руки и исчезает, унесенная своим скакуном. Кобылица останавливается. Другой скакун проносится совсем рядом. Лионель отворачивается и зажмуривается, чтобы ничего не видеть, но чувствует, как его толкает труп брата, он болтается из стороны в сторону и бьется о бока жеребца, который проносит его дальше. Лионель хочет бежать, он рычит, беснуется, но чувствует, как его горло сдавливают две теплые от крови руки: то мать Эрмессинда, которая говорит ему:

«Лионель, спаси меня, спаси!»

Он отталкивает ее и с яростью стегает резвую кобылицу: та бежит, но распалившийся жеребец, несущий Эрмессинду, не отстает, кусает ноздри лошади, прижимается к ее бокам и несется так же быстро, как она, и окровавленные руки матери-прелюбодейки не отпускают шею сына-кровосмесителя. Тогда Лионель в бешеном усилии снова пришпоривает свою кобылицу, до крови рвет ей бока, подгоняет криками, обходит всех скакунов, которые преследуют его, и вырывается наконец из судорожных объятий призрака, но слышит крик Эрмессинды:

«О! Будь ты проклят!»

Несчастный, рассудок покидает его, он останавливается на этот крик и оборачивается к призраку, который кричит голосом его матери и проклинает его, но тут Жерар и Аликс начинают кружить вокруг него, их лошади встают на дыбы и угрожают ему копытами. Он снова пускается вскачь, пригибается к шее своей кобылицы и закрывает глаза, тут Аликс снова догоняет его, наклоняется к нему, прижимается и произносит, задыхаясь, голосом тихим и прерывистым, как будто хочет сказать что-то только для него:

«Лионель, это я… Лионель, это я… Аликс, которую ты любишь!»

И когда он отбивается от нее, чтобы освободиться от жутких объятий, она добавляет с отчаянием, пытаясь смягчить его сердце: