Наследник Телесуфы отказывался верить глазам… Как, как, как этот неверный, что на паре его лучших скакунов кое-как унес ноги с подворья на Корнюши, мог оказаться тут? Да ещё во главе войска, испортившего все замыслы, укравшего славу и победу!!! Всё, всё украл этот неуловимый русак!

Мысль об угнанных скакунах взвинтила кочевника, доводя до безрассудства. Не суждено им было разминуться.

Солнечным зайчиком мелькал в руке Кирея клинок, доныне крушивший любого врага. Но и сабля Бердыша, не уступая, превратилась в непробиваемый щит и разящее колесо. Порою, Кирею казалось, что у русского вожака не одна, а шесть рук, слившихся в одну вихреобразную мельницу.

— Ну, что, хазарин, бум соседиться али разбредёмся? — издевательски выплеснул Степан. Ответно истекало зловещее: щучий клеск, змеешип, выпья жутень…

Бой почти стих. Стороны жадно дожидались конца. Кирей явно сдавал, но это лишь утроило его упрямство. Молодой батыр свирепо клацал зубами, норовя, коль повезет, хоть куснуть гада. Степан дважды уязвил бешеного: в плечо и грудь. Самому остриём лишь располосовало покрут на рёбрах. Вот сабельное колесо взвизгнуло ещё раз, и правая рука Кирея отвалилась до локтя.

— Бум соседиться? — с задышливым перерывом выкряхтел Степан.

К горлу израненного шишака вытянулось лезвие — сонно и как бы приглашающе: дескать, сдавайся.

— Али разбредёмся?..

С львиным рыком Кирей ухватил сталь зубами. Рванулся, насаживаясь на самую елмань. Чудовищный вопль потряс поляны и рощи. Лениво зажижилось кроваво-студенистое. Тело батыра обмякло. Растёртые ужасом соплеменники содрогнулись…

С победными криками русские продолжили истребление жалкого, растерянного, растерзанного, хотя и по-прежнему многочисленного неприятеля. Затылки степняков поливало свинцом из сруба. Потом оттуда высыпали совершенно бодрые ребятушки. Поразмяться. А прямо с плоского настила и из бойниц на затылки вспятивших ногаев, что еще только вот лезли по взвозу с Волги, прыгали ликующие стрельцы и казаки.

И разбрелась орда, порывисто и трусливо.

Чуть больше половины избегли участи главаря. Эти, смазав соплями пятки, уносили ноги. Семерых взяли в плен. Позже — подобрали пяток раненых.

Воистину, ценная добыча! Пленных — отправить в Астрахань на допрос, для уличения в разбойном нападении на сторожевые избы.

Дюжине, в основном из числа спасённых стрельцов с соседней заставы, поручалось препроводить полоняков к князю Лобанову-Ростовскому. Десятерых во главе с троповодом Ларионом Кашиным Бердыш послал к разорённой заставе.

И подумал про поважневшего Лариона: «Ну, можешь же. Чего ж и себя, и людей загодя тупишь словесно? Эка беда ведь для русского человека: всё может, а выразить красиво не получается. Космато всё и с заковыринкой. А его всякие гладкие и стриженые за это — в дураки. Только дело-то вернее слова».

Степан с оставшимися астраханскими помог местным восстановить покорёженный сруб и подгоревший ворок. Ряды русичей заметно поплешели. Девятерых уже не воскресить. У четырнадцати разной степени раны, глубокие тяжи и мелкие порезы.

Проторчав с неделю, Степан тронулся дальше, к излуке. На всякий случай. Что как, по умыслу Телесуфы, и в северные улусы под личиной мятежных султанов покатили отборные ногайские рубаки с указкой воевать царские укрепления по Волге? Это ведь смертный приговор еще и незаложенному Самарскому городку.

С собою отобрал четверых астраханцев. Остальных послал назад. Брать большой отряд неразумно: теряется быстроходность.

В срубе, как и до столкновения с Киреем, осталось десять сторожей, половина из выздоравливающих. Убитых казаков заместили астраханцы.

Через месяц после бегства с Корнюши Степан Бердыш достиг Самарского урочища. Нигде и намёка на угрозу волжским заставам. И как знать, не эта ли расправа над Киреевым нарядом прищучила ногайскую прыть, отбила охотку соваться, куда не зван?!

Матюша Мещеряк

От Стрешнева узнал, что некий кочевой куп пытался приблизиться к месту закладки будущего детинца, но казаки Кольцова дали ему крепкий напуск, отогнав в степь.

