И прежде чем бедняга Акабила сообразил, что от него хотят, он получил от Риго удар ногой, как бы интересовавшейся, добротные ли тапочки ей придется носить.

Сын короля сразу все понял, сунул в шляпу руку и вытянул первый листок с именем Эрнестины. Господин Бадор, сидевший рядом с ней, испустил продолжительный вздох, который был хором повторен приказчиком и клерком.

Акабила опять погрузил руку в шляпу, и на этот раз нотариус прочел имя Эжени. Настал черед графа де Леме пламенно вздохнуть, и опять ему вторили в унисон господа Маркуан и Фурнишон. Оставалось только имя госпожи Турникель, проворчавшей с недовольной гримасой:

— Остатки после других — вот, право, удовольствие…

— Вам хватит, можете не сомневаться, — сказал адвокат с крайне удовлетворенным видом.

— Останутся и красавцы, — заметил приказчик.

— И добряки, — поддакнул клерк.

— И благородные, — добавил граф де Леме.

Луицци промолчал.

— И даже влюбленные, — послышался от дверей чей-то голос.

Все оглянулись: Малыш Пьер, вошедший в гостиную, не снимая сапог, громогласно заявил:

— Я ищу вас, господин барон; некий важный господин из Парижа просил передать вам, что либо вы немедленно явитесь к нему, либо он сам вас здесь найдет.

— Минуточку! — вмешался нотариус. — Мы не можем так вести процедуру. Если господин барон уедет, я потребую его исключения из числа претендентов.

Луицци колебался: он припомнил данную ему Дьяволом надежду, но не забыл и о его угрозе.

— А как он выглядит, этот господин? — спросил он.

— Он такой большой, грозный, весь в черном, в руках портфель, а с ним два курьера; смахивает на судейского.

— Судебный исполнитель! — ахнул Луицци.

— Возможно, — продолжал Малыш Пьер, — так как остановился он у мирового судьи и, когда я его видел, он все чего-то царапал на гербовой бумаге.

— Похоже, — хихикнул адвокат, — у господина барона некоторые неприятности… переводные векселя{302}, например…

— Если надо будет, я их оплачу, — негодующе огрызнулся Луицци.

— Это чем же? — поддержал адвоката пэр Франции.

Луицци побелел от ярости, а нотариус, издав еще раз свой противный смешок, сказал:

— Ну-с, мы закончим когда-нибудь или нет?

— Верно, — подвел итог господин Риго. — Кто не хочет участвовать в нашей лотерее, может уйти, силком мы никого не держим.

Луицци приготовился уйти; он чувствовал, что позорится в глазах женщины, с таким презрением отзывавшейся об охотниках за ее приданым.

Но в то же время он вспомнил, что передал банкиру свои векселя на весьма солидные суммы и что срок векселей истек. К ужасу перед нищетой добавился страх перед тюрьмой, и барон, которому природа не отпустила в полной мере решительности и здравого смысла, которые направляли бы его в трудные минуты, остался. Малыш Пьер устроился в углу, а Эрнестину попросили огласить свой выбор.

Автор не претендует на красочное описание лиц присутствовавших, ибо ситуации, похожие на ту, о которой он ведет рассказ, крайне редко случаются в человеческой жизни, но если читатель хочет получить соответствующее представление, то пусть только представит себе группу наследников в минуту вскрытия завещания: один, пытаясь казаться ко всему равнодушным, что есть силы прикусил губу, чтобы скрыть ее подрагивание; у другого, с разинутым ртом, глаза вылезают из орбит; у третьего, с бегающим взглядом, трясутся ноги, руки и даже кончик носа; четвертый вообще сидит с перекошенной рожей; пятый ищет, на что бы ему опереться, ибо ноги его не держат{303}. Похожая картина наблюдалась и в данном случае. Эрнестина встала, жеманно потупила глаза и, не обращая внимания на адвоката и его пылкие вздохи, от которых сердце его, казалось, вот-вот выскочит из грудной клетки, скромно проговорила:

— Я выбираю господина графа де Леме.

Пэр Франции, оторвав влюбленный взгляд от госпожи Пейроль, резко вскинул голову, испустил радостный клич и, подбежав к Эрнестине, начал целовать ей ручки:

— Вы поняли, что у меня в душе, — говорил он. — О! Вы почувствовали, что я люблю вас, и только вас!

