— Да недели, почитай три-четыре назад или поболее. У Акбердия свидетели целы, — подбоченясь, чвакал бий, но не так уверенно, и зыркал на вельмож.

— Ага! Так вот, — посол взял значительную вымолчку, оглядел смело урусов двор, — не могли казаки Кольцова в том зле участвовать. Ибо, — ещё одна вымолчка, — весь его стан перешёл на царскую службу раньше того избиения. Тати тогда же покаялись, шерть чинили царю и ровными долями распределились по весям и дозорам. Вот тебе и поклёп. И злая хула, что рождена, байкана, нянчена и приодета общими нашими смутьянами, — прострельный взгляд на заморгавшего Телесуфу. — А коли словам моим не доверяешь, так у меня, князь, есть видок, который имеет и бумагу о том, и чьё имя в той бумаге проставлено. Сам же он государем уполномоченный. Прикажи его кликнуть, он тебе ту присягу представит. Только нынче ты с ней можешь ознакомиться. И без того её отсылку в Москву много недель откладывали — заранее ожидаючи наговоров охульников. Для тебя берегли, полагая, какие могут у тебя быть на нас неверные взгляды. Так что, надеюсь, приязнь двух высоких повелителей восстановится — всем недругам назло.

Лицо Уруса дрогнуло. Слабым манием он приказал ввести царского уполномоченного. Степан с достоинством поклонился и, не дойдя посла, протянул бумагу. После чего вторично поклонился и вышел. Иван ступил к дивану и передал грамоту толмачу. Тот скороговоркой перевёл господину содержание, не до конца даже. Урус был озадачен, но, так и сквозило, доволен.

— Хорошо, — устало произнёс после раздумья. — Бей челом воеводе астраханскому. Жди гонцов. Стану шерть чинить.

Обливаясь потом, Хлопов вывалился на свежий воздух, нестрастно кивнул Степану. Тот беззвучно выдохнул. Теперь осталось покорно снести тягостные дни ожидания на подворье у несносного Телесуфы.

Дворник Телесуфа

Телесуфа даровито травил жизнь русским. Он строго ограничил их свободу, разрешив прогуливаться возле своего терме. Делалось всё, чтоб расшатать устои посланных. Днями страхолюд частенько мотался по их теру. Своих заставлял громко играть на тулумбасах. У посольского терме с зари и дотемна прохаживался драный ногай, с сирыми перерывами наяривая на длинной скрипучей трубе. Не исключено, всё это творилось с благословения Уруса. Задумка просчитывалась навскид: Хлопов не выдержит, уберётся восвояси, сорвав и отдалив присягу.

Но Иван, приобретя за годы посольской службы завидную закалку, стойко сносил корнюшенные измывательства. Степану подворье далось тяжче. Он не привык к неприкрытому поношению чести. От бунта богатыря удерживал только пример Ивана да угроза телесуфовой расправы. К счастью, в середине месяца (16 января) с утра заявился толмач Бердый Ахмет, известил, что Урус пополудни ждёт Ивана Хлопова в открытом поле.

— С богом, — напутствовал Степан.

Просидел допоздна, томясь от одиночества, нетерпения, подвешенности: в тревоге за исход дела. Радовало, пожалуй, одно — отсутствие Телесуфы.

Темнело, когда Иван вернулся. Истомлён, хмур. Бердыш не задавал вопросов. Хлопов приткнулся локтем к ковру и вдруг рассмеялся:

— Всё. На Коране князь поклялся в верности и приязни.

— Так вот запросто?

— Как же! Сперва очень приятностно прошлись по казачкам… Однако, столковались. При условии… Князишка велел просить государя, чтоб мы вывели шарпанщиков с Яика и Волги. Даров и денег просил. Сиречь, желает будто, чтоб всё сделалось, как прежде, при покойном царе. А опосля… пригласил на угощение в свой юрт.

— Ага, то-то я и гляжу, вроде, как Иван хмелен, — улыбнулся Степан.

— Невежа! Разве ж мусульмане крепким заправляются? — с этими словами посол завалился на боковую.

Бердыш вышел на мороз: подышать. Руки чесались, сила так и пёрла. При входе чернели опостылевшие копейщики. Плюнул. Ну, да хрен с ними. Натерпелись, хва. До завтра, и будьте-забудьте.

Поблазнился ближний свист. Обернулся к страже. Не шелохнутся. Подался вбок и отшатнулся. Видение было не из кротких: над кривой стеной ближнего отава пузырилась… головища в мохнатой шапке.

