— На твоей душе грехов, как на овце блох.

— Нет, Реди, у меня один тяжкий грех. Ты помнишь, я говорил тебе, как Вильсон спас мне жизнь. Когда те трое увидели мои котиковые шкуры, я понял, что ночью они убьют меня. Вильсон сумел с ними справиться, и я дал ему слово взять его к себе боцманом. Мы оба были довольны. Да, Реди, мой тяжкий грех — только смерть Вильсона. Если бы тебя не стало, она была бы напрасной. Теперь только ты можешь продолжить род Дэвисов.

Слушая деда, Ред нервно покусывал губы. От слов старика его всего передергивало.

— Ты слышишь, Алек, он хочет сказать, будто убил этого Вильсона из-за меня. Когда я родился, Вильсона не было на свете уже двадцать пять лет.

— Наверно, дед вообще имел в виду внуков. Ты зря, Реди, на него сердишься, он волнуется за твою жизнь.

— От его волнений сдохнуть можно. Купил этот проклятый остров, и сидим тут, как индейцы. Ты здесь несколько дней, а я, кроме Нью-Айленда, ничего не видел. Зачем мне такая жизнь?

Под столом проснулся золотоволосый пингвин. Вскочив, он ошалело глянул по сторонам, минуту постоял недвижно, затем важно поковылял к старику. Уткнувшись клювом в его колено, птица ждала ласки. Оттолкнув ее, старик хмуро проворчал:

— Пойди, Мак, скажи этому мальчику, зачем человеку жизнь.

Пингвин сердито зашипел, но, получив шлепок по лбу и легкий пинок в зад, вынужден был направиться к Реду. Остановившись у его кровати, он сложил на белой груди свои маленькие черные крылышки и рассеянно уставился в потолок. Весь его вид словно бы говорил: «Извини, Ред, но подойти к тебе меня заставили». Когда Ред бывал не в духе, общения с ним Мак благоразумно избегал. На сей раз ему, однако, ничего не грозило.

— Смотри, дед, даже Мак на тебя обижается, — неожиданно засмеялся Ред. Потом, обращаясь ко мне: — Тебе нравится наш Мак?

— Он славный малый.

— Ему всего два года. Маленьким он подрался с птенцом баклана. Тот его здорово стукнул. Если бы не я, Маку пришлось бы отдать концы. Я его вылечил. Он признает только меня и деда.

Я сидел в обитом бычьей шкурой кресле, листал «Иллюстрированные лондонские новости». После тесной корабельной каюты маленькая комната Реда казалась просторным покоем. Сложенный из нетесаного серого базальта камин, широкая деревянная кровать, стол, застеленный голубым бархатом. На окнах — тяжелые, бледно-зеленые гардины. В правом углу — массивная этажерка. Старые издания Шекспира, Байрона, Диккенса и Фенимора Купера. Два тома Мопассана: «Жизнь» и «Милый друг». Нижнюю полку и две верхних занимали потрепанные комплекты «Иллюстрированных лондонских новостей». Цветными вырезками из этого журнала над кроватью Реда была заклеена вся стена — женщины.

— Да, Реди, я знаю, мой мальчик, что тебе нужно, — устремив взгляд на стену, сказал старик. Трубка его давно погасла, но он все еще держал ее в зубах, для его лет на удивление крепких и белых. — В мои годы об этом уже не думают. Я забыл, Реди, что жизни без жизни не бывает.

Вздохнув, он плотнее закутался в плед, глубже нахлобучил шапку. Горбясь и грея о тело ленивого кота мерзнущие ступни, долго молча смотрел в пылающий камин. Я почти физически чувствовал, как в его мозгу грузно ворочалась тяжелая мысль. Глядя на него, мы с Редом тоже молчали. Наконец он снова заговорил:

— Я тебе еще не надоел, Алек?

— Нет, мистер Дэвис, мне будет жаль с вами расставаться.

— Спасибо, Алек. Ты можешь называть меня дедом, теперь мы с тобой породнились. Если у тебя есть желание слушать, я расскажу тебе о нашей семье…

Отец, дед и два прадеда Джона были пиратами, достойными потомками того Дэвиса.

