Владычествовавшие в Константинополе латины были окружены и теснимы со всех сторон; они надеялись удержаться там только благодаря раздорам между их врагами — греками и болгарами; но у них отняли эту надежду военные успехи и политика никейского императора Ватацеса. В его царствование Азия наслаждалась внутренним спокойствием и благоденствием на всем протяжении между Пропонтидой и утесистыми берегами Памфилии, а исход каждой из предпринятых им кампаний увеличивал его влияние в Европе. Он отнял у болгар укрепленные города, построенные в горах Македонии и Фракии, и принудил их довольствоваться теми владениями на южных берегах Дуная, которыми и в настоящее время ограничивается их территория. Единственный император римлян не мог долее выносить, чтоб владевший Эпиром принц из дома западных Комнинов оспаривал у него или разделял с ним почетные отличия императорского звания, и смиренный Димитрий, переменив цвет своих полусапожек, с признательностью принял титул деспота. Его собственные подданные, выведенные из терпения его низостью и неспособностью, обратились к своему верховному повелителю с просьбой о защите. Фессалоникское королевство было присоединено к Никейской империи после слабого сопротивления, и Ватацес стал владычествовать без соперников от пределов турецких владений до Адриатического моря. Европейские монархи уважали его за личные достоинства и за его могущество, а если бы он согласился подчиниться православным верованиям, папа, вероятно, охотно перестал бы поддерживать трон царствовавших в Константинополе латинских императоров. Но смерть Ватацеса, непродолжительное и смутное царствование его сына Феодора и беспомощное малолетство его внука Иоанна замедлили восстановление греческого владычества. Происходившие у этих греков внутренние перевороты я опишу в следующей главе, а теперь нахожу достаточным заметить, что юный монарх сделался жертвою честолюбия своего опекуна и соправителя Михаила Палеолога, который выказал в этом случае свойственные основателям новых династий добродетели и пороки. Император Балдуин льстил себя надеждой, что ему удастся снова приобрести некоторые из утраченных провинций или городов путем переговоров, не поддержанных военною силой. Его послы были отпущены из Никеи с насмешками и с презрением. Какую бы местность они ни указали, Палеолог ссылался на какую-нибудь особенную причину, по которой та местность была для него мила и дорога: в одной он родился, в другой он впервые стал командовать армией, в третьей он наслаждался и еще долго надеялся наслаждаться удовольствиями охоты. “Что же намерены вы дать нам?”, — спросили удивленные послы. “Ничего, — отвечал грек, — ни одного дюйма земли. Если ваш повелитель желает мира, пусть он уплачивает мне ежегодно дань, равную той сумме, которую он получает с константинопольских таможен. На этих условиях я могу дозволить ему царствовать. Его отказ приведет к войне. Я не лишен опытности в военном деле и рассчитываю на успех, полагаясь на Бога и на мой меч”. Экспедиция против эпирского деспота послужила прелюдией для его дальнейших предприятий. Хотя его победа сопровождалась поражением и хотя род Комнинов, или Ангелов, устоял среди гористой местности против его усилий и пережил его царствование, зато взятие в плен ахайского владетеля Вилардуэна лишило латинов самого деятельного и самого могущественного вассала их издыхавшей монархии. Республики Венецианская и Генуэзская вели в ту пору первую из своих морских войн из-за владычества на морях и из-за восточной торговли. И гордость, и собственная выгода побуждали венецианцев защищать Константинополь, а их соперники стали помогать его врагам, и союз генуэзцев с завоевателем-еретиком возбудил негодование в римской церкви.

