В это время наливался страстью и энергией ненавидевший Арбелина профессор Миринков.

– Господа, о какой такой науке и психотронике может идти речь. – громогласно объявил он, по очереди грозно оглядывая сидящих за столом. – Нулевой бред это, а не наука! Выдумал старец какую-то фасцинацию, какую-то фасцинативную коммуникацию. Есть информация, есть потребности и эмоции, зачем добавлять и примешивать ещё какое-то фасцинатирующее очаровывание? Разве эмоций для очаровывания недостаточно?

Встрял Пётр Замошкин, внимательнее остальных изучивший журнал Арбелина.

– А музыка? Где в ней информация? У Моцарта, к примеру.

Василий Миринков снисходительно рассмеялся:

– Так ведь музыку записывают нотами, вот вам и информация.

Профессора Замошкина реплика профессора Миринкова не убедила.

– А как же было с музыкой до нот? Была музыка до нот или её не было? Играли на дудочках и барабанах или не играли?

Ответ был очевиден. Все весело переглянулись.

– Музыку запоминали и воспроизводили по памяти, только и всего. – ловко парировал Миринков замечание Замошкина.

– Так ведь запоминали мелодию и ритм, а не информацию о мелодии и ритме. А нот не было.

– Ерунда! Память может запоминать только информацию и больше ничего. – категорично отрезал профессор Миринков и победоносно окинул своим гневным взором круглый стол.

Это Замошкина явно не удовлетворило, но он почему-то не стал дальше спорить, только пробурчал, однако слышно для всех:

– Оргазм запоминается и действует очень хорошо без всякой информации…

Миринков вспыхнул, однако сумел сдержаться – не спорить же на весь эфир об информации, завершающей сексуальный акт, хотя он мог бы это объяснить доходчиво и понятно для всех, что, бывало, и делал в интимном кругу.

Женщины, переглянувшись, кокетливо опустили глаза и тихо хихикнули.

Зато пылко выступил молодой политолог и лихой пиарщик, доктор философии Олег Онуфриевич Матвеев.

– О чём речь! Господин Арбелин хитрец, он выдумал под видом науки новый способ разводки политиков на бабки. Будет их зомбировать, что с фасцинацией они выиграют любые выборы. Хитрая выдумка хитрого старого лиса! Не наука, а политтехнология.

Тут все снова оживились.

– А я вот противник всех этих англоязычных терминов, – интеллигентно проворковала тоненьким голосочком другая докторша политологии Жанна Арнольдовна Траухтенберг. – Уж если так надо было объявлять о создании особой науки соблазнения и очарования, назвал бы её господин Арбелин по-русски флиртологией что ли. И всем всё было бы ясно.

– Но, Жанна Арнольдовна, ведь «флирт» тоже слово не русское, а французское. – усмехнулся скептик Замошкин.

Траухтенберг сконфузилась было, но нашлась:

– Во всяком случае, оно уже так прижилось в нашем языке, что не требует разъяснений и всем понятно.

Матвеев вдруг ни с того ни с сего хохотнул и ошарашил коллег:

– Фас! Вспомнил, что кинологи учат собак команде «фас!» Фасцинетика – это и есть «фас!»

– Фас-фас-цинетика! – счастливо засмеялся Яша Вьюгин.

Тут вступил в тему доктор философии Иван Александрович Лукчанкин, славившийся тем, что увлекался живописью и создавал шизоидно сюрреалистические шедевры фиолетово-лилового цвета, нагонявшие тоску.

– Фасцинация хороша разве что в гламуре и техниках сексуального имиджирования. – произнёс он надменно. – Но это же не наука, это техники. Техники макияжа, к примеру. Или парикмахерское искусство. Или увеличение имплантантами груди у актрис и певиц. Чистая практическая манипуляция ради максимализации сексапильности. Знаменитая грудь Памелы Андерсон, к примеру.

Не смущаясь, Лукчанкин поднес свои ладони к груди и картинно продемонстрировал, каким может быть внушительной величины женский бюст.

Показ женских округлостей был эффектен, запахло сексуально порнографической темой.

Вьюгин ликовал.

Гаргалин, наблюдая за ходом круглого стола, потирал руки, хваля себя за придуманный ход. Получалось, что детище Арбелина было несерьёзным блефом вроде набора приёмов по обольщению. Он напрочь забыл об аргументах Арбелина.

