В декабре 1666 г. собор рассмотрел дело Никона и его низложил. В январе 1667 г. русским патриархом избрали архимандрита Иоасафа, настоятеля Троице- Сергиевой обители. С апреля 1667 г. собор занялся «церковными мятежниками». Сначала перед греческими и русскими иерархами предстали покаявшиеся. Они были прощены. За ними судили четверых упорствующих во главе с Аввакумом. Уговаривали почти три месяца. О прениях можно судить но записям Аввакума в его «Житии». Протопоп пишет, что его поставили перед патриархами, «и наши все тут же, что лисы, сидели»; тогда он многое от писания говорил патриархам: «Бог отверз грешные мое уста, и посрамил их Христос!» Потом его спросили: «Что-де ты упрям? вся-де наша Палестина, — и серби, и албанасы, и волохи, и римляне, и ляхи, — все-де трема персты крестятся, один-де ты стоишь во своем упорстве».

Аввакум отвечал, что пятью перстами[250] крестились первые пастыри, о чем есть свидетельства. Потому при царе Иване на соборе повелели креститься, как прежние Святые Отцы. Задумались патриархи; «а наши, что волчонки, вскоча, завыли и блевать стали на отцев своих, говоря: "глупы-де были и не смыслили наши русские святыя, не учоные-де люди были, — чему им верить? Они-де грамоте не умели!"». (Как тут не подумать о нынешнем чужебесии; словно и не прошли 350 лет! — К. Р.) Обидно стало Аввакуму, крепко выругал их. Тут на него все набросились, стали толкать и бить, с ними и патриархи. Протопоп крикнул: «Постой, — не бейте!» и сказал толмачу-архимандриту: «Говори патриархам: апостол Павел пишет: "таков нам подобаше архиерей — преподобен, незлобив", и прочая; а вы, убивше человека, как литоргисать станете?» Те притихли, а Аввакум отошел к дверям да набок повалился: «Посидите вы, а я полежу, — говорю им. Так оне смеются, — "дурак-де протопои-от! и патриархов не почитает!" И я говорю: "Мы уроди Христа ради; вы славни, мы же бесчестии; вы сильни, мы же немощни!"»[251]

В августе 1667 г. собор отлучил от церкви нераскаявшихся защитников старого обряда: Аввакума, Епифания и Лазаря, причем двум последним ещё урезали языки (дар речи они сохранили). Их сослали на север Приуралья, в Пустозёрск. Одновременно собор занимался рассмотрением разногласий между старым русским и греческим богослужением. Решение собора оказалось предсказуемым: реформа Никона была одобрена, а всех несогласных объявили еретиками. На тех, кто держится старых обрядов, было наложено проклятие: «... и проклятию, и анафеме предаем, яко еретика и непокорника и от православного всесочленения и стана и от церкве Божия отсекаем». Осудили и прошлое Русской церкви. Стоглавый собор 1551 г., подтвердивший древние православные обряды, был признан недействительным, а созвавший его митрополит Макарий объявлен невеждою: «... и той собор не в собор и клятву не в клятву, но ни во что вменяем, яко же и не бысть. Зане той Макарий Митрополит, и иже с ним, мудрствоваша невежеством своим безрассудно».

Греки торжествовали. Наконец они поставили на место столь много о себе мнившую Русскую церковь с её идеей о Москве — Третьем Риме и со сказанием о белом клобуке[252], которое «лживо и неправедное есть» — автор его «писа от ветра главы своея». Меньше всего они беспокоились о расколе русского православного мира, порожденного их решениями. Учёные, изучавшие историю раскола, осуждают греческих участников собора. Н.Ф. Каптерев писал, что раскол своим происхождением обязан грекам: «Двумя восточными патриархами и другими бывшими тогда в Москве греческими иерархами соборно был утверждён в русской церкви раскол». Сходную оценку дают и другие специалисты по расколу — А.В. Карташов и С.А. Зеньковский. Единственное, что они обходят стороной или смягчают, — это роль Алексея Михайловича в решениях собора 1666—1667 гг. и в возникновении раскола вообще. А она была решающей — те же приезжие греки кормились с его ладони и против воли царя ничего бы не сказали. Но Алексей Михайлович пожертвовал согласием своего народа ради Цареградского миража.

