Но для Дениса, выросшего в мире романтических мечтаний и фантазий о благородстве и чести, навеянных чтением художественной литературы, которую читал он запоем, сутками, все было по-иному. То, что проделал Санька с собутыльниками, было для него унижением, страшнее которого трудно было что-либо придумать.

Мелькнула даже мысль о самоубийстве, но только на долю секунды, и тут же отлетела. Отбросил он и мысль расстрелять обидчиков, как только случится взять в руки заряженный карабин. Так делали и делают униженные солдаты-салаги по всей России. Как он отомстит, он ещё не знал. Знал твердо только одно – достанет его хоть на краю света и найдет такой способ мщения, который заставит Дуба завыть воем побитой собаки.

***

Дошла весть о проделке Дуба и до Романа Кукуева, приятеля Саньки, авторитета, которому все служили с радостью, приправленной страхом, трепетом и содроганием, а могучий Санька перед Романом трясся как мышь перед котом. Этот тихий и неказистый двадцатитрехлетний парень сумел подчинить себе всю часть от салаг до офицеров и даже самого командира, крупногабаритного добродушного полковника, очень полюбившего «зелененькие», которыми Роман его исправно снабжал.

Появление Романа Кукуева, сына всесильного финансового воротилы Абрама Кукуева, в рядах славной российской армии стало неожиданным для всех, кто его знал, и окутано было мрачной тайной.

Неожиданным уже хотя бы потому, что защищён был Роман от службы «белым билетом», отец постарался: выдумали купленные им врачи какую-то странную редкую болезнь Меньера, медициной ещё до конца не разгаданную, с внезапными страшными головокружениями, потерей равновесия и рвотой. И вдруг полное выздоровление и добровольное изъявление пойти служить.

А ушёл Роман Кукуев служить в армию через месяц после того, как не стало отца, Кукуева-старшего, олигарха и жизнелюба.

Тайна исчезновения Кукуева-старшего состояла в страшном, потрясшем весь город преступлении, об исполнителе которого так и не докопались, а догадалась только мать Кукуева, тихая, верная и терпеливая жена и мать, как и положено истинной иудейке.

А непревзойденного Абрама Кукуева уважал и боялся весь город. И вот он исчез. Случайно отыскалась от его могучего тела только кисть левой руки с татуировкой, по которой и поняли, что Кукуев-старший убит и расчленён. Кисть была вытащена собакой должно быть из мусорного бака на окраине Кургана, за сотни километров от Бурга, и не будь татуировки, никто никогда и не узнал бы, чья она. Остальных частей тела, как ни старались, так нигде и не обнаружили.

Когда Роману с матерью для опознания предъявили руку отца, мать упала без чувств, а Роман зарыдал: отцовскую татуировку ни с какой другой спутать было невозможно, и мать, и все друзья Кукуева-старшего тотчас опознали его руку. Татуировка была оригинальной и выполнена филигранно: чуть выше того места, где располагаются наручные часы, смотрел удивительно красивый, небесного цвета женский глаз. Это был глаз его жены, матери Романа, поразительно точно скопированный неизвестным художником.

Но многие знали, что у Абрама Кукуева точно такой же глаз был вытатуирован и на правой руке. И если руки соединить, то получался необыкновенно впечатляющий образ, будто чьи-то живые глаза на тебя нежно смотрят. И это были глаза его любимой жены. Они были с ним всегда и всюду, и даже когда жизнелюб Абрам Кукуев, изрядно подвыпив в компании, обнаруживал, что на его шее повисла какая-нибудь шмара из певичек или журналисток, он смотрел в глаза жены и отбрасывал прилипчивые руки.

Своей мощью Абрам Кукуев подавлял всех, кто с ним имел дело. Природой наделён был он неодолимой властной харизмой, парализующей волю к сопротивлению, как когда-то сотни тысяч лет назад огромные палеоантропы вгоняли зарождающихся гомо сапиенсов в столбняк покорного оцепенения магией грозного взгляда в упор и леденящего мозг жуткого яростного крика. Абрам Кукуев и был палеоантропом, а сын тщедушным гомо сапиенсом, восхищавшимся его мощью и авторитетом.