Госпожа Пейроль презрительно улыбнулась, а адвокат, искусным маневром оказавшийся рядом с ней, воскликнул, всем своим видом излучая радость и счастье:

— Все естественно, юность выбирает юность, и абсолютно правильно, ведь, чтобы обрести счастье в совместной жизни, нужно быть примерно одного возраста.

— О каком таком одном возрасте вы говорите? — засмеялся господин Риго. — Вы только что нам тут заливали, что вам двадцать восемь.

— Мне стукнуло уже тридцать пять полных, черт бы их побрал, годков, — возразил адвокат, не отрывая глаз от лица Эжени.

— Подумаешь, тридцать пять, — с досадой пробурчал клерк, — тоже мне — заслуга!

— Глядишь, и мы до такого несчастья доживем, — добавил приказчик.

— Тихо, тихо, господа! — сказал Риго. — Эжени, теперь ваш черед.

Не вставая со своего стула, она оглянулась растерянно вокруг и наконец проговорила тихо и с надрывом, словно слова разрывали ей грудь:

— Я выбираю господина барона де Луицци.

— Меня! — ахнул Арман.

В этот момент он вспомнил, как спрашивал у Дьявола о том, кому предназначены миллионы Риго, и лукавый не ответил ему.

— Так вы согласны? — спросил Риго.

— Хе! Хе! Хе! Хе! Хе! Хе! — заскрипел опять своим противным смехом нотариус.

Луицци опешил, узнав наконец это хихиканье: то был смех Дьявола!

— Согласны вы или нет? — повторил Риго свой вопрос.

— Минуточку, — вмешался нотариус, — господина барона не было здесь, когда зачитывался брачный договор, и, возможно, он был бы не против ознакомиться с ним, прежде чем отважиться на столь ответственное решение. В частности, он должен знать, что по контракту в случае смерти жены переживший ее муж получит долю наследства, полагающуюся ребенку. Вот, господин барон, будьте любезны, взгляните сюда.

Луицци подошел к нотариусу, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног: ведь если он примет предложение госпожи Пейроль, он, может быть, обречет себя на еще более беспросветную нищету, чем в противном случае; если она не получит приданого, то его ждет тот самый еще худший вариант, которым угрожал Дьявол. Он облокотился на стол, чтобы не упасть, и увидел рядом с текстами брачных договоров большой запечатанный конверт, в котором, по-видимому, и находилась дарственная на два миллиона.

— Вот здесь, — сказал нотариус, ткнув тонким пальцем в один из контрактов, — читайте.

Голова Армана кружилась, перед глазами все расплывалось, и он не смог прочитать ни строчки.

— Возьмите мои очки, — поспешно пришел на помощь нотариус, — вам будет лучше видно, господин барон.

Безо всяких церемоний он водрузил очки на нос Луицци, продолжая в то же время показывать ему на какое-то место в тексте. Но, едва сосредоточив глаза на документе, Арман обнаружил, что очки Сатаны вновь придали ему ту магическую силу видения, которая позволила ему когда-то прочесть историю Генриетты Бюре сквозь стены и ночь. Все присутствовавшие с тревогой наблюдали за Луицци; наклонившись, он взглянул на дарственную, и сквозь плотную бумагу конверта прочел искомое: Риго отдавал два миллиона в приданое Эрнестине Турникель, внебрачной дочери Эжени Пейроль, в девичестве — Турникель.

— Ну-с, согласны вы или нет? — в третий раз спросил Риго.

Луицци упал на стул нотариуса и ответил:

— Нет.

Эжени вскрикнула от стыда и отчаяния, охотники за приданым издали радостный клич, а что касается Риго, то он повторял вне себя от ярости:

— Нет? Ах, вы говорите «нет»? Нет… Это мы еще посмотрим… Ну что ж, Эжени, выбирайте себе другого мужа. Господа согласятся — будьте уверены.

— Теперь мой черед сказать нет, — выпалила Эжени. — Отдайте ваши деньги, дядюшка, моей дочери, а меня отправьте в какую-нибудь дальнюю деревню.

— Вот как? Не выйдет, я тоже скажу нет! — запальчиво закричал Риго. — Или у каждой из вас будет по мужу, или не получите ни су!