Вскоре раздался телефонный звонок, и Владимир Иванович взволнованным голосом сообщил, что извозчик не приехал и они выезжают на такси.

Прошло минут пятнадцать. Раздался звонок. Иван Петрович вошел ко мне в мастерскую быстрой походкой. Он был возбуж ден и раздосадованным голосом обратился к Маргарите Ива новне:

— Что же это вы придумали с Владимиром? Мы ждали, жда ли у подъезда вашего извозчика, так и не дождались. Да слы ханное ли это дело, в НьюЙорке да на извозчике? Ненавижу опаздывать. Весь день испорчен. Уж вы простите меня, Сергей Тимофеевич, за опоздание.

Моя жена был смущена. И, действительно, в этот день и моя работа както не клеилась.

Вечером Маргарита Ивановна все же решила узнать, почему извозчик нарушил свое обещание. Она застала его на прежнем месте, со скучающим видом смотревшим вдаль.

Извозчик медленно полез в карман, протянул три доллара и сказал с сожалением:

— Я ничего не мог сделать со старой лошадью. Как я ее ни бил, она не послушалась меня и, как всегда, пошла своей при вычной дорогой. Вот уже сколько лет она привыкла катать пуб лику только вокруг парка!

Когда на следующий день Иван Петрович узнал об этом, он весело рассмеялся и, прохаживаясь по студии, сказал:

— Вот еще одно доказательство моей теории!

Иван Петрович по временам становился молчаливым и свое настроение объяснял тоской по России.

Когда после сеанса мы по обыкновению пили чай с медом, Иван Петрович не раз говорил, что ему уже надоело в НьюЙор ке. Да и стол американский ему наскучил.

— Сначала подают дыню с солью, а потом какуюто травку. Не по мне все это! Лучше один хлеб буду есть. Соскучился я по нашему борщу, по каше, по ржаному хлебу.

— Иван Петрович! Но и здесь есть русский ресторан, где в меню и щи, и каша, и даже черный хлеб, — сказала Маргарита Ивановна.

— Да что вы, — удивился Иван Петрович. После окончания работы мы отправились в русский ресторан «Russian Bear».

Иван Петрович шел быстро и бодро, опираясь на трость. При переходе через дорогу его хотели взять под руку, но Иван Пет рович отмахнулся:

— Я сам, я сам!

В ресторане он ел с нескрываемым аппетитом.

С того дня мы ежедневно посещали русский ресторан, где Иван Петрович неизменно заказывал борщ, кашу или сырники и чай.

Работа над бюстом приближалась к концу. Все чаще и чаще Иван Петрович спрашивал сына:

— Владимир, а сколько еще дней нам здесь жить? Когда от ходит пароход?

Было очевидно, что Павлов только и думает об отъезде. Быс тро пролетело время, проведенное в работе над бюстом Павлова.

Вот я уже накинул покрывало на оконченный портрет, но и после этого мы ежедневно встречались с Иваном Петровичем.

Помню день прощания. Иван Петрович был в отличном на строении. По всему чувствовалось, что он очень рад предстояще му отъезду.

В порту собралось много провожающих. Приятно было видеть, что крупнейшие ученые — физиологи, психиатры, медики — воздают должное гордости русской науки.

Выступления академика Павлова на научных конгрессах в Бостоне и в НьюХейвене произвели большое впечатление на американских ученых. Среди них у Павлова было много науч ных друзей, почитателей и последователей.

Сколько добрых слов услышал тогда Иван Петрович. Было видно, что сердечность проводов растрогала его. Но он спешил на пароход.

До сих пор вижу его хорошо сложенную, подвижную фигуру. Он энергично пожал мне руку.

Среди провожающих шел разговор о том, что Иван Петрович дал согласие еще раз прибыть в Америку на Международный неврологический конгресс.

— Приезжайте! — крикнул ктото Ивану Петровичу порус ски. Иван Петрович своим характерным стремительным жестом показал на небо, и до нас донесся его звонкий и бодрый голос:

— Прилечу!

