— Им можно. Мне нельзя. К тому же я рыжий, безухий — все узнают.

— Ну, уши твои давно никто не видел. А волосы? Посмотри сюда, — она сдвинула платок, раздвинула прядь волос, — видишь, корни все седые. Я крашу волосы, и твои будут черные.

— Нет, — сухо парировал Малцаг.

— Малцаг! — теперь мольба в ее голосе. — Ты оставишь меня одну? Ведь мы в любой момент можем двинуться в Самарканд. А Хромец уже вызвал Халиля, о Китае говорил, видимо туда хочет пойти в поход.

— А где это? На краю света. Нет! Не проси, Шадома, не могу.

— Знаю, все знаю, — со злобой придвинулась она. — Это я потеряла все: родину, родных, и самое главное, вот так, рукой, — она перед его лицом сжала кулак, — вырвали последнее мое счастье на материнство, и поэтому я до конца пойду! А ты! А тебя спас от кастрации Молла Несарт, у тебя нынче семья, дети, и они манят тебя, атрофировали твою способность воевать, бороться до конца.

— Я прекратил борьбу, потому что ты попросила.

— Какая борьба? Всего пять тысяч против двухсот. Ну, убил ты Мухаммед-Султана, да хоть Хромца убей, ну и что?

— А ты что хочешь, что?

— Не кричи! — она осмотрелась. — Я хочу изнутри, до конца изничтожить этих кровопийц!

— Это невозможно.

— Возможно! — злобно шипит она. — Мы в шаге от цели. Дай сполна отомстить.

— Нет. Хватит. Давай вернемся. У нас дети, семья.

— Это у тебя дети, семья. А может, ты ревнуешь к Халилю?

— Это ты ревнуешь меня к семье. А я обязан их вырастить, на ноги поставить.

— И кем они вырастут? Горцами-дикарями? Будут дань тюркам платить, либо воровать. Все равно на обочине истории.

— Замолчи! Я никому дань не платил и никогда не воровал.

— Ну что ты, Малцаг, — тут она его дернула. — Один год. Всего год побудь со мной. Не ревнуй.

— Ревнуй — не ревнуй, а своему красно-белому знамени не изменю.

— Хе-хе, это в мой огород? Ну ладно. Прозябай в своих горах, деток ласкай. Сама как-нибудь попытаюсь, мне все равно терять, кроме тебя, нечего и некого.

— Прости, Шадома!

— Прощай, Малцаг! — она крепко прижалась к нему, быстро отстранилась, и, артистично указав рукой: — Только не забывай, что «Сказка Востока» была и такой, и без борьбы такой же будет. — И когда Малцаг, словно боясь, что его здесь задержат, спешно покидал этот мрачный, смрадный подвал, Шад-Мульк с вызовом крикнула вслед: — Прошу, помни, мой дорогой Малцаг, чему Несарт учил — только знания спасут нас — знания, что мы не рабы и не варвары!

* * *

Предыдущий затянувшийся диалог никак не тянет на историзм. Ведь история — это действительность в процессе развития. Тогда надо вернуться снова к Тамерлану, пока он еще живой и по-прежнему дееспособен. И тогда, как отмечают летописцы, в зиму уже наступившего 1404 года, когда на Кавказе установились невиданные холода, Властелин нагрянул с проверкой на строительство канала от Аракса. Увиденным он оказался крайне недоволен, дал срок неделю, чтобы все закончили. Не успели. И тогда были казнены все командиры и каждый двадцатый свой же воин, всего около пятисот человек. Да это не в счет, человечество — воспроизводительный ресурс или материал. А вот что действительно останется в истории, так это строительство, ведь это созидание, развитие и цивилизация.

Стоп. Отчего-то Перо заскрипело. Наверное, и Перу описывать эти зверства надоело. Тогда оставим историзм и обратимся к литературе. Вот где человечность: о душе, о чувствах, об эмоциях. Тогда другой герой Малцаг — вот кто вернулся в Грузию с разбитой душой.

С одной стороны, Шадома — это уже не любимая женщина, а самый близкий, дорогой человек, с которым он пережил очень многое, почти всю жизнь. С другой — семья. Он знает, что такое сиротство. И как бросить малолетних детей в суровых горах? Как

о них не заботиться? Ведь горец Кавказа — ныне редкость, и надо бороться за каждую жизнь, тем более детскую. С третьей — знамя. Лишь над ним теперь развевается красно-белый нахский стяг. А это издревле символ: красный цвет снизу — ща — огонь, очаг, дом; белый цвет всегда наверху — чистота, равенство, свобода. И как от этого отказаться? Как можно под ненавистные Тамерлановы штандарты стать? Оказалось, в жизни все возможно, даже то, о чем никогда бы и не подумал. Так порою складываются обстоятельства. А конкретно с Малцагом — следующее.

