Благоразумно избегая зарослей, я направился к собаке, и — вообразите! — вдруг передо мной возник высокий мужчина, голый, черный, испуганный. Он бросился наутек, издавая непонятные звуки. Абориген, этот представитель сильного пола своей расы, мог быть не один, а встречаться с оравой его соплеменников мне не очень-то хотелось.

Я достал револьвер и сделал шесть выстрелов по верхушкам камедных деревьев. Заслышав стрельбу, дикарь повернулся, подпрыгнул и упал на траву, словно получил заряд дроби в мягкое место.

Тут подбежал Том и, пиная лежавшего ногой в бок, произнес несколько слов на гортанном туземном наречии.

Знакомство состоялось. Абориген поднялся и вытянулся передо мной с таким забавным выражением лица, что сохранить серьезность, подобающую моей неожиданной роли божества, было совсем непросто.

Бедняга имел весьма плачевный вид и, казалось, умирал от голода. Кусок хлеба весом не менее двух килограммов он съел со страшной жадностью, двигая сильными челюстями, словно голодный крокодил. Размеры его желудка были подобны бездонной пропасти. С пугающей быстротой чернокожий уничтожил также закуску и кусок мяса такой величины, что его хватило бы на целое отделение английских военных моряков, а вам наверняка известен их мясной рацион. Большой глоток рома окончательно привел аборигена в прекрасное расположение духа. Он выражал свою признательность невероятными телодвижениями, оглушительными возгласами и гримасами, наверняка перенятыми у макак. Наконец, повернувшись к лесу, туземец приставил ладони ко рту и закричал что есть мочи: кооо-мооо-хооо-эээ, повторяя этот призыв бесчисленное число раз.

Его голосовые связки были подобны канатам. Какой звук! Какая сила!

Кооо-мооо-хооо-эээ — клич, сзывающий аборигенов со всей Австралии от Сиднея до Перта[83], от оконечности материка у мыса Йорк до Мельбурна, мы уже неоднократно слышали и не сомневались, что наш знакомец, восхищенный оказанным приемом, звал своих соплеменников на пир белых людей.

Предположение это вскоре подтвердилось, ибо нашим взорам предстала плотная толпа мужчин и женщин, черных, как сажа, и прикрытых лишь солнечными лучами. Они приближались с бесконечными знаками уважения.

Было их около сотни, не считая плодов Гименея, увы, весьма многочисленных, привязанных к спинам матерей (иногда даже по двое и по трое) волокнами какого-то растения. Несомненно, аборигены — самые некрасивые существа, виденные нами до сих пор. Их отталкивающее уродство составляет резкий контраст с окружающей восхитительной природой. Эти человеческие существа, так глупо смеявшиеся, разевая, как мандрилы[84], рты до ушей, не могут быть венцом творения.

Ободренные нашим приветливым видом, они подошли почти вплотную. Бедняги явно испытывали мучительный голод: выразительно хлопали себя по пустым животам, жалобно прося пищи, и набросились на нее с жадностью, проявляя безумную радость. Несколько стаканов рома и коньяка окончательно ублажили их. Всевозможным жестам и гримасам благодарности не было конца.

Том, казалось, испытывал к нашим гостям величайшее презрение. Ведь на нем были брюки из тика[85], правда, немного тесноватые, но как он ими гордился! Кроме того, его торс прикрывала фланелевая рубашка цвета бычьей крови, а с блестящего лакового пояса свисал длинный нож, за поясом торчал револьвер. Безусловно, Том являлся самым видным аборигеном на всем континенте. Это, как и умение говорить на нашем языке, вскружило ему голову, ведь для своих сородичей он был подобен высшему существу. Какая прекрасная возможность совершить переворот и основать династию! Но честолюбие старика, однако, не простиралось столь далеко.

Поскольку Том знал, что мы любим все неизведанное, он потребовал, чтобы в качестве платы за угощение австралийцы станцевали. Невозможно описать, как величественно он произнес, обращаясь к сэру Риду:

— Господин, они для нас хочет танцевать корробори!

Удивительный все-таки человек Том!