И лучше бы не было того дня, когда он увидел то, что перечеркнуло любовь к отцу и ввергло его в ненависть Эдипа. Он увидел то, чего не надо было ему, подростку, любившему мать и отца, видеть и знать. А увидел двенадцатилетний мальчуган страшную для него картину: огромной тушей медведя навалился отец на миниатюрную мать и давал, давил, давил её. Она только постанывала, всплакивала, сжимала его и царапала. «Чего мычишь, как корова!», – радостно ржал Абрам Кукуев, грубо и ловко переворачивал её на живот, хлопал ладонью по ягодицам, и снова наваливался всем стокилограммовым туловищем медведя.

Какой подросток не мечтает подсмотреть, что делают мама с папой в спальне. Проснувшись среди ночи по нужде, Роман услышал тихие возгласы, доносившиеся из спальни мамы, и инстинкт детского вауэризма потянул его подсмотреть, что там. Дверь в спальню закрыта была не плотно, образовалась щель. В неё-то Роман и заглянул. И то, что он увидел, потрясло его. Взволнованный, оцепеневший, Роман смотрел, не отрываясь, на открывшуюся его подростковому взору срамную сексуальную картину. Неопытный глаз ребёнка, к двенадцати годам уже втянутого в охвативший страну маразм видеопорнухи, насмотревшегося всякого и пристрастившегося к мастурбации, не мог оценить увиденное в щель приоткрытой двери при полумраке от двух свечей иначе, как истязание.

Что мог сделать подросток? Вернувшись в свою комнату, Роман заплакал. И возненавидел отца. Злоба на отца накапливалась, росла, превращаясь с годами в лютую ненависть.

Не знал сын мать свою и отца своего. Он увидел в отце изувера и истязателя, а тот любил его мать, и мать отвечала ему беззаветной и страстной любовью. Но любовь их выливалась в столь непривычные формы, что увидев их интимные игры со стороны, можно было принять их чуть ли не за садомазохизм.

А это была странная, редкая любовь, которая в запредельном наслаждении удовлетворяла обоих. Откуда же мог знать подросток Роман, что его мать с отцом соединяет такая любовь, которую, возможно, какой-нибудь дотошный сексолог и назвал бы сексуальным извращением.

Тихая красавица, мать Романа, была миниатюрного телосложения и ростом доходила огромному отцу только до подмышек. Мышка и кот. Став девушкой, её захватили мазохистские сексуальные фантазии и сны. И это были вовсе не мучительные, а сладостные грёзы и сновидения, от которых по её телу проходили волны блаженства и томления. Но она мечтала о насилии от возлюбленного, а не от какого-то скота. Встретив огромного детину с магнетическими дерзкими глазами, она тотчас поняла, что он-то и есть тот, о ком она мечтала. И в него влюбилась. И так умело и тонко повела себя, что он её заметил, выделил и завис навсегда.

В ночь после свадьбы, она прижалась к нему и страстно прошептала «Возьми меня, Абрам, изнасилуй как последнюю б…дь». Могучий еврей Абрам Кукуев опешил. И начал было бережно исполнять каприз невесты, но она в бешеном порыве расцарапала ему спину и простонала «Я же сказала – изнасилуй!». Боль от царапин и её животный стон вышибли разум, превратили его в зверя, и свершилось первое их сексуальное, необычайно сладостное для обоих, крещение. Так у них и повелось с нескончаемыми вариациями нежности и насилия. Мать после таких ночей изнемогала и ходила по квартире, как сомнамбула.

Вот и в этот раз, после ночи, Роман с утра увидел на кухне, как она воркует вокруг отца, а тот блаженно улыбаясь, отвешивает ей грубоватые комплименты.

Роман принял это поведение матери за вынужденное притворство от страха перед отцом. Он понял её воркование по-своему: мать терпит унижения и живёт с грубым скотом только ради него, любимого сына, иначе невозможно уяснить, как можно то, что увидел он ночью, выносить. И он ещё крепче возлюбил мать и возненавидел отца.

А на самом деле это были трели влюблённых. Мать и отец жили в пленительном узле нерасторжимой любви, который их сын, не поняв и не разобравшись, жестоко разрубил.