Осборн давал прекрасное убежище от коварных политических забот, светской скуки и помпезных государственных церемоний, но вскоре выяснилось, что и Осборн слишком близок к миру. В сущности, даже пролив Те-Солент был слабой преградой. О, как хорошо было уехать подальше, в какое-нибудь почти неприступное убежище, где в истинно домашней обстановке можно было счастливо провести выходные и почувствовать себя совершенно — ну, или почти — другим человеком! Виктория, с тех пор как вскоре после свадьбы они с Альбертом посетили Шотландию, почувствовала, что ее сердце в горах. Спустя несколько лет она побывала там еще раз, и страсть ее только усилилась. О, как там романтично! Да и Альберту очень понравилось! Среди гор и сосен его дух возносился к небесам. «Это просто счастье — смотреть на него. О! Что может сравниться с красотами природы!» — восторженно записала она в дневнике во время одного из таких визитов. «Как здесь хорошо! Альберту очень нравится; он просто в экстазе». «Альберт сказал, что великолепие горных пейзажей в их постоянной изменчивости. Мы вернулись домой в шесть». Затем она отправилась в более продолжительную экспедицию — на самую вершину высокой горы. «Это было очень романтично. И никого вокруг, кроме горца, ведущего пони (два раза мы спешивались и шли пешком)… Домой вернулись в полдвенадцатого; — это одна из самых приятных и романтических прогулок в моей жизни. Никогда я так высоко не забиралась в горы, и день был очень хорош». Горцы тоже оказались удивительными людьми. С ними «нет никаких проблем», писала она, «они всегда приветливые, счастливые, веселые и готовы идти, бежать и делать все, что ни попросят». Что же до Альберта, ему «очень понравились их воспитанность, простота и смекалка, делающие беседы с ними столь полезными и поучительными». «Мы никогда не упускали возможности поговорить с горцами, — записала Ее Величество, — с которыми в горах сталкиваешься на каждом шагу». Ей все в них нравилось — традиции, одежда, танцы и даже музыкальные инструменты. «В замке было девять волынщиков», — записала она, когда они остановились у лорда Бредалбейна; «иногда играл один, иногда — трое.
Они всегда играли во время завтрака, потом на рассвете, за ленчем, и всегда, когда мы входили или выходили; потом перед обедом, и после обеда почти все время. Мы оба стали поклонниками волынок».
Ну как можно было не желать таких удовольствий снова и снова; и в 1848 году королева сняла в аренду дом в Балморале, близ Бремара. Четыре года спустя она выкупила его совсем. Здесь, среди красот дикой природы Абердиншира, она теперь каждое лето сможет быть по-настоящему счастлива; теперь она сможет жить просто и свободно; теперь вечерами она сможет быть романтичной, сможет любить Альберта, и ничто на свете им не помешает. Небольшой уютный дом вызывал очарование. Что может быть удивительней, чем жить в двух или трех гостиных, с детскими комнатами наверху и с единственным министром-распорядителем, занимающим крошечную спальню. И потом вбегать и выбегать когда хочется, рисовать, гулять, и смотреть на красного оленя, подошедшего на удивление близко, и ходить в гости в соседние коттеджи! И можно было лазать по горам и возводить пирамиды из камней. «И когда мы, наконец, закончили эту пирамиду, которая получилась, я думаю, футов семь или восемь в высоту, Альберт забрался на самый верх и положил последний камень; После чего мы трижды прокричали ура». А вечером были шотландские танцы.
Но Альберт решил снести старый домишко и построить на его месте замок по собственному проекту. С великой торжественностью, в соответствии со специально составленным меморандумом, в основание строения заложили первый камень, и в 1855 году уже можно было вселяться. Просторный, построенный из гранита в стиле шотландских баронов, с 30-метровой башней и башенками на остроконечной крыше, замок прекрасно вписался в живописный горный пейзаж с протекающей неподалеку речкой Ди. Особое внимание Альберт с Викторией уделили внутреннему убранству. Сосновые стены и пол были покрыты специально изготовленной плиткой. В каждой комнате шотландские ткани — красно-серые балморальские, придуманные принцем, и викторианские в белую полоску, разработанные королевой; были и шотландские портьеры, и шотландская обивка на креслах, и даже шотландский линолеум. На стенах висели акварельные рисунки Виктории, а также многочисленные оленьи рога и голова кабана, подстреленного Альбертом в Германии. В алькове зала стояла статуя Альберта в шотландском костюме, в натуральную величину.