Всё их разогревавшееся удовольствие смешал Григорий Невпопад.

– Прошу у присутствующих и телезрителей заранее прощения, если мои вопросы и рассуждения будут наивными. – заговорил он извиняющимся тоном. – Я ведь физик, для меня тема фасцинации, как китайские иероглифы для эскимоса. Слушал я, в журнальчик посмотрел, и начал терзать меня вопрос, который, возможно, покажется всем совершенно неподходящим.

Эта вступительная тирада физика, произносимая очень скромно, настроила всех на сентиментально-иронический лад и все приготовились услышать некую очередную парадоксальность Невпопада к теме, предложенной Лукчанкиным.

– Мы все внимание. – с милой улыбочкой поощрил физика Яша Вьюгин.

– Мне важен научный факт. И его интерпретация. Вот у нас в институте служит лаборанткой Ниночка Чернавина. Не буду её описывать, потому что невозможно описать словами изумительную женскую внешность, движения тела и голос. Это надо только видеть и слышать. Действие её на мужчин просто магическое. Как-то я наблюдал такую картину. Обсуждаем в секторе у Ивана Сергеевича Никифорова одну проблему. Нас семеро, все со степенями и званиями, разговор профессиональный. Открывается дверь и входит Ниночка. И как по мановению волшебства все смешалось в кабинете Никифорова. О чем говорили? Все улетело. Немая сцена. Кто-то теребит галстук, кто-то поправляет причёску, хотя у него почти лысина. Никифоров непроизвольно встал, сел, опять встал. Аспирант Коля Шелунцов порозовел и остолбенел. Молодой, необстрелянный. Жутко было наблюдать. А она прошествовала своей изящной лёгкой походкой к столу Никифорова и передала ему папку с бумагами, проворковав «Иван Сергеевич, директор просил срочно передать вам». И, ни слова больше не говоря, повернулась как-то воздушно, и проплыла, словно лебедь белая, к выходу. И только дверь закрылась, раздался общий вздох и все стали приходить в себя. Никифоров говорит: «Так, на чём мы, коллеги, остановились?». А никто и не помнит на чём. Отшибло. Свернули обсуждение и разбежались по своим секторам. Вот, господа, скажите, что это такое? Что за эффект? Ведь Ниночка даже ни на кого не посмотрела, кроме Никифорова. Зашла, передала бумаги и вышла. А впечатление произвела ошеломляющее. Просто замерли все как лягушки перед удавом. И это продолжается у нас уже три года.

– А она замужем? – задал несуразный вопрос Вьюгин, ещё не сообразив, что начинается катастрофа.

– А не всё ли равно?! – удивленно воскликнул Невпопад.

Все хмыкнули. Становилось весело.

Вьюгину пришлось реабилитировать себя:

– Ну… может все в неё тайно влюблены, раз она такая раскрасавица.

Ничего нелепее придумать было нельзя.

Физика это покоробило.

– Я, господа, моногамен. И потом, я всё же исследователь, экспериментатор. Меня интересует все непонятное. Наука ведь как занятие криминальным расследованием. Проникновение в тайны. Для меня феномен Ниночки Чернавиной – тайна. Может фасцинетика и проникает в такие тайны? Вот и в журнале об этом написано. – Он показал на журнал, который листал биолог. – За раскрытие тайны воздействия на мужчин Ниночки Чернавиной я поклонился бы автору в ноги.

– Ну вот ещё не хватало нам обсуждать сексуальные проблемы. – взвилась дородная Дурандина. – Тысячи лет строят теории. Какие тут могут быть секреты? Межполовая коммуникация, сексуальные инстинкты. Что еще неясно? Зачем фасцинетика? Надо так честно и сказать – флиртология, верно Жанна Арнольдовна заметила.

Мужчин это категоричное заявление несколько обескуражило.

Тут в игру вступил молчавший до того биолог Бубенчиков:

– Всё дело, Григорий Максимович, в тестостероне. Ниночка забросила в вас гормон тестостерон, вот вы и повелись.

– Забросила?! – обратил к Бубенчикову недоумённое лицо Невпопад. – Она на нас даже взгляда не бросила. Только на Никифорова. Ничего не забрасывала.