Танец представлял собой смесь элементов военной пляски, резких поворотов, опасных прыжков вперед, назад, в стороны и прочих акробатических трюков. Исполнители бросали свои длинные копья, целясь в вершины деревьев, потом ловили их на лету, снова бросали и снова ловили. Танцоры, выполняя «па», без передышки прыгали друг через друга, переплетались, сохраняя бешеный темп, поддерживаемый нечеловеческими криками — оглушительными, как пальба морской артиллерии. Австралийская Терпсихора[86] отличается мрачным неистовством.

…Полчаса спустя, когда у солистов уже перехватило дыхание, устали ноги и пересохло во рту, чернокожие кузнечики наконец остановились и повалились на траву.

Аборигенам раздали еще кое-какую пищу, которая была поглощена с довольным урчанием. Вождь, чья царственная одежда состояла из пера, прикрепленного к уху, и браслета из змеиных зубов, произнес небольшую речь, благодаря нас за гостеприимство, и, прежде чем удалиться в благоухающие леса, попросил сэра Рида принять в качестве подарка его бумеранг.

Этот знак внимания всех очень тронул. Туземцы, чья дикость так удручала, морально выросли в наших глазах. Все наперебой вручали подарки: кто копье, кто — каменный топор, кто — стрелу, украшенную красными перьями, — оружие войны, очень ценимое австралийцами.

Мисс Мери подарила женщинам несколько метров ткани, которую те взяли с радостью, выразив ее забавным кудахтаньем.

На прощание один молодой воин, объяснявший с помощью выразительной пантомимы, как обращаться с бумерангом, продемонстрировал поразительное искусство владения этим оружием. Без преувеличения мне показали нечто удивительное, можно сказать, даже неправдоподобное.

Бумеранг — оружие, известное только австралийским аборигенам. Это кусок коричневого дерева, твердого, но все-таки слегка гнущегося, длиной от семидесяти пяти до восьмидесяти пяти сантиметров. Он немного изогнут в середине. Изгиб имеет в ширину сантиметров пять и в толщину два — два с половиной. Один из его концов закруглен и утолщен, другой плоский.

Когда австралиец хочет запустить бумеранг, он берет его за закругленную часть, поднимает над головой и с силой бросает.

Получается эффект, способный потрясти любителей баллистики[87]. Бумеранг летит, вращаясь, рывками в десять, пятнадцать, двадцать метров и падает на землю. Это прикосновение к почве, кажется, придает ему новую страшную силу полета. Бумеранг вздымается, будто одухотворенный мыслью, поворачивается и поражает цель с исключительной быстротой и точностью.

Это нечто вроде стрельбы рикошетом[88]; первый импульс бросающий дает бумерангу совершенно инстинктивно, поворотом руки, которому европейцу ни за что не научиться.

В двадцати пяти шагах от нас сел вяхирь[89] и начал ворковать. Молодой воин, заметив его, пожелал дать мне практический урок обращения с оружием. Он высоко подпрыгнул и сделал взмах рукой в сторону прелестной птицы, которая продолжала беззаботно курлыкать, расправляя жемчужно-серые крылья. Лесной голубь едва успел заметить подлетевший к нему со скоростью молнии бумеранг, как был тут же сражен насмерть. На этом носитель смерти не завершил свое дело: обломав заодно и ветку, он продолжил полет, чтобы упасть к ногам своего владельца. Мы были потрясены увиденным.

Возбужденное самолюбие этих примитивных людей приводит к настоящему состязанию, в ходе которого они совершают подлинные чудеса. Приведу еще один пример, прежде чем закончу эту главу.

Другой абориген отошел метров на тридцать и вонзил в покрытую травой землю свое двухметровое копье. На конец древка он насадил убитого вяхиря и вернулся на прежнее место. Затем повернулся спиной к своей цели, взял бумеранг и бросил его перед собой, то есть в направлении, противоположном цели, которую намеревался поразить. Его оружие упало менее чем в десяти шагах, коснулось земли, как в первом случае, затем взметнулось ввысь и, пролетев мимо своего замершего хозяина, устремилось дальше и ударило по птице с такой силой, что копье разлетелось на куски, словно стеклянное!..