Надежда, успокоенно посматривая на мужа, отмечала: как хорошо он отдохнул! Совсем повеселел. Будто умылся кристально чистой водой из горного ручья и смыл с себя всю паутину мелкой склоки, которой пытались опутывать меньшевики.

Август провели недалеко от Лемана, в деревушке Пюиду, на берегу маленького озера Лак-де-Бре. Их приютил крестьянин Форне, уступив второй этаж дома. По утрам, искупавшись в озере, Владимир Ильич засучивал рукава и шел в огород, помогал собирать огурцы и помидоры, копал грядки для осенних посадок.

Туда приехал Бонч, привез радостную весть: Анюта тоже освобождена из киевской тюрьмы! Она, мама и Маняша переехали под Петербург. И Владимир Ильич сразу же сел за письмо. Вначале сообщил, что этим летом прекрасно отдохнул.

«А вы как? Хорошая ли дача в Саблине? Отдыхаете ли там как следует? — засыпал вопросами. — Какие виды на дальнейшее? Здорова ли мама? Как чувствуют себя Анюта и Маняша после тюрьмы? Черкните мне об этом… Крепко обнимаю дорогую мамочку и шлю всем привет!»

Владимир Дмитриевич спешил еще порадовать: у издательства «В. Бонч-Бруевич и Н. Ленин» уже есть бумага, есть договоренность с типографией, куда меньшевики и носа не сунут.

— Великолепно! — Владимир Ильич горячо стиснул его руку. — Теперь за работу! Первым делом — совещание большевиков.

— Я уже нашел укромное место. За Арвой. В рабочем предместье. Тихая гостиница, вроде российского постоялого двора. При ней дешевый ресторанчик. Есть отдельная комната с окнами во фруктовый сад. Столики человек на тридцать.

— Больше нам и не потребуется.

— Хозяину, — продолжал Бонч, — учитывая его меркантильность, я пообещал: помимо того, что каждый будет заказывать отдельно, около часу дня надо будет подать всем кофе с молоком, хлебом и сыром.

— И деньги раздобыли?! Так быстро! Где же удалось?

— Я же издатель. Договорился с надежными продавцами в киосках и выпустил карикатуры Лепешинского! Не волнуйтесь, без марки нашего с вами издательства.

— Вижу — все учтено!

— А хозяину гостиницы сказал, что мы все альпинисты, что будем обсуждать планы прогулок по горам и составлять маршруты.

— Вы и выдумщик отличный! — Владимир Ильич, распахнув полы пиджака, уткнул кулаки в бока; звонко хохотал, закинув голову. — Безобидные альпинисты! Только и всего! Ай да большевик Бонч-Бруевич! А хозяин-то не усомнился?

— Даже посоветовал присоединиться к общешвейцарскому клубу альпинистов. «Вы, говорит, тогда по членским билетам будете получать скидки за проезд по железным дорогам и за питание в ресторанах».

— Слышишь, Надюша? — окликнул жену Владимир Ильич, слегка приглушая смех. — А мы-то с тобой и не знали!.. — Тронул локоть Бонча. — За все спасибо! За типографию — особо. Значит, есть где напечатать брошюркой обращение «К партии»?

— Дело за вами. За рукописью. Называйте день совещания — я всех извещу.

Настала зима. И так же, как и когда-то «Искра», в последних числах декабря (4 января 1905 года по европейскому календарю) вышла газета «Вперед». Она явилась первой звездой на небосклоне большевистской периодической прессы.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

1

Прошел год. Бурный, огневой. Переломный в истории страны. Год начала первой русской революции.

Царская армия потерпела поражение на полях Маньчжурии. Погиб российский флот. Пал Порт-Артур. Эти катастрофы подлили горючего в революционное движение, пробудили новые силы.

Либералы, немножко осмелев, слюнявили на банкетах бесконечные речи о даровании конституции «с высоты монаршего престола», а рабочие гасили топки заводов, фабрик и мастерских, выходили на улицы с политическими требованиями.

В изуверское петербургское воскресенье не только пролились реки рабочей крови — была расстреляна вера в самодержавие. Рухнул ореол святости «наместника божия на земле» — вчерашний «царь-батюшка» предстал перед народом кровавым палачом. Никаким гапонам в поповских рясах рабочие уже не внимали, как вчера.