Джереми, тот Дэвис, в конце своей жизни поселился на открытых им Фолклендских островах. Он предпочел их виселице, ждавшей его в любом порту, куда бы он ни рискнул зайти. Здесь он и умер. Похоронили его Тереза де Бурже и три человека из команды «Блэк дэз», пожелавших остаться с капитаном до последнего часа. Они были первыми людьми, поселившимися на пустынных в ту пору Фолклендах.

Тереза де Бурже пережила мужа на шесть лет и была похоронена рядом с могилой супруга. Для будущих Дэвисов она сохранила две тетради своих дневников, в которых описывала отчаянную удаль пиратов и глиняную индейскую трубку — любимую трубку Джереми. Тетради и трубка передавались из поколения в поколение, подогревая в Дэвисах и без того горячую кровь прародителя.

В 1884 году, когда Джону исполнилось двадцать два года, родовые реликвии по наследству перешли к нему. Он получил их от отца вместе с новой бригантиной, построенной по специальному заказу на одной из лучших судоверфей Гавра. Чарльз, отец Джона, имел во Франции своих людей. Через них он сбывал добытые на морских дорогах ценности, и они же передали судоверфи его заказ на бригантину. Тогда уже можно было построить более мощный корабль, но Дэвисы всегда верили в бригантины.

То был корабль-красавец. Длинный точеный бушприт, две резко наклоненные к корме мачты и стремительный стреловидный корпус, обитый тонкой кованой медью. При хорошем ветре «Флайин стар» («Летящая звезда») давала двадцать миль в час.

О новом корабле для сына заботились все Дэвисы. Это было их правилом. Корабль отца мог принадлежать только отцу. Когда старик, предчувствуя близкий конец, сходил на берег, его бригантину ломали. Из просоленных корабельных досок старику строили дом и сколачивали гроб — просторный деревянный саркофаг, точно повторявший внутри спальню капитанской каюты.

Так велел сделать Джереми, и так делали его потомки. И так же, как он, они шли умирать на Фолкленды. Первым традицию рода нарушил Чарльз. Фолклендские острова к тому времени начали заселять английские колонисты. Закон и власть помешали Чарльзу найти покой у родных могил.

Чарльз был последним из Дэвисов, родившихся и умерших пиратами.

Пройти жизненный путь отца и дедов Джону не было суждено. Его великолепная «Флайин стар» не пенила морей и трех лет. Позже ему казалось, что он дал своему кораблю роковое имя. Летящая звезда долго не светит.

В апреле 1887 года после двухмесячного крейсирования в Атлантике «Флайин стар» прошла проливом Дрейка, направляясь к островам Паумоту. Там, на атолле Тикахау, у Джона была одна из его береговых баз.

Где-то за южным тропиком им встретилось североамериканское торговое судно, шедшее в таитянский порт Папеэте. Хотя из Атлантики бригантина возвращалась с приличным «уловом», пираты считали, что упускать богатого янки не стоит.

Среди прочей добычи оказались бочки с ромом. Джон приказал закрыть их в продовольственном трюме — иначе его люди напились бы до беспамятства. Если в море бригантина не лежала на дрейфе, он не пил сам и не позволял напиваться другим.

В те дни ему нездоровилось, ныла свежая пулевая рана в левом плече. Это плечо у него было прострелено дважды.

Когда ограбленное американское судно осталось за кормой, Джон, передав управление бригантиной своему старшему помощнику, удалился к себе в каюту. Плохое самочувствие у него всегда вызывало желание побыть в одиночестве. Он мог сутками не выходить из каюты и никого не принимать, даже стюарда. Ел бекон с сухарями, запивая лимонным или апельсиновым соком.

«Флайин стар» шла своим курсом. Так думал Джон. Его не беспокоили, и он был уверен, что на корабле все в порядке. Только на следующий день к вечеру, когда бригантину начало сильно качать, он свистнул в переговорную трубу к рулевому. Ему не ответили.

В недоумении капитан поднялся на мостик. Паруса бригантины надувал штормовой ветер. Однако на корабле не было видно ни одной живой души. Бригантиной никто не управлял. В спицы рулевого колеса, чтобы оно не болталось, кто-то воткнул обломок рея.

Ошеломленный Джон бросился в кают-кампанию. Он уже догадался, что произошло.

Бочки с ромом команда «Флайин стар» все-таки открыла и теперь была мертвецки пьяна. Кроме капитана, единственным трезвым человеком на бригантине оставался только Том Морган — двенадцатилетний мальчишка, которого пьяные пираты заставили себе прислуживать.