Когда он умирал, я должна была родиться, и как это ни удивительно, но и отец, и мать были уверены в том, что у них родится обязательно дочь. Безумно любя отца, моя мать решила назвать эту дочь его именем, но отец протестовал и был настолько настойчив, что, даже умирая, взял с матери слово, что она назовет меня только Екатериной, то есть своим именем. О чем впоследствии мама жалела всю жизнь.

Когда Андрюша услышал, что Валя зовет меня «Китти», он широко раскрыл свои голубые глаза.

— Как? Разве тебя зовут не Саня? — удивился он.

— Это неважно, — ответила я, — пусть я буду Саней…

И это милое имя так и осталось (в устах Андрюши) за мной. Андрюша с необычайной талантливостью впитывал в себя не только искусство танца, но и многое другое, чему я его учила.

— Никогда не держи руки в карманах… пропускай даму, когда идешь, всегда впереди себя… Не сморкайся так оглушительно… Не зевай во весь рот в присутствии дамы… Кланяйся одной головой, а не всем корпусом… а когда приглашаешь даму на танец, то делай наоборот: держи голову неподвижно, а только чуть наклонись вперед… научись правильно подавать руку и при рукопожатии не тряси ее…

Всякие тому подобные мелочи Андрюша не только сразу усваивал, но часто сам задавал разные вопросы, и мне приятно было видеть, с какой жадностью он стремится все узнать и всему научиться. Работать над этим человеком не стоило никакого труда. Вникая во все своей любознательной душой, он немедленно усваивал тут же то, что узнавал. Во внешнем лоске и воспитании ему очень помогала его исключительная врожденная чистоплотность. Ко всему этому он умел красиво держать свое на редкость пропорционально сложенное тело.

В какие-нибудь два-три месяца Андрюша стал просто неузнаваем.

Однажды он очень меня насмешил.

— Ну, видел я тебя вчера, в выходной, на Арбате, — радостно улыбаясь, доложил он как-то мне, — ты шла с отцом и с матерью. Ну и представительные же у тебя родители! Я и подойти-то не посмел… Скорее отошел в сторонку, чтобы ты меня не заметила… В то воскресенье мама отдыхала от ежедневной стряпни, и Дима Фокин, мой второй муж, пригласил нас отобедать в ресторан «Прага», на Арбатской площади.

Меня глубоко тронул образ той девушки, который в своем воображении создал Андрюша вместо меня, настоящей: я была единственной любимой дочерью почтенных и очень образованных родителей, которые не хотели отдавать свое сокровище замуж, так как считали каждого жениха недостойным их дочери.

Андрюшу я не разочаровывала. Зачем?.. Наша с ним встреча, как и многие другие в моей жизни, была только случайно проплывавшим облачком, которое на миг привлекло и задержало мое внимание и которым я даже искренно залюбовалась.

Андрюша часто звал меня то в кино, то в театр, но, по правде говоря, у меня к этому не было никакого желания. Мне не хотелось переводить на рельсы знакомства в «Метрополе» то светлое и хорошее чувство, которое у меня было к этому юноше. Единственное, что я разрешала, это иногда после занятий проводить меня домой, и, конечно, проводы порой превращались в долгие блуждания по улицам города, потому что нашим разговорам не было конца.

Простодушие Андрюши меня глубоко трогало. Это была вовсе не глупость — это была чистота сердца.

— Подумай только, Саня, — сказал он мне как-то, когда мы с ним танцевали на очередном показе в «Метрополе», — ведь здесь, рядом, в другом парадном этого здания, за стеной — шикарный ресторан «Метрополя», там танцуют под настоящий оркестр, там, наверно, между столиками пальмы стоят, а за столиками сидят какие-нибудь знаменитости Москвы, сидят и ужинают… Одно слово — «Метрополь»!.. — Он даже в блаженстве закрыл глаза.

Этот образ все чаще овладевал им.

— Э-эх! Хоть бы клад какой-нибудь найти! — говорил он мне. — Вот бы мы с тобой натанцевались-то!.. Всласть! До самого утра бы танцевали, пока нас не выгнали бы… Ну скажи, а ты не побоялась бы пойти со мной в ресторан? Там, наверное, полы-то натерты, как стекло, а ну-ка мы бы с тобой с непривычки пошли танцевать да и растянулись бы?