Раскол оформляется. После собора 1666—1667 гг. сторонникам старых обрядов оставалось либо принять новое богослужение, либо пойти на разрыв с Церковью и подвергнуться проклятию и гонениям. Несмотря на очевидную опасность второго пути, очень многие его выбрали. Если обратиться к теории Л.Н. Гумилёва, то в XVII в. русские находились в акматической фазе этногенеза и процент пассионариев был очень высок. Он был даже слишком высок: этнос находился в состоянии «пассионарного перегрева», который должен был привести либо к исходу «лишних» пассионариев, либо к их гибели. В Московском государстве «перегрев» снижался обоими путями. Часть пассионариев покорила Сибирь и дошла до Тихого океана, другие переселялись на Дон и Терек, в леса Севера, но многие погибли в раскольничьих гарях и при карательных походах царских войск против мятежников Разина и старообрядцев. Все же старообрядцы выжили во многих местах бескрайней России, лишь меньшинство ушли к полякам и туркам.

Огромное влияние на сохранение старообрядчества имело «соловецкое стояние» (1667—1676). Соловецкие монахи ещё в 1657 г. постановили служить только по старым книгам. Их возглавил архимандрит Никанор. Вызванный на суд собора 1667 г., он приехал в Москву, покаялся, но притворно, и вернулся на острова, чтобы возглавить сопротивление. С 1668 г. царские войска начали осаду монастыря. Осада была долгой; расположенный на острове монастырь был грозной крепостью, снабженной десятками пушек, запасами боеприпасов и продовольствия. 600—700 соловецких монахов имели военную выучку. Им сочувствовали беломорские поморы, снабжавшие крепость всем необходимым. В течение 8 лет Соловецкий монастырь был символом отпора верующих по старому обряду еретикам никонианцам. В 1676 г. царские войска благодаря измене сумели ворваться в крепость. Из 500 монахов, оставшихся в монастыре к концу осады, в «росписи» о пленных значатся лишь 14.[253]

Подвиг соловецкой братии содействовал укреплению старой веры на Севере России. Преемником монастырских традиций стала возникшая в конце XVII в. в Заонежье, на реке Выг, Выговская беспоповская пустынь. Один из её основателей, Семён Денисов, так выразил мысль о связи Выговского общежительства с Соловецким монастырем: «Малая сия речка или... общежительство сие... истече от источника великаго — Соловецкия... обители яко благословением, тако чином и уставом». Он же написал в начале XVIII в. «Историю об отцах и страдальцах соловецких», известную в сотнях списков и десятках печатных изданий. Старообрядцы помнили о соловецком сидении. Ещё в середине XIX в. на Севере и среди казаков о нём пели песни. В одной из них поется, как царь посылает воеводу против монастыря: «Ты ступай-ко ко морю ко синему, ко тому острову ко большому, ко тому монастырю ко честному, к Соловецкому; ты порушь веру старую правую, постановь веру новую неправую».

Не меньшее значение для сохранения старообрядчества имела деятельность сосланных в Пустозёрск поборников старой веры — протопопа Аввакума, попа Лазаря, дьякона Фёдора Иванова (его прислали в Пустозёрск в 1668 г.), инока Епифания и их сторонников в Москве, собиравшихся в доме боярыни Феодосии Морозовой. Расположенный за полярным кругом ныне исчезнувший Пустозёрск был в XVII в. центром Печорского края. В городе жил воевода, стоял гарнизон, были церкви, таможня, магазины, амбары. Через острог проходил торговый путь, соединявший Сибирь с Россией. Ссыльных поселили по избам, и они свободно общались друг с другом, со стрельцами и проезжими. Неудивительно, что Аввакум с соузниками обратили свою недюжинную энергию на создание и распространение произведений, защищающих старую веру. Из Пустозёрска по всей России расходились их послания, трактаты и челобитные.