Виктория объявила замок совершенством. «С каждым годом, — писала она, — я все больше привязываюсь к этому раю, тем более что теперь все здесь сделано моим дорогим Альбертом — это его творение, его работа, его строительство, его планировка… во всем ощущается его несравненный вкус и его рука».
И действительно, именно здесь провела она самые счастливые дни. Когда в последующие годы она оглядывалась назад, эти золотые часы казались окруженными сияющим ореолом и какой-то неземной святостью. Каждый момент казался чистым, прекрасным и наполненным внутренней значимостью. Временами все, что ей довелось тогда пережить — и радости, и печали, и самые обычные дни, — всплывало перед ней с необычайной живостью, как в лучах чудесного света. Охотничьи походы Альберта — вечер, когда она пошла гулять и заблудилась; Вики, сидящая на осином гнезде; танец при свете факелов — с какой четкостью все это, да и десятки тысяч других происшествий запечатлелись в ее памяти! И как она спешила записать все в дневник! Известие о смерти герцога Веллингтонского! Что за момент — когда она сидела за мольбертом после пикника у озера в одиноких горах, и тут ей приносят письмо лорда Дерби, и она узнает, что «гордость Англии, или даже Британии, ее слава, ее герой, величайший из людей, родившихся на ее земле, ушел из жизни». Да, именно так она подумала о «старом бунтовщике» былых дней. Но то прошлое было полностью забыто — от тех воспоминаний не осталось и следа. Долгие годы герцог представлялся ей фигурой почти сверхчеловеческой. Разве не он поддерживал доброго Роберта Пила? Разве не он уступил Альберту свой пост главнокомандующего? А как забыть те гордые минуты, когда он был крестным отцом ее сына Артура, родившегося в его восемьдесят первый день рождения! Так что она посвятила целую страницу дневника хвалебным сожалениям. «Никто и никогда не занимал такого высокого положения: над всеми партиями; почитаемый всеми; уважаемый всей нацией; друг монарха… У Короны никогда не было — и, боюсь, никогда не будет — столь преданного, лояльного и верного слуги, такой надежной опоры!» Серьезны были эти мысли; но вскоре их сменили другие, не менее волнующие, мысли о событиях, которые невозможно забыть: проповедь мистера Маклеода о Никодемусе, красная фланелевая юбка, которую она подарила миссис П. Фаркуарсон, а потом еще одну старой Китти Кер.
Но, несомненно, самыми запоминающимися и самыми приятными были походы — редкие, волнующие походы высоко в горы, через широкие реки, по незнакомым местам, длившиеся по нескольку дней. С собой брали лишь двух егерей, Гранта и Брауна, и путешествовали под вымышленными именами. Все это напоминало скорее роман, чем реальную жизнь. «Мы решили называть себя Лорд и Леди Черчилль и Компания — леди Черчилль проходила как Мисс Спенсер, а генерал Грей как Доктор Грей! Один раз, когда я садилась в карету, Браун забылся и назвал меня „Ваше Величество“, и Грант на облучке однажды назвал Альберта „Ваше Королевское Высочество“, что нас очень позабавило, но, впрочем, никто ничего не заметил». Сильная, энергичная, жизнерадостная, приносящая, казалось, удачу — горцы утверждали, что у нее «счастливая нога», — она радовалась всему — суете, пейзажам, неудачам, грубым тавернам с простой едой и прислуживающим за столом Брауну с Грантом. Она могла бы идти вечно, лишь бы рядом был Альберт и впереди Браун вел пони, — и она была бы абсолютно счастлива. Но приходило время поворачивать обратно, увы! время возвращаться в Англию. Она едва могла это пережить — сидела безутешная в своей комнате и смотрела на снегопад. Последний день! О! Лучше бы ее занесло снегом!