— Конечно, с тобой я не побоялась бы, — серьезно глядя ему в глаза, подтвердила я. — А зачем нам падать? Разве мы так уж плохо танцуем?

— Да ведь это не где-нибудь! — восклицал Андрюша. — Это же «Метрополь»…

Бедняжка! Он и не предполагал, что ресторан «Метрополь» считался в Москве рестораном самого дурного тона; даже «На-циональ» числился средним. И что бы только сказал Андрюша, если бы попал в «Савой» или в «Гранд-Отель», в его маленький мраморный зал, волшебно плывущий в кружевных узорах?..

Мечты Андрюши глубоко запали в мое сердце, и хотя я была не Гарун, аль, Рашид, однако мне захотелось оставить в памяти Андрюши одно волшебное воспоминание.

Как я уже говорила, весь мой заработок принадлежал безраздельно мне. Дима никогда меня в расходах не контролировал, одевалась я на свои средства и из них же давала ежемесячно маме на ее личные расходы. Поэтому мне было легко начать откладывать деньги на мою выдумку. Но сумма росла очень медленно, а мне надо было очень много денег. Сколько же месяцев пришлось бы ждать? К тому же если я загоралась каким-нибудь желанием, то старалась привести его немедленно в исполнение.

Тогда я вышла из положения: заложила в ломбард несколько золотых вещей, так как знала, что при ежемесячном отчислении от своего жалованья смогу их выкупить.

После этого задуманный мною «волшебный вечер» сразу из мечты превратился в действительность: толстая пачка ассигнаций лежала в моих руках. Ура! Теперь начиналось самое интересное!

Мне нужен был старый кошелек, и я нашла его в одном из ящиков нашего комода, где лежала пропасть всяких ненужных и забытых вещей. Кошелек был весь потертый, смешной, старинной формы: полукруглый и пузатый. Наверно, он у нас остался еще от няни Пашеньки. В него-то я и запихала всю пачку денег.

Когда я вечером отправилась на очередные занятия в «Метрополь», то опустила этот кошелек во внутренний карман шубы. Поэтому, пока я танцевала, а моя шуба висела внизу, на вешалке, я была сама не своя от беспокойства.

От Андрюши не ускользнуло мое не совсем обычное настроение.

— Саня, что это ты сегодня не то рассеянна, не то взволнована чем-то? — спросил он меня.

— Да нет… так, вообще, — неопределенно ответила я, с одной стороны волнуясь, как бы не исчез кошелек, а с другой стороны — мучаясь тем, как подбросить этот кошелек, чтобы он и в чужие руки не попал и чтобы случай, который мне предстояло разыграть, был бы похож на правду.

— Знаешь, Андрюша, — сказала я, когда по окончании занятий мы с ним выходили из «Метрополя», — давай сегодня побродим немного по улицам, хочешь?

— Уж очень погода-то плохая, — ответил Андрюша, но, однако, согласился.

А погода действительно была препротивная: стояла середина февраля, и чем теплее днем пригревало солнце, тем злее по вечерам становилась уходившая зима. В то время в Москве только что появилась новость: двухэтажные троллейбусы. Они курсировали от Охотного по Тверской, не то до села Карачарова, не то до села Кочки.

— Давай поедем с тобой до самого конца и обратно, — предложила я Андрюше, — я еще ни разу не каталась на двухэтажном.

— Я тоже, — ответил он и прибавил: — Это ты хорошо придумала, а то на улице такая слякоть и мокрота.

Наша танцевальная группа заканчивала свои занятия в тот день в 10 часов вечера, и поэтому мы отправились в наше путешествие около 11 часов.

В эти часы шикарный красавец — двухэтажный троллейбус — не был наполнен веселой вечерней московской публикой. Теперь в нем возвращались домой нагруженные покупками люди, которые целый день бегали по магазинам центральных улиц, или служащие, задержавшиеся на работе; и те и другие очень устали, но жизнь за чертой города развила в них привычку: усевшись в вагон, они с удовольствием под мерное и мягкое покачивание троллейбуса отдавались во власть дремоте. За темными мокрыми, запотевшими от холода стеклами окон разлилась сероватая мгла, в которой беловатыми мутными пятнами светились огни города. Они заметно тускнели, становясь менее яркими по мере того, как мы приближались к окраинам Москвы.