Раздались крики браво. Раненый, с распухшим лицом, отплевываясь кровью, с живым проворством вскочил на ноги и вновь занял оборону.

Янки перешел в наступление. Великолепный удар, нанесенный им, способен был расколоть порфирную скалу. Но рука встретила лишь воздух. Это привело Кентуки в замешательство — испанец, прикрываясь навахой, ловко парировал удары.

Его лицо в кровоподтеках, со сломанной челюстью, вывалившимся сиреневым языком и струйками крови, стекавшими по подбородку, представляло собой ужасное зрелище.

Никто не вмешивался. Наоборот, каждый, видя, как разворачиваются события, повышал ставки. Это был настоящий бой гладиаторов.

Развязка приближалась. Тщетно испанец прибегал к разного рода хитростям и приемам фехтования: ловко расставленные ловушки, сокрушительные удары, головокружительные отступления — все было пущено в ход, но еще два метра, и он почувствовал, что спина коснулась стены.

Судьба отвернулась от него.

Пытаясь уйти от удара кабальеро, поскользнулся на цветке, упавшем, возможно, с головы одной из танцовщиц.

Нож поразил его в спину, оставив глубокую продольную рану, а кулак американца обрушился на плечо, раздробив его. Рука, державшая бархат, упала, парализованная. Несмотря на эту новую чудовищную рану, дон Андрес не потерял хладнокровия и пошел ва-банк — совершенно незащищенный, вытянул вперед ногу. Гигант споткнулся и зашатался. Вдруг он разжал пальцы и выронил свой нож. Издав хрипение смертельно раненого зверя, Кентуки поднес свои ладони к животу.

…Дон Андрес, повернувшись на каблуке, издал вопль радости и погрузил наваху по самую рукоятку в живот гиганта…

Однако американец не упал. Он сделал почти машинально несколько шагов и поднял палку, служившую некогда карнизом. Пот большими каплями струился по его бледному лбу. По коврам протянулась красная дорожка. Собрав остаток сил, он поднял руку…

Тяжелый брус с глухим звуком обрушился на голову несчастного кабальеро, сразу же осевшего, а его мозг забрызгал рядом стоявших. Кентуки, умирая, бросил победоносный взгляд на окружающих. Он стал медленно опускаться и наконец упал на свои внутренности, которые, дымясь, вылезали из его кожаной одежды.

— Полагаю, — Джим Сандерс повернулся к сэру Артуру Моррису, — мы оба были правы. С вашего согласия, джентльмены, продолжим игру от последней ставки.

— Господа, — послышался голос одного из крупье, — ставки сделаны…

…Корабельный гудок разорвал воздух и прервал рассказчика на полуслове. Солнце поднималось на горизонте, и его огненно-золотой диск отбрасывал лучи, разгонявшие дымку над рейдом. Машина судна работала под большим давлением, и пар со свистом вырывался из предохранительных клапанов. Якоря медленно поползли вверх, пароход несколько раз качнуло, затем и он величественно двинулся к берегу. Лоцман, поднявшийся на борт накануне вечером, вел его по фарватеру[50] между коралловыми рифами. Еще несколько минут, и мы будем на земле.

— А теперь, дорогие друзья, — закончил доктор Стивенсон, — благодарю за внимание. Страна, которую скоро увидите, значительно изменилась за двадцать лет; и вы сами сможете сравнить свои впечатления с тем, о чем только что услышали.

Позвольте откланяться. Через несколько минут мне предстоит доложить представителям карантинной службы, что на борту нет больных. Я вижу приближающуюся лодку. Судя по желтому флагу, который держит матрос, это члены медицинской комиссии.

— Жду вас завтра у себя, на Коллин-стрит, «Скотс-отель», на обед с бараньей ножкой и ростбифом[51] — отведаете свежайшего колониального мяса, по которому соскучились ваши желудки, и которое, я уверен, оцените по достоинству.

ГЛАВА 3

Австралия в 1873 году. — Типы аборигенов. — Встреча с антиподами. — Мои охотничьи собаки. — Дикарь на вертеле с гарниром. — Миллионы исчезнувшего отца. — Душеприказчик Тта-Ойа — Рыжий Опоссум.

Я отправился на борту «Твида» в Австралию не в качестве эмигранта, моряка или репортера, который не останавливается ни перед какими жертвами, чтобы поразить читателя сообщениями о событиях и фактах во всех концах планеты.

Не будучи ученым, но обладая достаточными познаниями, чтобы живо интересоваться всем происходящим в природе, я люблю эксперименты и мое единственное желание — увидеть, чтобы узнать. Именно поэтому я побывал в четырех частях света как натуралист-любитель и особенно как охотник. Но, сказать по чести, мне уже приелись пампасы[52], джунгли и саванны[53]. Притягивала, пожалуй, одна только Австралия, страна, почти неизвестная в Старом Свете[54]. Хотелось собственными глазами увидеть чудеса, описанные английскими путешественниками. Плавание, начавшееся в Глазго[55], протекало исключительно благополучно. Никаких волнений в негостеприимных водах, повергавших некогда в ужас первых мореплавателей: всего лишь пустяковая непогода в тропиках, но ее наш пароход выдержал играючи.

Наконец — австралийская земля. Не могу сказать ничего нового о Мельбурне; его описаний — истинных или с долей вымысла — великое множество. Это уже «состоявшийся» город. После безумия молодости он посерьезнел. Даже подумалось: стоило ли преодолевать шесть тысяч лье[56], чтобы увидеть, как европейцы, в основном англичане и немцы, топают по асфальту, наводняют бары и позволяют себе невинные шалости? Я жаждал экзотики, а вовсе не пребывания в городе, скроенном по образцу своих европейских собратьев, если не считать ужасного китайского квартала.

Помог случай, эта Полярная звезда[57] скучающего человека: я повстречал трех джентльменов, которых знавал в Мадрасе[58]. Встреча с ними сулила множество приключений.

Ярые спортсмены, майор Харви, морской лейтенант МакКроули и лейтенант Робартс были всегда готовы оседлать чистокровных коней и гонять без удержу по самым фантастическим местам, есть что придется и спать под открытым небом.

Однажды вечером, за ужином в каком-то казино[59], зашел разговор об охоте на гигантских кенгуру. Тут же решив отправиться в экспедицию, мы быстро обо всем договорились, ибо, как истые путешественники, не терпели канители[60]. Отъезд был назначен на следующий день — двадцать второе января.

Я зашел попрощаться с доктором Стивенсоном, откровенно сказав, что задыхаюсь здесь от скуки и асфальту предпочитаю экзотику пустынь, вольную жизнь и свежий воздух.

— Куда же вы собираетесь? — осведомился он.

— На север. Уезжаю завтра с восходом солнца в компании трех славных офицеров, получивших отпуск, — все верхом. Беру своих собак. Отправляемся за сто двадцать лье отсюда к сэру Риду, охотнику на кенгуру. Как видите, предстоит отличная прогулка!

— По Австралии не прогуливаются, — нахмурился он. — По ней блуждают и часто умирают от голода среди благоухающих рощ, столь же опасных, как полярные льды или песчаные пустыни. Примите, друг мой, несколько советов, которые вы оцените позднее: остерегайтесь обширных пустынь — они опаснее африканских, ибо здесь склонны пренебрегать предосторожностями, которые принимаются в других местах. Не бойтесь нагрузиться провиантом[61], особенно водой. Иногда можно проехать сотню лье и не найти ни капли влаги. И еще запомните: благополучие путешественника часто зависит от ног его коня.