5.1. БЫЛ ЛИ РЕНЕССАНС НА МОСКОВСКОЙ РУСИ?
О месте Московской Руси в Европе. В критической статье о фильме Павла Лунгина «Царь» консервативный публицист Егор Холмогоров возмущается подачей Московской Руси в современном искусстве. Холмогоров пишет по поводу фильма, но подразумевает общее отношение российской «интеллектуальной элиты» к допетровской России:
Из каждого кадра на нас смотрит бедная, бледная, ободранная, нищая, грубая, мнимо «посконно-исконная» Русь. Елена Глинская говорит с интонациями сватьи бабы Боборихи, бояре ведут себя как кулаки-мироеды в русской деревне 1920-х. Всюду нищета, грубость, примитивность слов, мыслей и чувств. Ничего, кроме презрения, у нормального человека такая Русь не вызовет и никакой «"любовью к отечественным гробам" это презрение не перешибешь... И бороться с этой чудовищной "традицией" современного российского кино и литературы, проецирующих местечковое невежество авторов на элиту крупнейшего государства Ренессансной Европы, надо публичным осмеянием, штрафами да публичными порками».
Призыв Холмогорова к публичной порке Лунгина и прочих «клеветников России» — ненужная грубость, хотя он во многом прав, критикуя «Царя». Интересно причисление им Московской Руси XVI в. к государствам «Ренессансной Европы». Знаток древнерусской литературы Д.С. Лихачёв писал осторожнее, он полагал, что в конце XIV — начале XV в. на Руси проявились ренессансные явления — «Предвозрождение», но «они не получили в дальнейшем должного развития». Как таковой «единой эпохи Возрождения в России не было. Было «замедленное Возрождение». По мнению Лихачёва, «XVII век в России принял на себя функции эпохи Возрождения, но принял в особых условиях и в сложных обстоятельствах, а потому и сам был "особым", неузнанным в своем значении». С Лихачёвым не согласны М.Т. Петров и А. А. Арутюнов, отрицающие как «Предвозрождение», так и «неузнанное» Возрождение XVII в. Наконец, П.А. Киле считает, что Ренессанс в России имел место, но в XVIII в., и возник благодаря преобразовательной деятельности Петра I.
Спор о Возрождении (Ренессансе) в России далеко не однозначен. Большинство историков и искусствоведов считают Ренессанс явлением сугубо европейским, характерным для католических и протестантских стран XIV — XVI вв., тогда как Н.И. Конрад (его взгляды отчасти разделяли А. Тойнби и Д.С. Лихачёв) трактовал Ренессанс как явление универсальное, встречавшееся у культурных народов Евразии с VIII по XVII в. Спор этот прямо связан с выяснением места России в Европе. Ведь по сей день нет согласия, была ли Московская Русь европейской страной, отставшей от Запада из-за окраинного положения, сурового климата и нашествий кочевников, либо представляла особую цивилизацию, несводимую к европейским образцам. В этой же плоскости лежит вопрос, насколько реформы Петра изменили направление духовного развития России. Ответ на него повлияет на оценку допетровской и петровской России и мифологии, созданной вокруг этих периодов. Рассмотрение следует начать с дел церковных, ибо основной формой духовной жизни русских XVII в. была религия.
5.2. РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ ПЕРЕД РАСКОЛОМ
Православное Царство. В 1448 г. собор русских епископов объявил решения Флорентийской унии еретическими и посвятил в митрополиты епископа Иова без согласия Константинопольского патриарха. Так Московская церковь обрела независимость — автокефалию. Великий князь, духовенство и народ убедились в своей правоте, когда в 1453 г. пал Константинополь, захваченный турками. Ещё раньше турки покорили православные Балканские страны, и Московское великое княжество стало единственным Православным Царством[246], а его государь — единственным Православным Царем. К началу XVI в. старец Спиридон обосновал происхождение великих князей московских «от рода римъскаго Августа царя», а старец Филофей объявил, что вместо Второго Рима, Византии, явился Третий Рим, который есть последнее всемирное Царство.
