— Я предпочитаю нищету, — стояла на своем Эжени.

— А я оставлю при себе свои кровные!

— И ради Бога. Дядюшка, я еще не разучилась зарабатывать собственными руками, не волнуйтесь — прокормлюсь как-нибудь.

— Вот и отлично, — поддержала ее Жанна, — а я буду тебе помогать.

— Ах, — закричала Эрнестина, — какая подлость!

— Эрнестина! — ахнула Эжени.

— Да, сударыня, это подло, подло и еще раз подло! Разве не хватит с меня прозябания в нищете и убожестве, без имени и без будущего? В детстве с позором меня гнали отовсюду! Вы отказывали мне даже в знакомстве с отцом, человеком знатным — я знаю! А теперь своим отказом вы отнимаете у меня единственный шанс на имя и состояние — как это подло с вашей стороны!

— О-о! — запричитала Эжени, обхватив голову руками. — Эрнестина, дочь моя, доченька!

— И ты терпишь, что этакая закорючка вот так с тобой разговаривает! — возмущенно подхватила Жанна. — Оскорбляет еще! Эх, у меня бы она другую песню запела…

— Сударыня, — огрызнулась Эрнестина, — вам-то что от меня нужно? Я вас и знать не знаю.

— Ах, паршивка, не знает она меня! — заверещала старая Жанна. — А когда твоя мать, вместо того чтобы отдать тебя, как все, к чертям собачьим в приют, работала не покладая рук, чтобы тебя же, змеюку неблагодарную, прокормить да приодеть, кто тебя тогда холил-лелеял, кто нянчил тебя вместе с кормилицей, отродье ты приблудное?

— Ах, это я-то приблудная? Раз так, — не осталась в долгу Эрнестина, — то это не мой грех. У матушки спросите, каким ветром меня надуло!{304}

— О, горе мне, горе! — Эжени согнулась от отчаяния и удушающих рыданий. — О, горе, горе!

— Здесь нет ни одного порядочного мужика, — заорал вне себя Риго, — за которого можно отдать порядочную женщину!

В этот момент Армана охватило желание подбежать к Эжени, встать перед ней на колени и расцеловать ее руки; он уже приподнялся с кресла, но Дьявол, ткнув пальцем в дарственную, оборвал его:

— Ты читай, читай лучше.

И Луицци рухнул обратно на указанное ему место. Зато адвокат в мастерском прыжке поймал посланный Риго мяч, понимая, откуда идет его ярость:

— Сударь! Будь Эжени Пейроль хоть бедной, хоть богатой, но здесь найдутся честные люди, готовые предложить ей руку и сердце!

— Конечно, — выкрикнули в один голос клерк и приказчик, вскочив с места, — конечно, найдутся!

— И я тоже не против, — послышался голос Малыша Пьера.

— Эжени, послушай меня, — сказал старый Риго. — Выбери мужа из тех, кто здесь; эти господа не так уж плохи, как я сначала думал, они даже чем-то мне по душе…

— Нет, дядюшка, нет! Слишком уж все отвратительно, Господь мне свидетель!

— Просите прощения у матушки, — шепнул граф де Леме Эрнестине, — или мы погибли.

Эрнестина застыла в нерешительности; Луицци наблюдал за происходящим и, повсюду узнавая руку Дьявола, тихо сказал ему:

— Ты был прав: бедная мать, лучше не скажешь.

— Погоди, хозяин, то ли еще будет, — хмыкнул в ответ Сатана.

Тут Эрнестина подошла к Эжени, встала на колени и очень-очень трогательным голосом, но с сухими и жесткими глазами, проговорила:

— Простите меня, матушка… какое-то минутное помешательство, не иначе… Должно быть, это любовь… Я совсем потеряла рассудок… Вы сами, верно, знаете, до чего может довести сильная страсть.

— Замолчи, замолчи, несчастная! — ответила Эжени. — Не оскорбляй меня своими мольбами, как оскорбляла злобой. Раз уж Бог дал мне жизнь лишь затем, чтобы я жертвовала ею ради других, я отдам ее до конца; раз уж нет другого пути, то придется мне положить свою жизнь на алтарь твоего счастья.

Умолкнув, она обернулась к адвокату, собираясь с духом, но тут, казалось, силы оставили ее, и она еще раз с надеждой взглянула на Луицци; в ее глазах светилось последнее предложение человеку, у которого, как она считала, сохранилась хоть капелька совести, раз он смог отказаться. Но Дьявол опять издал свой противный смешок, и Луицци опустил глаза.