Он многому научился у Тамерлана. В частности тому, что у каждой яркой личности всегда есть завистники и враги, тем паче в военные времена. Поэтому, не как Властелин, по десять тысяч, а два-три верных охранника Малцаг всегда держал при себе. А тут пригласили его, как почетного гостя, на кавказскую свадьбу, ведь жизнь продолжается всегда. И вышел он в круг один лезгинку танцевать, и в этот момент подлый выпад — кинжал блеснул. Не знал убийца, что под бешметом Малцага надежный подарок купца Бочека — добротная сирийская кольчуга. Оттого небольшая рана, коих на теле Малцага множество, — и внимания не надо обращать. А вот покушавшегося скрутили, оттащили. Думал Малцаг, что это наверняка подосланный Тамерланом убийца, а это свой, горец-нах, оказывается, уже давно за ним охотится. Словом, кровник, за казненного Малцагом брата хотел отомстить. Вот чего Малцаг никак не ожидал, вот чем он был крайне потрясен.

— Вот дрянь, — тряс он поверженного, но все еще горделивого земляка, — от нашествия Тамерлана, кой все и всех истребил, ты со своим родом в пещере скрывался и никак не пытался мстить. А я, твой земляк, казнил твоего брата, клятвоотступника, и ты посчитал зазорным с таким оскорблением жить?! Мразь, все равно от тебя пользы не будет, — сжал горло мощной рукой.

И после этого задумался, а какую пользу он ныне несет? Ведь он сам-то практически перестал бороться. В это время от Шадомы тревожное послание, она им живет, спрашивает: «Как ты? Береги себя!»

Теперь Малцаг вновь на перепутье, и к Шадоме хочется, помочь, рядом быть, бороться. А семья тянет к себе. И тут новое послание из Тебриза: «Тамерлан в первые дни весны отправился в Самарканд. Халилю поручено возглавить войска и следовать за ним». Это по делу, а потом еще несколько слов от Шадомы. Все это не в письме, а на словах. И что может передать гонец — сухие фразы. Но Малцаг слышит в этих словах столько щемящей тоски, столько грусти и любви. Ведь в них расставание, быть может, теперь навсегда. Она в одиночку в пекло пошла. Этого Малцаг вынести не мог. Зачехлил он свое красно-белое знамя, и вместе со средствами, что у него еще оставались, отправил за перевал, в Аргунское ущелье. А сам, более не мешкая, накинул на шею Тимурову пайзцу, этот ярлык, точнее ярмо, которое с самой юности висело на нем, довлело над ним и, как ошейник, вело на поводу лишений, испытаний, борьбы. Так Малцаг, и не один, а еще много кавказцев, стали под знамя тюрков, под командование Халиля.

Путь от Тебриза до Самарканда немногим более двух тысяч километров. Конная армия преодолевает это расстояние за полтора месяца. Однако Тамерлан теперь не спешит, он останавливается почти в каждом крупном городе. В честь него всегда грандиозный пир, во время которого на Властелина что-то находит, он начинает чинить самосуд: кого-то вешают, кого-то, кто ему понравился, поощряют. Говоря об этом периоде жизни, все летописцы сходятся в одном: Тамерлан всегда был жесток, но то, что он чинил теперь — настоящее зверство и все без разбору, свой-чужой, да в массовом порядке. При этом не забывал об управлении и власти. Так, сын Шахрух был назначен правителем Хорасана и всех западных земель; внук Пир-Мухаммед, младший брат покойного — Мухаммед-Султана — назначен правителем Индии, а Халиль остался при нем.

Лишь в августе Тамерлан прибыл в Самарканд. Он не стал жить в городе, а поселился в новом, сказочном саду под названием «Диль-шад». Потом он осмотрел строительство, нескольких архитекторов наказал, после чего приказал строить новую гробницу для внука Мухаммед-Султана из белого мрамора с золотым куполом.

Об этих последних месяцах жизни Властелина никто бы с достоверностью не узнал. Да в чем могущество и привлекательность Пера? Перо не только оставляет след истории, оно также возвеличивает того, кто это Перо в руках держит, кто Перо уважает и ценит.