Её поразило, как плохо их кормили и одевали и как много заставляли работать. Миссис Монтгомери приказала увеличить паёк и облегчить их труд. До неё дошли слухи о целом ряде жестокостей, творимых управляющим. Она прогнала управляющего и пригласила нового. Рабы, узнав, что госпожа проявляет участие к их судьбе, засыпали её градом просьб и всевозможных жалоб. Одному необходимо было одеяло, другому — котелок, третьему — башмаки. Каждый из них просил о каком-нибудь пустяке, отказать в котором было бы жестоко, но за каждой просьбой, которую она удовлетворяла, следовал десяток других, таких же пустяковых, но вполне законных. К концу года все эти, казалось бы, небольшие расходы составили довольно значительную сумму, поглотившую чуть ли не половину доходов с плантации. Наряду с этим не проходило дня, чтобы миссис Монтгомери не осаждали жалобами на чрезмерную строгость нового управляющего. Рабы постоянно приходили к ней с мольбами отменить то или иное взыскание, которое управляющий на них наложил. После того как два пли три раза управляющий за свои жестокости получил выговор от хозяйки, его это ещё больше озлобило. Посыпались новые жалобы. Разобраться в том, кто прав и кто виноват, миссис Монтгомери была не в силах. Управляющий утверждал одно, рабы говорили другое. Миссис Монтгомери уволила второго управляющего. Третий в возмущении отказался от места сам: такая мягкость, по его словам, была ему противна. Четвёртый, решив не перечить своей великодушной хозяйке, предоставил рабам делать всё, что им вздумается, и работать сколько хотят. Получив позволение ничего не делать, рабы, разумеется, этим воспользовались и почти совсем забросили труд. С тех пор как плантация перешла в руки миссис Монтгомери, урожай с каждым годом неизменно уменьшался; в этом же году урожая, можно сказать, вовсе не было.
Друзья миссис Монтгомери решили, что настало время вмешаться. Её любимый брат, с мнением которого она привыкла считаться, уже и раньше предостерегал её от опасностей, грозивших ей на том пути, который она себе избрала. Сейчас он счёл необходимым заговорить с ней более решительно и заявил ей, что все нелепые новшества, на которые она пустилась во имя воображаемого благополучия и счастья её рабов, неизбежно доведут её до разорения. Для чего, собственно, ей надо быть более гуманной, чем все её соседи? И что может быть глупее, чем обречь себя и своих детей на нищету во имя каких-то, как он выразился, сентиментальных и неосуществимых идеалов?
Миссис Монтгомери горячо защищалась. Она ссылалась на свой долг по отношению к несчастным, которых бог отдал под её защиту. Она решилась даже намекнуть на то, что грешно жить в богатстве и роскоши за счёт подневольного труда, и в проникновенных словах выразила своё возмущение нестерпимой грубостью управляющих и телесными наказаниями, которым они подвергают рабов. Брат возразил, что всё это очень мило, очень великодушно, вполне соответствует правилам человеколюбия и тому подобным прекрасным вещам и, пока всё это остаётся словами, он ничего не может возразить против сказанного ею. По сколько бы по всем этом ни было человечности и доброты, ни маиса, ни табака такими методами вырастить нельзя. Говорить она может, разумеется, всё, что ей угодно, но если они желает жить на доходы с плантации, то должна управлять ею так, как управляют другие. Все её друзья, знающие толк в этих делах, скажут ей одно и то же: если она хочет получать урожай, нужно нанять дельного управляющего, дать ему в руки плётку и предоставить ему полную свободу действий. Если она решится пойти таким путём, то она ещё сможет называться хозяйкой своей плантации; если же она будет упорствовать в своих заблуждениях, то сама превратится в рабу собственных слуг. Вся эта филантропия приведёт её к необходимости продать рабов, чтобы покрыть долги, и обречёт её на полную нищету.