— Сударь, — обратилась тогда Эжени к адвокату, — желаете ли вы взять меня в жены?

— Да, сударыня, — ответил господин Бадор, — и Бог мне свидетель — как я буду почитать и уважать вас до конца дней своих!

— Ну вот и хорошо, — крякнул Риго, — сказано — сделано. А теперь, господин нотариус, вскройте конверт с дарственной; я буду придерживаться ее положений в любом случае, женятся они или нет, а тот, кто будет недоволен, может проваливать. Читай, чернильная твоя душа, читай.

Нотариус не спеша взял в руки конверт и сломал одну за другой пять печатей. Он делал все нарочито медленно, словно задавшись целью вытянуть все жилы из женихов; клерк и приказчик, лично уже не заинтересованные, потешались вовсю над перекошенными физиономиями счастливцев, а Луицци с грустью смотрел на несчастную Эжени, закрывшую лицо руками. Нотариус тем временем торжественно развернул лист бумаги, а потом, взяв в руки очки, начал тщательно их протирать.

— Отлично, отлично, — одобрительно отозвался Риго, — спешка нам не впрок; все будет, господа, все будет.

Наконец нотариус водрузил очки на нос и, прокашлявшись как полагается, прочел дарственную, из жестокой любви к порядку не пропустив ни слога этого варварского протокола, пока не дошел до пресловутой статьи, гласившей, что Риго отдает в приданое два миллиона франков, в настоящее время хранящиеся на счету во Французском банке, своей внучатой племяннице Эрнестине Турникель, внебрачной дочери Эжени Пейроль.

Эрнестина испустила радостный крик, граф де Леме припал к ее ногам, а госпожа де Леме сжала обоих в материнском объятии непомерно удлинившихся вдруг рук. Эжени обронила слезу и сказала господину де Бадору:

— О, сударь, простите меня…

— Ах, оставьте, оставьте, сударыня, у меня в кармане лежит неплохой документик, по которому с этого момента граф де Леме должен вам пятьсот тысяч франков.

— Как? — закричала на жениха Эрнестина. — Вы посмели распоряжаться моим приданым?

— А если бы оно досталось не вам? — усмехнулся адвокат.

— Мы еще оспорим содержание этого документа, — взъерепенился пэр.

— Оно в полном порядке как по содержанию, так и по форме.

— А это мы еще посмотрим!

— Ну хорошо, хорошо, — вмешался Риго, — в конце концов, вы можете и не жениться, если не хотите. Что сделано, то сделано, и приданое будет дано так, как предписано дарственной.

— Если, конечно, господин де Леме признает законность соглашения, — ухмыльнулся адвокат.

— Не вздумайте! — опять крикнула на будущего мужа Эрнестина.

— Это нечестно! — сказал граф. — Расписку вырвали у меня обманным путем!

— А как насчет моих десяти тысяч? — поинтересовался клерк.

— Как?! Еще?! — заверещала Эрнестина.

— И моих, — добавил приказчик.

— И, по всей видимости, барона, — расплылся в улыбке Риго.

— Я лично не участвовал в этой грязной дележке, — возразил Луицци.

Нотариус оборвал поднявшийся гвалт столь едким и громким на этот раз смехом, что все тут же умолкли, приготовившись слушать.

— Однако, господа, я ведь не закончил еще чтение документа, — напомнил он, — слушайте дальше. Так вот, вышеуказанная сумма будет вложена в государственные облигации под пять процентов годовых.

— Недурственно! — тут же подсчитал приказчик. — Облигации у нас сейчас идут по сто десять, так что в сумме это составит девяносто девять тысяч девятьсот девять франков и девять сантимов в год{305}.

— Я бы предпочел вложить их в ипотечный банк, — задумчиво ковырнул в носу клерк.

— Тише, тише, господа, — раздраженно шикнул на них граф де Леме, — дослушаем же до конца.

— Вышеуказанная рента, — продолжил нотариус, — будет выплачиваться как узуфрукт{306} от суммы в два миллиона франков госпоже Эжени Пейроль, в девичестве — Турникель, до конца ее дней; ее же дочь, Эрнестина Турникель, обладает правом собственности без права пользования доходами от нее.