— Эй, хирабри воин, мы люди Казий, мирный мангит. Пусти нас гретясъ у костри. Мы не станем поселять в ваш кибитка. А сидатьтя прямо рядом, где всталь. Коли хотишь базар, мы можеть вам менятя.

— А что за товар? — крикнул в бойницу Степан.

— О, многе, многе. Мехи тут, сабля тут, коне тут. А у вас?

— У нас тоже. И сабли и пики, а ещё протазаны, бердыши, пищали. Всё тут. Есть у нас, окромя того, плевки гадючьи, горячие, крепкие, наповальные.

— О, эта хорош товар. О такой не помним…

— Хорош! Помните ж, не забывайте! А мы просветим. Пли! — скомандовал Бердыш. Дом плюнул многоглавым Горынычем. Воздух прокололи стоны и крики. Четверо сбрякнулись под копыта заметавшихся коней. Отлившись от окон, первые стрелки предоставили место второй очереди. Сами чинно, деловито перезарядили ружья.

«Огонь»!

Повторная громорезь. Свалилось ещё трое, заюлили задами лошади. В это время зазвенела сталь, прямо за дверью. Препоручив управу десятскому, Бердыш выскочил на воздух. Рубка была в разгаре. Пять могутных стрельцов, снизанные прочнее кольчуги, заняв удобное положение меж срубом и амбаром, отражали наседающих пёхом. У обходных ногаев не было луков — все лучники попали под сплошной обстрел из бойниц.

Проход между избой и амбаром был узок. И первое время богатыри без труда управлялись со всей кашей. На первый приступ было брошено до тридцати кочевников. Но вот скособочился один стрелец, юзом-юзом осел. Степан поспел на сменку.

Бердыш в руках Бердыша ухал с неуёмной силой. Ногаи в страхе пятились. Вперёд рванулись десять верховых. Положение Степана и его ратников ухудшилось: конница сомнёт и раскрошит на огрызки. Но не успели кони сравняться с амбаром, как земля вздыбилась, от угла сруба до щели в длинной стене натянулась вервь. Сама стена рухнула. Оттуда выступили пищальники, вскинули дула на бердыши. Трое всадников, поползшие со споткнувшихся коней, были изрублены, одного накрыло стеной. Прочих добили лобовым залпом. Онемев от страха, пешие ордынцы дрогнули. А когда пятнадцать сильнейших неприятелей обрушились на них с бердышами и саблями, показали зад. Засверкали бегучие пятки. Но беглецы наткнулись на преграду: свои же двадцать конников выставили против копья. Для вразумления отступников. Теперь вся пешеконная лавина в сорок почти человек жала на кучку русских. Напор был страшен.

Десять их было. Другие успели вбежать в амбар, служивший и вороком. Покинули его верхами. Бердыш подлетел к бьющимся, выпалил, не целясь, из пары самопалов и пошел крошить саблей, пеших поддевая протазаном. «Засадному полку» из удалённой чащи так и не посчастливилось вдарить кочевникам в тыл. Скоро холм был расчищен. Бердыш нёсся вниз — сцепиться с Киреем. Однако уцелевшие одиннадцать степняков, допетрив, за кого удача ныне, отъехали и прикрылись связанными пленниками. Помалу туда же стеклись все, кто спас шкуру.

Вечером состоялся обмен полоняками. Вернув соседних заставников, русские прихватили и с десяток лошадей. Самопалы и пищали, взятые ногаями на соседней заставе, Бердыш также вынудил вернуть.

Сгустилась, зауглилась ночь. Месяц таял убогой сосулькой. Однако Бердыш твёрдо решил извести Киреев разъезд: «Не беда, хоть и затемно на ловитву пойдем. Живым жабёныша не выпущу, сквозь жабры выдавлю»!

Ночь всё поставила на свояка-везуна.

Пятнадцать русских были уже в сёдлах, как вдруг вся равнина покрылась огнями. К срубу с факелами стягивались ногаи, числом никак не меньше сотни. Что такое? Откуда сия прыть и мощь? Верней всего, соседний стан примкнул-таки к разбитому батыру и расколчаненным киреевичам — «к мурзам замурзанным», как зло выругался Бердыш.

Оценив положение, он увёл конный отряд в ту же чащобу, остальные засели в срубе со всем имевшимся огнестрельным оружием, порохом к зарядцам. Ночной налёт — это смело. Ногаями верховодит всё тот же предприимчивый дерзец.

Возможно, не все наступали. Немалая горсть кочевников могла той же порой совершать какую-нибудь обходную хитрость.