На пятый день Степанова пребывания на Самаре с Яика прибыла дюжина станичников, рассорившихся с Мещеряком и Барабошей. Эти также согласились повиниться перед государем. Но принесли неутешительную весть. Казаки Матюши обрушились днями на улус Бабухози. В главном купе учинили резню, порубав множество ногаев. Сам Бабухозя, перед этим вот только вернувшийся от Уруса, пытался пробиться с личной охраной в сорок сабель. Однако Ермак Петров, Иван Камышник, Ортюха Болдырев, Чекбулат Янбулатов, Нечай Шацкой и Кузя Толстопятый задали такую баню, что укокошили всех. При этом Нечай схватился с самим Бабухозей, смертельно ранив в живот. Свирепый Петров в пылу рубки отсёк голову переодетой в мужское хозиной жене.

Уйти повезло лишь Карашманхозе. Драпал так, что не оглянулся на зов жены, заарканенной Кузей. Между тем, баба приходилась сестрой самому Урусу. Уже это одно могло вызвать несусветный раздор.

С великим трудом объединив своё рассечённое на обрезки войско, ногаи-таки утеснили казаков в лес. Но те дважды ещё послед делали вылазки, отгоняя людей и скот. У кочевников граблено и пленено столько, что на каждого шарпанщика пришлось едва ли не по полоняку и паре лошадей. По ходу делёжки-то и обострился спор между казаками. Особенно, ввиду нехватки полонянок. «Обделённые» той же ночью утекли из стана Мещеряка. Со слов утеклецов, Матюша и Барабоша в ближайшие недели должны нагрянуть на Сатыев улус — подвергнуть такому ж разору.

С этих весток Бердыш призадумался. Может, есть смысл двинуть на Яик: уговорю Матюшу не множить разгромных набегов, а, покуда не поздно, повиниться и перейти на царскую службу. Ясно предвидимы и последствия такого шага. Терпение Барабоши — не пастила. Тянешь-тянешь, она и ломкнет. А там и скорый суд, где вдосталь личных врагов, не говоря про ненависть станичников к царским служакам вообще. И передумал. Не сразу же: пусть утухнет горячка, ужмётся и дурь.

Несколько дней Степан пыхтел в лесу. Помогал валить деревья. За полмесяца наготовили столько лежней, что хватит на добрую половину внутренних построек. Деревья валили восемнадцать мужиков. Остальные стаскивали, зависимо от росстани и величины, как кому спорее: вручную, волоком и тяглым скотом, — к сердцу будущей северной стены, самой незащищённой.

Со дня на день ожидали с большого разъезда воеводу Жирового-Засекина и стрелецкого голову Елчанинова. Стрешнев добивался к их прибытию заготовить и отесать как можно больше столбов. Князя и голову ждали с нетерпением. В их обозе грезилась большая доставка: продукты, рабочие, воины и, главное, женщины…

Бердыш с улыбкой представил хорошенькую дочку Елчанинова. Сам не ожидая, смикитил вдруг, что запомнил её лицо. Больше всего запал взгляд трогательных и в то же время озорных глаз. Вот только цвета их, убей бог, не припомнить. Впрочем, такие глаза могут быть любого цвета. Как радуга. Они как бы всасывали неброскую, но пристёглую, врубельную навек красоту, глубину и нежность женских глаз вообще. Вспоминая дочь Елчанинова, Бердыш горько над собой посмеивался: если без шуток, никогда у него путного с женщинами не выходило.

Однако вот теперь-то и пора. На Яик.

Сочинив Стрешневу подробный отчет о последних событиях для пересылки с нарочным в Москву, Степан с несколькими казаками пошёл на Яик.

Дорога тяжела не показалась, за что спасибо последнему месяцу зимы: теплынный. Ехалось легко. Да и до Кош-Яика добираться не пришлось. На пятый день столкнулись с Матюшей. В его становище… Дело было так.

Вдали закрупилось жильё. С виду не ногайское. Стало быть, казачье. Стан был немаленький, но временный — угадывалось с первого взгляда. Вал с изгородью двойного плетенья, переложенной землею. За ним мешанина жилищ всех родов. Палатки и землянки соседствуют с громоздкими кибитками и даже полубрусяными-полужердяными хибарами. Сразу видно: станичники осели не на день-два, но вряд ли на годы. Скорее, до оттепели. Весь люд был конный и бессемейный. Зимница, догадался Бердыш.