Нравственный надлом Смуты. Для русских людей не было сомнений, что Святая Русь избрана Богом, что русский царь — единственный в мире православный царь и что богослужение московского чина — истинно правильное богослужение. К началу XVII в. московские люди имели самое высокое мнение о себе, своей вере и государстве. Эти оценки были поставлены под сомнение событиями Смутного времени. Протоиерей Георгий Флоровский справедливо обратил внимание на психологические потери народа, пережившего Смуту. Он пишет:
«...Смута была не только политическим кризисом, и не только социальной катастрофой. Это было ещё и душевное потрясение, или нравственный перелом. В Смуте перерождается сама народная психея. Из Смуты народ выходит изменившимся, встревоженным и очень взволнованным, по-новому впечатлительным, очень недоверчивым, даже подозрительным. Это была недоверчивость от неуверенности. И эта душевная неуверенность или неустойчивость народа была много опаснее всех тех социальных и экономических трудностей, в которых сразу растерялось правительство первых Романовых...»
Ударом по идее Православного Царства было явление ложных царей — чего раньше не ведали. Ведь Симеон Бекбулатович не был царем ложным. Все знали, что на царство его возвёл Иван Васильевич. Не умалял Симеон и царского имени. Потомок ордынских ханов, по местническим понятиям он превосходил всех, кроме «корени царского». Не случайно целование креста царю Борису сопровождалось клятвой «царя Симеона Бекбулатовича и его детей и иного никого на Московское царство не хотети видети, ни думати, ни мыслити...» Годунов был уже царь неправильный — не царского корени. Бориса сменил «розстрига» — «предтеча богоборного Антихрист», после его убийства престол незаконно захватил Шуйский, прозванный «шубником». Явился и второй самозванец. С отчаяния москвичи присягнули Владиславу. Приглашение государя из иноверной страны нанесло сильнейший удар по идее Православного Царства.
В Смутное время московские люди встретились с тысячами литвинов и поляков. Для московитян, особенно женщин, многое в них казалось прельстительным — нарядная одежда, бравая осанка, обходительность, ловкость в танцах, лихость. Множество жён и девиц попало в лагеря тушинцев, «и когда мужья и отцы выкупали их, то они сами бежали и вешались на шеи любовников: "Ох!" — кричали они, по словам современника, — "вы — свет-благодетели!"» — «Были оне, — говорит он, — очарованы волшебством и оттого изгарали сердца их». Поддались и донские казаки — многие служили «батьке» Лисовскому. Если людей попроще прельщал блеск поляков, то бояр привлекали права польских магнатов, а иных, пусть немногих, образованность. Князь Иван Хворостинин утверждал, что «на Москве людей нет, всё люд глупый... московские люди сеют землю рожью, а живут все ложью» и промышлял отъехать в Литву. «Иван Дукс»[247], как он звал себя, был одним из первых русских западников.
Польское вторжение породило и другую крайность — неприязнь к полякам, всему католическому и даже ко всему иноземному. Московское духовенство перешло к практике приёма католиков и протестантов в православие через перекрещивание. Перекрещивать стали и православных «белорусцев» и «черкасов»: на соборе 1620 г. было решено крестить их вновь, как «недокрещённых обливанцев». Среди духовенства укрепилось мнение, что излишняя учёность может повредить вере. Обучение грамоте и богословию сопровождалось поучениями против книжной премудрости. В школьной прописи 1643 г. приведены слова старца Филофея от 1521 г., не устаревшие для ревнителей чистоты православия и в середине XVII в.:
«Братие, не высокоумствуйте, но в смирении пребывайте. Аще же кто речет: веси ли всю философию? И ты ему рцы: еллинских борзостей не текох, ни риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы не бывах... учуся книгам благодатного закона как бы можно было мою грешную душу очистить от грехов».