Оно, конечно, держать оборону против дикарей, да ещё с пищалями-самопалами, да в знатно укреплённом срубе — дело невеликое. На первый взгляд…

На второй же… Стрельба в ночи — игра в слепую угадайку. Поняв, что факела делают их уязвимыми, ногаи, в большинстве, побросали их. Протяжный бряк палок о лед и шип тухнущего огня…

Отдельные волокна наступающей груды вырвались вперед, спешились. Окольцовывая дом, заскользили по укосу. Несколько факелов заскворчали на плоской крыше сруба. Но оставленные там Бердышом казаки, из вырученных сегодня, скинули головни на карабкающихся и давай расстреливать забияк.

С тылу сруба показались смутные очертанья всадников. Из ворока, пальнув для порядка, встретили сплоченной стенкой: пики наперевес. Но орда, хоть зубы вон, намерилась прорваться на этом участке. Наседали изрядно превышающей толпой пехтуры и лошадников.

Благодаря свежему подспорью из выкупленных бойцов первый натиск славяне сдержали. Часть даже спустились с крыши. Но ногаям, казалось, не было счету: на смену выбитым растут целые.

И тут русский оборонительный вал от ворока до сруба качнулся. С дюжину проворных всадников заполнили все прорехи в пешем решете. Пёрли с диким визгом, страшно блистая саблями. Стан стрельцов редел. Бой распался на очажки.

…Дверь избы распахнулась. Четыре стрельца, припав на колено, целились строго в седловых, что головы на три выше пеших. Да вот, правда, выстрелили… задние — те, что в рост над ними, казаки. Один ногай подкинул ноги и рухнул, сминая двигавшихся позади. Тотчас громыхнул залп из стволов — которые с колена — меткий и урожайный. Сковырнулось два верховых и конь. Увы, всаднический поток дорвался уж до стрелковой запруды. Пешему удерживать конного не с руки. Вот упал один русак, вот второй…

Вопёж с реки нарастал. В нём торжество и предвкушение. И впрямь, защищать дверь почти некому: русичи — из двух один — вырублены. Уцелевшие вполовину затворились в избе, прочие отступили к амбару. В ход пущены уж бревна и колья, корыта и кадушки. Стены ворока трещат от толчков и огня. Укрытые в глуби кони — из вечерней добычи — бешено ржут, грозясь оборвать ремни. К зияющему проёму рвётся упоённый восторгом, раззадоренный Кирей. У срубовой двери, нагибается с седла к жиковине и палит в неё из турского пистоля — единственной, как видно, огнестрелки в его отряде.

Из щели в двери блеснуло сабельное жало, шумно проткнуло шею коня. Кирею подводят другого. Пронзительным визгом что-то велит. Шестеро крепких басурман волокут таран из поваленного ствола: наладились для битья. Вряд ли даже дубовая дверь долго бы противилась громаде корнистого комля. Но до этой крайности не дошло. Задние ряды Киреева воинства смешались. Сын Телесуфы обернулся и побледнел.

Невесть откуда взявшаяся конница опытным косцом расчищала полянку. Посерплённые степняки стлались поленницей. Ночь, темнота смятение. А ружейные огоньки и вспыхи лезвий удесятеряют неведомую силу русской засады.

Кирей до предела отвёл руку с намертво зажатой саблей, завернул коня на помощь своим. Но всё безнадежно перемешалось. Верховые ногаи, обестолковясь, крутились на месте. Стиснутые сшибались с соседями. Взбесившаяся пехота путалась под ногами взъерепенившихся коней. Из дверного зазора стреляли, да густо. И всё-таки Кирей пробился к мощно наседавшим русам.

Среди сарайчиковского двора, не в пример увильчато плутовавшему папаше, Кирея чтили за батыра наряду с великими воинами Юшаном Кулюихом и Иштору.

Расчет Кирея был прост: личным примером доблести возжечь угасшее пламя общей отваги. Лёгкой, изящной, белой змейкой расшил он грудь первого супротивника. Тот завалился на бок, лошадь понесла стенающий полутруп. Скомканные соплеменники воспряли, воплями возвещая о победе заправилы.

Ближняя часть прореженной ногайской пехоты резко усилила сопротивление важно теснившей их русской коннице. Кирей наметил новую жертву: плечистого молодца, размётывавшего смертоносные сабельные струи. Кочевой большун рубанул сбоку: с явным прикидом угадать в висок. Но русский заплётчик исхитрился не только вовремя углядеть, но и увернуться. В следующий миг самому Кирею пришлось изогнуться ужом — на острие гяурской сабли метался клок его бешмета. Оба узнали друг друга. Бердыш — с удовлетворением, Кирей — с крайним изумлением. И досадой!