И действительно, что? Ведь не прошло и нескольких недель, как, несмотря на все свои извинения и обещания, неисправимый злодей принялся за свое. В это время в Англию прибыл австрийский генерал Гайнау, печально прославившийся безжалостным подавлением восстаний в Венгрии и Италии, и особенно избиением женщин; ему вздумалось посетить пивоварню Барклая и Перкинса. Внешность «генерала Гиены», как его везде называли, — его мрачное худое лицо и невероятных размеров черные с проседью усы, — была хорошо известна; и так уж случилось, что среди служащих пивоварни оказался венский беженец, который из первых рук описал генерала своим друзьям-рабочим. Австрийский посол, почуяв неладное, уговаривал друга не появляться на публике, а уж если придется, то сбрить хотя бы усы. Однако генерал пренебрег советом. Он заявился в пивоварню, где был немедленно узнан и окружен толпой разъяренных драгилей, которые принялись его толкать, пинать в ребра и дергать за усы. С большим трудом генерал вырвался и бросился бежать по улице, а за ним по пятам неслась толпа, потрясающая метлами и орущая ему вслед: «Гиена!». В конце концов ему удалось укрыться в таверне, откуда он был вызволен несколькими полисменами. Австрийское правительство рассердилось и потребовало объяснений. Пальмерстон, который, конечно же, был доволен инцидентом, выразил сожаление происшедшим, но добавил, что, по его мнению, генерал «проявил недостаточное благоразумие, посетив Англию в такое время»; после чего отослал заявление послу, не показав его ни королеве, ни премьер-министру. Естественно, когда это открылось, разразилась буря. Особенно негодовал принц. Поведение драгилей он с неприязнью и тревогой рассматривал, как «легкую демонстрацию того, на что способна неорганизованная толпа безграмотных людей»; и лорд Джон потребовал от Пальмерстона отозвать заявление и заменить его другим, в котором бы отсутствовали критические высказывания в адрес генерала. На что министр иностранных дел стал грозить отставкой, однако премьер-министр был непреклонен. На какое-то время показалось, что королевские надежды вот-вот сбудутся, но все опять было нарушено неожиданной капитуляцией противника. Внезапно смирившись, Пальмерстон со всем согласился; заявление было отозвано и изменено, и прореха в отношениях была в очередной раз заделана.

Так прошел год, но затем, в октябре 1851-го, прибытие в Англию Кошута принесло еще один кризис. Пальмерстон хотел принять венгерского патриота в своем лондонском доме, но лорд Джон запретил ему это; снова вспыхнула борьба; и снова Пальмерстон, погрозив отставкой, подчинился. И все же этому непокорному человеку не сиделось. Несколькими неделями позже в министерстве иностранных дел его встретила депутация радикалов из Финсбери и Ислингтона и вручила ему адрес, в котором императоры Австрийский и Российский были названы «гнусными и мерзкими убийцами» и «беспощадными тиранами и деспотами». В своем ответе министр иностранных дел, хотя и выказал легкое неодобрение подобных выражений, позволил проявить свои чувства в совершенно недипломатической беззаботной манере. Немедленно разразился скандал, и Двор тут же захлебнулся яростью и бранью. «Мне кажется, — сказал барон, — что этот человек временами теряет разум». Виктория во взволнованном письме призывала лорда Джона употребить власть. Однако лорд Джон сознавал, что на этот раз общественное мнение на стороне министра иностранных дел, и решил, что мудрее будет подождать.

Долго ему ждать не пришлось. Развязка затяжной серии конфликтов и угроз наступила еще до конца года. 2 декабря Луи Наполеон совершил в Париже государственный переворот, и на следующий День Пальмерстон, ни с кем не посоветовавшись, в разговоре с французским послом выразил одобрение акту Наполеона. Двумя днями позже премьер-министр проинструктировал его, что в соответствии с письмом королевы английское правительство должно соблюдать строгий нейтралитет по отношению к французским событиям. Тем не менее, в официальной депеше британскому послу во Франции он повторил одобрение переворота, высказанное до этого французскому послу в Лондоне. Причем эта депеша не была показана ни королеве, ни премьер-министру. Терпение лорда Джона, по его собственным словам, «лопнуло». Он отстранил лорда Пальмерстона.