В апреле собрался в Лондоне Третий съезд партии. На нем двадцать четыре делегата с решающим голосом представляли двадцать один большевистский комитет. С совещательным голосом приехали четырнадцать делегатов. Пригласили Плеханова, но тот, припомнив строки из Тургенева, ответил усмешкой:

— «Иди сюда, черт ле-ши-и-ий… тебя тятька высечь хо-чи-и-и-т…»

Боялся, что спросят отчет о его работе по выполнению решений Второго съезда. Меньшевики демонстративно собрались на свою конференцию в Женеве: у них присутствовали посланцы всего лишь девяти комитетов.

Третий съезд, внося изменения в устав партии, первый параграф принял в той формулировке Ленина, которая была внесена им на Втором съезде.

Единственным путем к свержению царизма съезд назвал вооруженное восстание.

Когда оно вспыхнет? На вопрос «дорогой Зверушки» — Марии Эссен — Владимир Ильич ответил: «Я бы лично охотно оттянул его до весны и до возвращения маньчжурской армии, я склонен думать, что нам вообще выгодно оттянуть его. Но ведь нас все равно не спрашивают». И добавил: «…мне издали судить трудно».

В июне броненосец «Князь Потемкин-Таврический», переименованный восставшими матросами в «Пантелеймона», гордо пронес над водами Черного моря красный флаг, оставаясь, по словам Ленина, «непобежденной территорией революции»…

В августе перепуганный царь, прибегая к лживой увертке, подписал манифест о законосовещательной Государственной думе, но ему не удалось обмануть своих «подданных» и похоронить революцию. По призыву большевиков народ бойкотировал Думу и с новой силой продолжал борьбу. Бастовало уже два миллиона человек. На сорока тысячах верст железных дорог остановились поезда. Политический барометр показывал бурю.

Трон шатался. Царизм, казалось, доживает последние дни. Его мог на время спасти только новый обман. И 17 октября царь, укрывшийся в Петергофе, «даровал» народу свободу совести, собраний и союзов, зная, что при первой возможности порвет свой громогласный манифест.

Большевики, по-прежнему расширяя подпольную деятельность, стали широко использовать легальные методы борьбы. В Петербурге, Москве, Красноярске, Чите — в пятидесяти городах и рабочих поселках были созданы Советы рабочих и солдатских депутатов. Начали выходить легальные газеты «Кавказский рабочий листок», «Красноярский рабочий», «Забайкальский рабочий».

Ленин приветствовал созданную в Питере М. Ф. Андреевой, М. М. Литвиновым и А. М. Горьким ежедневную газету «Новая жизнь», начал присылать статьи. Готовясь стать фактическим редактором (редактором для штрафов и тюремной отсидки был декадентский поэт Н. М. Минский), Ленин, помимо большевиков Воровского, Скворцова-Степанова, Луначарского и Ольминского, пригласил к сотрудничеству Плеханова: «…тактические разногласия наши революция сама сметает… Ваш переход к нам вполне возможен… мы в состоянии будем поставить издание в 100000 экземплярах и довести цену до 1 копейки за номер». Ленину виделась эта газета практически Центральным органом партии вместо нелегального «Пролетария». Перо Плеханова очень пригодилось бы. Но Георгий Валентинович не отозвался.

«Из проклятого далека», из постылой эмигрантской «заграницы», Владимир Ильич поспешно собирался в дорогу. Через Швецию. В Стокгольме его встретит один из опытных подпольщиков, привезет паспорт, расскажет новости, сообщит явки, и они вместе через Финляндию отправятся в Питер. Там он, Ленин, первым делом посетит кладбище, где похоронены безвинные жертвы 9 января, снимет шляпу и, склонив голову, постоит молча. Затем он поспешит на маленькую пригородную станцию Саблино. От матери давненько нет писем. Здорова ли она? И сестры молчат. Целы ли они? И от Марка ни звука. Что с ним?.. В августе Анюта, именующая теперь себя Игорем, писала, чтобы на Саблино больше ничего не посылали. Почему? Охранка проследила их? Или перебрались в Питер? В таком случае где их искать?..

Митя и Тоня после освобождения из киевской тюрьмы переехали в Симбирск. Брат как будто получил место санитарного врача в губернском земстве. Не уехали ли все к нему?..