Калодонт нервно вытащил документ; милиционер долго выписывал пропуск, наконец, появился второй милиционер и повёл Калодонта в комнату на первом этаже.

8

— Ваша фамилия? — спросил Дзярский.

— Новак.

— Имя?

— Генрик.

— Сколько вам лет?

— Тридцать два.

— Где проживаете?

— Анин. Слонечная, четыре.

— Хорошо, — сказал Дзярский и вдруг растерялся. Он не знал, о чём спрашивать дальше. Его охватил страх: такая безынициативность в следствии случалась с ним впервые в жизни. «Но и следствие совершенно исключительное», — пытался он себя утешить.

— Слушайте, Новак, — начал Дзярский, — на вас падает подозрение в совершении двух убийств и многочисленных актов насилия. Поэтому вы и арестованы. По вашему делу состоится открытый процесс. Говорю вам сразу, чтобы между нами не было недоразумений. Чтобы вы не думали, что вас задержали временно, с целью выслушать ваши объяснения. Я уполномочен посадить вас в тюрьму без решения суда.

ЗЛОЙ смотрел на Дзярского холодно, но не враждебно.

— Понимаю, — сказал он через минуту, — и у меня есть к вам просьба.

— Я слушаю, — сухо проговорил Дзярский.

— Нельзя ли здесь где-нибудь умыться?

Дзярский неприязненно на него покосился: эта незначительная просьба, такая обычная и будничная, рассеивала атмосферу, которую он пытался создать вокруг ЗЛОГО. Отказать ему Дзярский не решался, такой он был весь закопчённый и грязный; лицо — в потёках от высохшего грязного пота, одежда — в полосах смазки, наверное, от троса лифта, руки — в пятнах тёмного машинного масла.

— Хорошо, — коротко бросил Дзярский и позвонил.

На пороге появился сержант Мацеяк.

— Сержант, — распорядился Дзярский, — проводите арестованного в умывальню.

ЗЛОЙ вышел за Мацеяком. Дзярский встал и подошёл к окну. Вдали, на северо-востоке, где-то за Вислой, над Жеранью, начинали розоветь тучи; весенний вечер предвещал лучшую погоду, надоедливый резкий ветер утих.

ЗЛОЙ вернулся в комнату, и Дзярский снова сел за письменный стол. Он долго всматривался в чётко изваянное лицо ЗЛОГО, в его светлые искристые глаза. Нет, это лицо и глаза не вызывали у него симпатии. Поручик Михал Дзярский больше всего любил слаженность — слаженность чувств и сердец, так же как и гармонию в человеческом обществе. Он горячо верил, что все силы в мире, все человеческие силы должны быть подчинены власти мысли, разума, мудрых законов.

Человек, сидевший напротив, был каким-то необычным аккумулятором силы, энергии, физической активности, и чем дольше Дзярский в него вглядывался, тем лучше понимал причины его поразительных, невероятных побед. С интуитивной проницательностью он обнаруживал в этом лице и в этой невысокой худощавой фигуре тот наиболее существенный элемент дикой, хищной энергии — элемент, стоящий на грани материальной силы и духовного напряжения, который делал этого человека непобедимым в схватке с самыми сильными, даже с группой вооружённых врагов. Пронзительные, суровые, неопределённого цвета глаза Дзярского неодобрительно изучали ЗЛОГО — равнодушно скользнули по его атлетической грудной клетке и сильным, хотя на вид и не очень мощным рукам, посмотрели на лицо и наконец заглянули в серые, очень светлые глаза арестованного. ЗЛОЙ опустил глаза. Он не выдерживал этот проницательный взгляд — за ним словно стояли неисчерпаемые возможности и сила организующей человеческой мысли.

— Я не убивал… — внезапно отозвался ЗЛОЙ. Сказал это тихо, словно не закончив фразу.

Великолепная интуиция Дзярского забила тревогу. «Чего-то он не договаривает, — взволнованно подумал поручик. — Какое-то слово не произнёс».

— Хотелось бы верить, — раздражённо бросил Дзярский. — Но вы должны доказать это перед судом. И факты, и обстоятельства, а главное — ряд показаний серьёзно свидетельствуют против вас.

— Хорошо, — сказал ЗЛОЙ, — я докажу. Есть свидетель, который подтвердит, что Мехцинский сам упал под поезд.