— Стеня, — негромко позвала башка.

«Меня»? — поражённый Степан ткнул себя в живот.

— Да. То я, Ураз. Помнишь? Из Москвы шли. Молчи. Не шевелить. Слушай. Телесуфу вот только акбердиевы человеки докладать, что в тебе уличить казак, чей погром акбердийский куп у река Самар был. Телесуфа — в Урус. Думай, испроссять тебя схвачать. Не знай, правы ль видецы, но тебе, однако, худо бывать.

— Что ж делать? — руки в боки и как бы безмятежно разминая плечи, спросил Степан. — В Астрахань податься?

— А как ещё? Однако, не всё. Слюшай далш. У Телесуфа крепкий подозрень на московский царь. Вчера Телесуфа делил свой замысла с Исмаилой. Хочет слать вдоля Волга до Самар большуй куч, потому что разорять засека и нюхать о что-то на большой дуга. Все наши выдавать себя за человеки Казый улус, вражий Урус.

— Так. Надо что-то делать. Кого Телесуфа закрутчиком ставит?

— Как?

— Ну, заводилой, начальником.

— Не ведай. Торопися.

— Да как же я утеку без оружия, без лошади?

— Вот глядай: сабль. Вот тут я это ложить. Вот далей: тута, — знак вправо, — у привязя стоит два быстрый лошадка. Они — сына Телесуфа Кирея. Чуешь? Теперь поспешать. Я уходю. — Башка исчезла.

Бердыш оглянулся на приставленных охранников: недвижны. С нарочитой беспечностью, как бы продолжая зарядку, Степан пошёл в огиб соседней кибитки. Ура: здесь, точно, переминаются лошадки. Осёдланные! Достать бы одним скачком. Ах, что за бесьи бирюльки? К лошадям подошёл коренастый ногай, щупнул одну за бабку. Одновременно, с того края шатра, где был только вот Ураз, донёсся хриплый крик. Ногай встревоженно уставился в сумрак.

Бердыш связался в узел, прыгнул на зёву. Не успев дохнуть, конюх остался без сабли и покрыл костистым телом аршина два хрустящего снега. Оказавшись в седле, Степан чуть не полетел вслед за сбитым ногаем. Конь взвился на дыбы. Но завзятый наездник жёстко унял мятеж. Слева возник видный кочевник с задранной саблей. Что-то вопит. Что? Тьфу, лиходей! Думал, с Уразом что. А дурень просто саблю брошену нашёл. Славя бога, Степан поскакал вдоль отавов.

— Эх-ма, выноси, коняжка! — гикнул он, пролетая мимо распахнувшего рот находчика Уразовой сабли. И едва не налетел на пятерицу, резво поспешавшую впереди Телесуфы. Задышливо отдуваясь, дворник Уруса ничего сперва не понял. А мгновенья замешки беглецу хватило, чтоб оставить ногаев далеко на задах. Вровень с его скакуном шёл второй. Наконец, вдогон понёсся дробный перескок, всё более глушимый росстанью. Погоня запоздала и отставала. Причём без всяких надежд на успех — утекновенец забрал лучших скакунов…

По следу

Конечно, худо вышло… Туговато теперь будет Хлопову. Как-никак царский нарочный, и вдруг нате — уличён в грабеже Урусовых подданных на Самаре! Но с этой бочины и польза от бегства. Подозрение оно и есть подозрение, а не обвинение, которое нужно ещё подтвердить. И ежели подозреваемый ускользнёт, как доказать вину? Даже, наоборот, побег может сыграть на руку русским. Мол, не от телесуфовых ли измывательств убрался Бердыш? В таком разе утоку с подворья можно придать и государственный смысл, больше выгодный уже Хлопову: царёв посол остался верен своему долгу, невзирая на бесчинства Урусова любимца, тогда как не посольский, а просто гордый дворянин не выдержал тех унижений и убёг. Впрочем, когда за спиной лязг догоняющих клинков, мудрствовать не приходится. Далеко идущие последствия побега занимали Степана куда меньше, чем просто спасение.

Заспинный цокот быстро стих… Погоня вышла недолгой. За что спасибо выигрышу во времени и выносливости Киреевых коней.

У ворот крепости Бердыш назвал пароль и был впущен караулом. На ночных улицах безгласие и стынь. Лишь однажды повстречался заспанный зорник. Город беспробудно спал.

Поднятый в неурочный час воевода поначалу супливо кряхтел. Охмурь мигом улетучилась, как новости узнал: радостную и тревожную.