Император Михаил, сосредоточивший все свое внимание на своей великой цели, лично осмотрел стоявшие во Фракии войска и увеличил построенные там укрепления. Он вытеснил латинов из их последних владений и попытался взять приступом предместие Галату; но эта попытка не удалась оттого, что один вероломный барон, с которым он находился в тайных сношениях, не мог или не захотел растворить перед ним ворота столицы. Весной следующего года его любимый генерал Алексей Стратегопул, которому он пожаловал титул цезаря, переправился через Геллеспонт во главе восьмисот всадников и небольшого числа пехотинцевдля исполнения данного ему тайного поручения. Данные Алексею инструкции предписывали ему приблизиться к столице, вслушиваться и всматриваться, но не пускаться ни на какое сомнительное или опасное предприятие. Прилегавшая к столице территория между Пропонтидой и Черным морем была заселена отважными поселянами и разбойниками, которые привыкли владеть оружием, не питали никакой преданности к установленному правительству и склонялись на сторону греков, как вследствие сходства по языку и религии, так и из материальных расчетов. Их прозвали добровольцами, а благодаря их добровольной службе армия Алексея разрослась, после присоединения к ней регулярных фракийских войск и доставленных куманами подкреплений, до двадцати пяти тысяч человек. Рвение волонтеров и собственное честолюбие Цезаря побудили его уклониться от исполнения данных ему положительных приказаний в той основательной уверенности, что успех послужит для него и оправданием, и наградой. Волонтерам нередко приходилось замечать бессилие Константинополя, нужду и страх латинов, и они стали настоятельно доказывать, что настоящая минута — самая благоприятная для нечаянного нападения и для завладения городом. Опрометчивый юноша, незадолго перед тем назначенный губернатором Венецианской колонии, отплыл с тридцатью галерами и с лучшими французскими рыцарями в безрассудном намерении завладеть городом Дафнузией, лежащим на берегу Черного моря на расстоянии сорока миль от столицы, а остальные латины были бессильны или ничего не подозревали. Их известили о переправе Алексея через Геллеспонт; но их опасения рассеялись, когда они узнали, как были немногочисленны переправившиеся с ним войска, а за происшедшим после того усилением неприятельской армии они по неосмотрительности не уследили. Алексею советовали оставить на месте главные силы его армии для того, чтоб они оказали ему поддержку в случае надобности, а самому пробраться в город ночью с отборным отрядом. В то время как нападающие стали бы приставлять штурмовые лестницы к нижней части городских стен, один престарелый грек провел бы их товарищей к подземному проходу в свой собственный дом; оттуда можно было проложить грекам дорогу внутрь города через Золотые ворота, которые уже давно были загорожены; таким образом завоеватель мог бы проникнуть в самый центр города прежде, нежели латины узнали бы о своем опасном положении. После некоторых колебаний Алексей положился на обещания волонтеров; они были искренни и отважны, и их предприятие увенчалось успехом, а описывая план предпрятия, я уже описал его успешное выполнение. Но лишь только Алексей перешел через порог Золотых ворот, он испугался своей собственной опрометчивости; он остановился и задумался над тем, что будет делать; но отчаянные добровольцы убедили его подвигаться далее, доказывая, что отступление подвергло бы его более серьезной опасности, чем нападение. Между тем как Цезарь держал свои регулярные войска в боевом порядке, куманы рассеялись во все стороны; в городе забили тревогу, а угроза разграбить и сжечь Константинополь побудила жителей принять окончательное решение. Константинопольские греки еще не позабыли своих законных монархов; генуэзские торговцы действовали под влиянием недавнего вступления в союз с греками и под влиянием своей вражды к венецианцам. Во всех городских кварталах жители взялись за оружие, и воздух огласился со всех сторон возгласами: “Долгая жизнь и победа августейшим императорам римлян Михаилу и Иоанну!” Эти возгласы долетели до слуха соперника греческих императоров Балдуина; но даже самая крайняя опасность не заставила его обнажить меч на защиту города, который он покидал, быть может, не с сожалением, а с удовольствием; он бежал из дворца к морскому берегу, откуда увидел паруса флота, возвращавшегося из своей безрассудной и безуспешной экспедиции против Дафнузии. Константинополь был утрачен безвозвратно; но латинский император отплыл вместе с самыми знатными латинскими семействами на венецианских галерах и направился к острову Эвбее, а оттуда — в Италию; там царственный беглец нашел у папы и у короля Сицилии гостеприимство, отзывавшееся в одно и то же время и презрением, и состраданием. Со времени утраты Константинополя и до своей смерти он провел тринадцать лет в том, что упрашивал католических монархов возвратить ему соединенными силами престол; он делал то же в своей молодости, и потому это положение просителя было для него не ново, и нельзя сказать, чтоб в своем последнем изгнании он был более жалок или более достоин презрения, чем во время своих трех первых поездок к европейским дворам. Его сын Филипп унаследовал воображаемую империю, а притязания дочери Филиппа Екатерины перешли путем бракосочетания к брату короля Франции Филиппа Красивого — Карлу Валуа. Женская линия дома де-Куртенэ имела немало представителей путем брачных союзов, пока слишком высокий и слишком звонкий для частных людей титул константинопольских императоров не угас незаметным образом в безмолвии и в забвении.