После отъезда Ивана Петровича я по памяти вылепил его и во весь рост, с тростью в руке. Портрет Павлова, вылепленный с натуры в гипсе в 1929 г., в 1952 г. я перевел в мрамор.

Я счастлив, что мне удалось запечатлеть в скульптуре титана науки, ум которого проникал в глубину жизни, во имя познания, славы Родины и счастья грядущих поколений.

На вечерах у Николая Никаноровича Дубовского бывал и И. П. Павлов, великий русский физиолог. Это второй после Мен делеева гигант в науке, которого я встречал в простой житейской обстановке. Как все великие люди, он был прост и человечен. Если у Менделеева была медлительность в движениях и некото рая мечтательность во взоре, то у Павлова чувствовалась сила, деловитость во всех манерах, начиная с живой и решительной походки. Видны были твердая воля и испытующий ум, стре мящийся проникнуть не только в физику человека, но и в его мышление, волю и разум, громадный ум, охватывающий все от расли человеческого познания. Ему не могло быть чуждо и ис кусство — важнейшая отрасль человеческой деятельности. Он не пропускал выставок как явлений общественного порядка, изу чал художественные произведения, не был равнодушен и к му зыке. Возможно, что помимо эстетических переживаний он чуял и в них особые законы физиологии, и то, что для нас кажется непонятным, он вскрывал ножом своего анализа и проникал в сущность и законы наших ощущений и переживаний.

Хотя на музыкальных вечерах Дубовского исполнение было не на виртуозной высоте, но Павлов слушал музыку вниматель но, серьезно, вникая скорее в то, что передается, а не как пере дается.

Исполнители чувствовали, что их слушают люди, одаренные огромной силой восприятия и переживания, и это оживляло их игру.

Простота и человечность Павлова объединяла нас всех с ним в общих человеческих чувствах.

Вот он в этом тесном кругу ужинает и пьет чай и говорит обык новенным, чуждым научной напыщенности языком простые житейские вещи. И. П. Павлов и художники 525

Три летних месяца Павлов проводил на даче в Силламягах на берегу Балтийского моря, набирая силы для зимней работы в Петербурге. Здесь он устроил обширный цветник и сам поливал цветы.

В Силламягах жили иногда Дубовской, проф. Зернов, Яков кин, Палладин, художник Берггольц и много учащейся молоде жи. С ними Павлов обыкновенно играл в свою любимую игру го родки и отличался в ней.

Весь род Павловых отличался физической силой, и Иван Пет рович также унаследовал ее. Играющие делились на «отцов» и «детей». «Отцами» называлась партия более пожилых игроков во главе с Павловым, «детьми» — молодежь, гимназисты, сту денты. Силы этих партий были приблизительно равные, а потому каждой стороной велся учет выигранных и проигранных партий. Иван Петрович живо реагировал на ход игры, удачный удар приводил его в восторг, а за промазанные удары от него жестоко доставалось неудачникам.

Во время игры завязывался разговор на научные темы или по вопросам искусства, и для молодежи это была своеобразная ака демия, дававшая очень много для интеллектуального развития. Так, здесь обсуждалась и подвергалась критике книга Тэна, ко торую Павлов прочитал с большим интересом и удовольствием. Будучи в Мадриде, Иван Петрович рассматривал рисунки Гойи и вспоминал о них с восторгом.

Еще в 1929 г. А. Н. Северцев, Ю. М. Шокальский, А. А. Бор зов начали поговаривать о том, что мне следует написать порт рет И. П. Павлова.

О Павлове я знал давно, знал его приятелейсослуживцев по Военномедицинской академии. В последние лет 10—15 имя Ивана Петровича, его исключительное положение, его «линия поведения» в науке и в жизни становились «легендарными»… быль и небылицы переплетались, кружились вокруг него. И вот с этогото легендарного человека мне предлагают написать порт рет; «нас сватают». Показывают мне его портреты, приложен ные к его сочинениям. Я смотрю и не нахожу ничего такого, что бы меня пленило, раззадорило. Типичное лицо ученого, профес сора, либо благообразное, даже красивое и только. Я не вижу в нем признаков чрезвычайных, манящих, волнующих мое воображение... и это меня расхолаживает.