ГЛАВА 1

Один среди полярных льдов. — Последние мысли замерзающего человека. — Воскрешение из мертвых. — Изумление. — Чудо или галлюцинация?[1] — Необычайная впечатлительность. — Странные полеты между небом и землей. — Найден общий язык — китайский. — Живой анахронизм[2]. — Нет больше Европы. — Негры и китайцы. — Кто же они, эти люди с огромными головами? — Левитация[3].

Кругом трещал и с грохотом разламывался паковый[4] лед. Голубоватые граненые глыбы самых причудливых форм сталкивались, скользили, отскакивали, снова образовывали монолит[5] и снова раскалывались.

Слабый свет загорался на горизонте. Темно-синий небесный свод, усеянный необычайно яркими звездами, неумолимо нависал над ледяным адом, угрюмым и безнадежно безлюдным.

Среди этого чудовищного хаоса[6], такого ужасного, что описать его просто невозможно, на льдине умирал человек. Воистину умирал в полнейшем одиночестве!

Последний оставшийся в живых член полярной экспедиции, он видел и как затерло во льдах его корабль, и как одни его товарищи умерли от голода, а других поглотила пучина.

Ему негде укрыться, нечего есть, неоткуда ждать помощи — ни малейшей надежды на спасение.

Не в силах больше бороться, зная, что наступил его смертный час, закутавшись в меховую одежду, неподвижно лежал он на льдине в ожидании конца.

Невзирая на страшные муки, отягченные еще и мыслями о гибели экспедиции, исполненный какого-то особого величия, перебирал он в памяти свои последние дни, испытывая горькую усладу на пути в небытие.

В это мгновение свет, слегка золотивший ледяные гребни, вдруг загорелся так ярко, что на багряном небе потускнели звезды. Снопы лучей, очень яркие, — глаза с трудом могли их выдержать, — медленно плыли в прозрачных струях эфира[7], возжигая разноцветные искры во льдах, как в огромных драгоценных камнях.

Человек, усмехнувшись, прошептал:

— Добро пожаловать, северное сияние! Я умру среди твоего великолепия, как и положено в апофеозе![8]

Замерзали конечности, довольно быстро леденело тело. Холод пронизывал все сильнее. Человек стал совершенно неподвижным, но жизнь еще теплилась. В некотором роде страдания, вызванные жутким холодом, который делает твердой ртуть, а спирт доводит до консистенции[9] сиропа, даже усилились. Начиналась дезорганизация[10], столь болезненная, что можно было сойти с ума.

Представьте себе человека, погруженного в сосуд с водой, нагретой до 70 градусов Цельсия. Поскольку температура его тела ниже — только 37 градусов, — то вода тотчас начнет передавать ему часть своего тепла. В результате нагревания произойдет полная дезорганизация жизненных процессов, и человек довольно быстро погибнет в ужасных муках. Вещества, из которых состоит организм, не могут существовать при такой высокой температуре.

Если, наоборот, поместить человека в среду, охлажденную до минус 70 градусов, то тело начнет отдавать ей свое тепло, замерзнет, и все процессы в нем остановятся.

Дезорганизация произойдет и от чрезмерного нагревания, и от переохлаждения.

Возьмите в руку кусок отвердевшей ртути или кусок раскаленного железа. В первом случае коже грозит распад ввиду мгновенного и сильного оттока тепла; во втором — ввиду его быстрого и сильного притока. В обоих случаях будет ощущение ожога.

— Ожог… замерзание… — глухо стонал умирающий.

Его белое как мрамор лицо больше не выражало никаких чувств. Сердце билось все тише и тише, а грудная клетка больше не вздымалась в такт дыханию. Широко открытые, обрамленные заиндевелыми ресницами глаза, не мигая, глядели на лучезарные огни северного сияния, а лиловые, потрескавшиеся от страшных поцелуев полярного ветра губы были полуоткрыты и сведены судорогой. По окаменевшим каналам артерий и вен медленно пробивалась сквозь окоченевшие мышцы кровь, которая вот-вот остановится и застынет, став похожей на коралловую[11] ветвь. Нервы до последнего мгновения сохраняли некоторую чувствительность и передавали свои импульсы[12] мозгу.

Прежде чем громада вечных льдов замуровала его навсегда, человек еще успел сказать себе:

— Вот и все! Кончаются мои страдания! Я ухожу в вечность! Наконец-то!

И тело, ставшее льдинкой, маленький атом, затерянный в чудовищных напластованиях паковых льдов, еще плотнее приникало к уносящей его глыбе, еще глубже навеки вжималось в нее…

Но кто осмелился осквернить эту страшную гробницу?

Каким непостижимым чудом это тело, зацементированное среди хаоса, его поглотившего, сотрясала сейчас едва заметная дрожь?

Годы, столетия или только минуты истекли с того момента, когда, завороженный северным сиянием, один в море льдов, человек почувствовал, что гибнет? Сомнений не оставалось — он жил.

Невнятный гул достиг ушей, блуждающий взгляд различил неясные тени, мельтешащие вокруг; мягкое тепло омывало онемевшие члены, казалось, все его существо растворилось в бесконечном блаженстве.

Еще долго мускулы были тверды как камень. Еще долго сердце отказывалось устойчиво биться, глаза оставались неподвижными, черты лица — лишенными живого выражения.

Но вскоре предметы приобрели более четкие очертания, чувства обострились.

Человек, еще недавно умиравший, а теперь — воскресший, начал двигаться, шептать какие-то слова, наконец, удивление, более того — изумление отразилось на его лице.

Высвобожденный из меховых одежд, которые ранее укрывали его с головы до пят так, что с трудом можно было различить лицо, он предстал теперь в облике мужчины, дошедшего до крайнего предела старости. Но старости бодрой, лишенной признаков дряхлости или немощи.

Его высокий выпуклый лоб, почти лишенный морщин, был увенчан длинной и густой седеющей шевелюрой, жесткие волосы в беспорядке спускались на затылок. Черные глаза были затенены кустистыми бровями, их глубокий взгляд обладал магнетической силой[13]. Нос, имеющий форму огромного клюва, придавал профилю некое величие, усиленное бородой бургомистра[14], покрывавшей все лицо и спускавшейся до середины груди.

На его слова, произносимые все еще глухо, невнятно, косноязычно, отвечали необыкновенно мягкие и нежные голоса на неведомом языке, чьи музыкальные звуки, казалось, не могла исторгать человеческая гортань. Эту чудесную мелодию могли производить только бархатные молоточки, ударяющие по хрусталю.

Тем не менее некто произносил слоги, хотя для слуха старика они имели лишь чисто фонетическое[15] значение, не будучи связанными — так чудилось ему — ни с одним распространенным на нашей планете языком.

Под воздействием частых и легких касаний, напоминавших очень слабые, хоть и ощутимые электрические разряды, старик зашевелился и заговорил более внятно.

Он чувствовал, что к нему мало-помалу возвращается жизнь и, странная вещь, по мере того, как длился контакт между ним и группой окружавших его людей, в него вливались новые силы.

Но люди ли это были?

Не стал ли он игрушкой иллюзии[16], кошмара? Вправе ли он, так далеко углубившийся в мрачное царство смерти, доверяться своим чувствам?