Виктория была в экстазе; но Альберт знал, что победа была скорее его, чем лорда Джона. Именно он пожелал, чтобы место Пальмерстона занял лорд Гранвиль, юноша, которого, как он надеялся, можно будет без труда подчинить своему влиянию, и лорд Гранвиль был назначен. Все шло к тому, что принц теперь сам займется иностранной политикой. После многих лет борьбы и унижений удача, наконец, оказалась у него в руках. В семье он был обожаемым хозяином; в стране Великая Выставка принесла ему уважение и славу; и теперь он завоевал превосходство в тайных чертогах власти. Он боролся с ужасным лордом Пальмерстоном, воплощением самых злобных сил английского духа, и поверг своего грозного противника. Была ли теперь Англия у его ног? Быть может; но все же… говорят, сыновья Англии обладают одной утомительной чертой: они никогда не понимают, что их побили. Странно, но Пальмерстон определенно не утратил бодрости. Как это может быть? Неужели, в своем слепом высокомерии, он верил, что даже его позорное изгнание с должности можно отбросить в сторону?

Триумф принца оказался недолгим. Через несколько недель, благодаря влиянию Пальмерстона, правительство было повержено, и лорд Джон подал в отставку. Вскоре к власти пришла коалиция под председательством лорда Абердина, созданная Вигами и последователями Пила. И снова Пальмерстон оказался в Кабинете. Правда, он не вернулся в министерство иностранных дел; это даже к лучшему; можно было надеяться, что в министерстве внутренних дел его деятельность будет менее опасна и неприятна. Но кресло министра иностранных дел покинул и лояльный Гранвиль; принц прекрасно знал, что занявший это место лорд Кларенд он, каким бы осмотрительным и тактичным он ни был, любил действовать самостоятельно. Впрочем, эти перемены были лишь прелюдией к куда более серьезным событиям.

Все вокруг говорило о приближающейся катастрофе. Внезапно нация ощутила на себе страшную тень неизбежной войны. В течение нескольких месяцев на фоне странных дипломатических метаний и растерянного волнения политиков ситуация становилась все неопределеннее и мрачнее, а национальное терпение оказалось на грани срыва. Наконец, после долгих и угрожающих переговоров было объявлено об отставке лорда Пальмерстона. После чего сдерживаемая до сих пор ярость народа вырвалась наружу. Люди ощущали, что в эту пучину запутанных проблем их ввергли слабые растерявшиеся политики; но знание того, что в центре власти стоит сильный, смелый, целеустремленный человек, на которого можно положиться, придавало им уверенности. Теперь же они узнают, что этот человек отстранен от руля. Почему?

Повсеместно распространилась уверенность, что муж королевы предатель, что он марионетка русского двора, что, идя на поводу у России, он принудил Пальмерстона уйти из правительства и что он подчиняет иностранную политику Англии интересам ее врагов. В течение многих недель страницы газет пестрели подобными обвинениями; они повторялись на публичных митингах, обсуждались в частных беседах, они плыли над страной, становясь с каждой минутой все страшнее и невероятней. В то время как солидные газеты разразились благородным негодованием, дешевая бульварная пресса разносила по лондонским улицам те же обвинения, но переложенные в дешевые куплеты. И, наконец, начали распространяться самые невероятные слухи.

В январе 1854-го поползла молва, что принц схвачен, уличен в предательстве, что его собираются заточить в Тауэр. Болтали даже, что сама королева арестована; в результате вокруг Тауэра собралась большая толпа в надежде увидеть, как царственные злодеи будут препровождены за решетку.

Эти фантастические галлюцинации, порожденные нездоровой атмосферой надвигающейся войны, не имели под собой ни малейшего основания. Отставка Пальмерстона ни в малейшей степени не была связана с иностранной политикой, произошла абсолютно стихийно и явилась неожиданностью даже для Двора. Равно как и Альберт никогда не использовал свое влияние в российских интересах. Как и бывает зачастую в таких случаях, правительство металось между двумя противоречивыми политическими курсами — курсом невмешательства и курсом военных угроз, — каждый из которых, при последовательном подходе, позволяет успешно достигнуть мира, но, будучи смешанными, они неизбежно приводят к войне. Альберт, со свойственной ему скрупулезностью, пытался найти выход из запутанного лабиринта европейской дипломатии и, в конце концов, заблудился. Но и весь Кабинет был не в лучшем положении; и когда разразилась война, антироссийские настроения Альберта были ничуть не меньшими, чем у самых агрессивных англичан.