— Этот низенький? — иронически усмехнулся Дзярский. — В котелке и с зонтиком, да?

— Тот самый, — хмуро ответил ЗЛОЙ, — только я не знаю, где его искать. Видимо, вы, пан, тоже что-то знаете?

— Знаю, — проговорил Дзярский, — знаю, например, что со вторым убийством будет гораздо тяжелее. Разве что докажете своё алиби… — Дзярский внезапно замолчал: он понял, что невольно подсказывает ЗЛОМУ, как ему защищаться.

— Алиби? — на смуглых щеках ЗЛОГО неожиданно вспыхнул румянец. — Это не так-то просто. Вы ведь не поверите, что я в ту ночь допоздна простоял возле одних ворот на Фраските. Впрочем, так же, как стою там каждый день.

— Поверю, — сухо возразил Дзярский, — я кое-что слышал об этих молчаливых серенадах. Однако суд может не поверить.

— Вы официально ведёте следствие? — неожиданно спросил ЗЛОЙ. Новая интонация появилась в его голосе — интонация игрока, со свежими силами возобновляющего игру.

— Вполне официально, — холодно проговорил Дзярский, старательно скрывая беспокойство. — Ваши показания будут записаны. — «Я не в форме, — озабоченно подумал поручик, — если бы это было не так, разве он догадался бы, что я немного волнуюсь? Действительно, всё смахивает скорее на интересный разговор, чем на следствие».

— Тогда прошу занести в протокол, — чётко проговорил ЗЛОЙ, — что я знаю, кто написал ту роковую статью в газете «Экспресс вечорни». Так что, если бы я жаждал мести, то убил бы Эдвина Колянко. — Последние слова он произнёс с подчёркнутой иронией; потом замолчал и украдкой посмотрел, какое впечатление произвели его слова на Дзярского.

Дзярский снисходительно улыбнулся.

— Послушайте, Новак, — искренне сказал он, — всё, что вы говорите, весьма похвально, но вы же не ребёнок и понимаете, что подобные аргументы ничего не стоят. Мифический свидетель и логические умозаключения — слишком слабые способы защиты в процессе по делу об убийстве. Найдите мне человека в котелке, заставьте его дать показания в вашу пользу и убедите меня, что вам ещё до убийства Якуба Вируса был известен автор статьи. Не знаю, как вы сможете всё это доказать. Просто не представляю. В то же время труп репортёра и показания железнодорожника Сюпки — серьёзные доказательства, которые нельзя перечеркнуть.

ЗЛОЙ во второй раз опустил глаза. Он почувствовал себя фехтовальщиком, который внезапно понял, что имеет дело с гораздо более сильным противником.

— Новак, — опять заговорил Дзярский, — вы можете уяснить, что такое законность?

— Постараюсь, — просто ответил ЗЛОЙ.

— Видите ли, в организованном обществе, которое сознаёт свои цели, в развитом обществе существует только одно единое право, и только оно обязывает. Это правовой кодекс, основанный на общепринятой морали, на элементарном различии между добром и злом. Чем совершеннее организация общества, тем больше необходимость в таком праве. Именно в этом и заключается законность.

— Понятно, — сказал ЗЛОЙ. На его лице было выражение такой сосредоточенности, что в душе Дзярского что-то дрогнуло.

— Тогда почему же вы своими поступками отрицаете эту простую и ясную истину? — почти выкрикнул Дзярский. — Если понимаете, то должны также понять, что в нашей стране нет места частной инициативе в области права, что правосудие, творимое собственными руками, — не что иное, как нарушение законности. Авантюрист, который нападает на людей и действует, по его мнению, с благородной целью, с точки зрения закона остаётся авантюристом, нарушающим общественное спокойствие. И вы, Новак, будете за это отданы под суд и, надеюсь… сурово наказаны.

— Значит, — медленно и задумчиво сказал ЗЛОЙ, — вы верите в мои добрые намерения? В мою благородную цель? Никогда бы этого не подумал! Я не сомневался, что вы меня считаете обычным преступником.

— Считал, — пробормотал Дзярский, — но потом изменил своё мнение. К тому же, это не относится к делу. Если хотите знать, я и теперь считаю вас преступником — да ещё каким!

— Нет! Нет! Нет! — внезапно крикнул ЗЛОЙ, подняв стиснутый кулак. — Простите, — проговорил он с искренним сожалением, — прошу меня извинить.