Все эти красноречивые доводы произвели на миссис Монтгомери сильное впечатление. Она не могла отрицать, что плантация почти перестала приносить доход, с тех пор как перешла в её владение, и чувствовала, что, несмотря на все её усилия помочь рабам, они всё так же недовольны ею, работают ещё хуже и вовсе не хотят её слушаться. И тем не менее уступать она не собиралась. Она продолжала твердить, что её взгляды на взаимоотношения между хозяевами и рабами продиктованы справедливостью и гуманностью и что это должно быть ясно для каждого, в ком живы совесть и нравственное чувство. Она настаивала на том, что система, которую она пыталась применить, правильна и что ей нужен только разумный управляющий, способный провести эту систему в жизнь. Возможно, что в её словах была какая-то доля правды. Если бы ей удалось встретить такого человека, как майор Торнтон, и поручить ему управлять своей плантацией, она, быть может, и добилась бы успеха. Но таких людей и вообще-то мало, а в рабовладельческих штатах Америки их и вовсе не найти. Обычно американские управляющие — люди исключительно невежественные, несговорчивые, тупые и упрямые. Что могла сделать вынужденная прибегать к их помощи женщина, против которой, во всеоружии своих предрассудков, ополчились все её соседи и родные? Положение день ото дня ухудшалось. Наличные деньги, оставленные ей мужем, иссякли, и дела её вскоре так запутались, что она была вынуждена обратиться за помощью к брату. Но брат её категорически отказался от какого-либо вмешательства, если она не передаст ему целиком управления всем её имуществом. После короткой и бесплодной борьбы ей пришлось согласиться на эти тяжёлые условия.
Не теряя ни часу, он принялся наводить порядок на плантации. Хижины рабов, по его приказанию, были перенесены на старое место, и одновременно снова было введено в действие правило, согласно которому никто из рабов не смел являться в господский дом без вызова. Была восстановлена также прежняя норма выдачи пищи и одежды. И, наконец, был приглашён новый управляющий, поставивший решительным условием, чтобы миссис Монтгомери никогда не выслушивала жалоб на него и ни в какой степени не вмешивалась в его методы управления плантацией.
Не прошло и месяца после этого возврата к прежнему положению, как около трети рабов оказалось в побеге. Брат миссис Монтгомери объявил ей, что удивляться тут нечему: по его словам, этих негодяев так избаловали, что они теперь не в состоянии подчиняться строгой дисциплине, которая необходима на каждой плантации. После долгих поисков, неприятностей и большой затраты сил и средств бежавшие, за исключением одного или двух человек, были пойманы, и в Поплар-Грове при новом управлении постепенно восстановилась рутина старого порядка: условия работы стали непосильно тяжёлыми, и плеть была снова пущена в ход. Несмотря на все принимаемые меры, слухи о чрезмерно жестоких наказаниях всё же время от времени достигали ушей миссис Монтгомери, и она в порыве негодования восклицала, что предпочла бы самую большую нищету богатству и роскоши, которыми она обязана плети надсмотрщика. Но сразу же после этих вспышек благородного негодования миссис Монтгомери, успокоившись, уже готова была признаться самой себе, что безумием было бы отказываться от роскоши, к которой она привыкла с детства. Она старалась не видеть того, что делается вокруг, забыть о несправедливостях и жестокостях, которые в душе она осуждала, но воспрепятствовать которым не могла, или, вернее, не решалась. Она покинула дом, где её всюду преследовал призрак насилия, творившегося при её попустительстве, и за которое — как бы ни пыталась она перед собой оправдаться — она чувствовала себя ответственной. И в то время как рабы её изнемогали от работы под палящим солнцем каролинского лета и стонали под бичом безжалостного управляющего, госпожа их старалась заглушить воспоминания об их мучениях, развлекаясь в Саратоге пли Нью-Йорке.
Часть года она всё же бывала вынуждена проводить в Поплар-Грове, и там, какие бы меры она ни принимала, ей не всегда удавалось оградить себя от тяжёлых впечатлений. Ярким примером таких столкновений её с действительностью может послужить случай, разыгравшийся при первом моем посещении дома миссис Монтгомери. Один из её полевых рабочих выпросил у управляющего, который, кстати сказать, был правовернейшим пресвитерианином, пропуск и разрешение отправиться на молитвенное собрание, устроенное мистером Карлтоном. Миссис Монтгомери увидела его там и, когда собрание окончилось, решилась послать с ним записку кому-то из соседей. Случилось так, что управляющий плантацией миссис Монтгомери находился по делу у того самого соседа, к которому раб был послан своей хозяйкой. Увидев его, управляющий грубо спросил, как он осмелился явиться сюда, если пропуск ему был выдан лишь на то, чтобы отправиться на собрание и прямо оттуда вернуться обратно на плантацию. Напрасно несчастный ссылался на приказание своей госпожи. Управляющий заявил, что это не имеет значения, так как миссис Монтгомери не вправе распоряжаться людьми, занятыми в поле. И чтобы истина эта лучше запечатлелась в памяти раба, управляющий тут же раз десять хлестнул его плетью.