С удовольствием глядя на исчерканную газету, Лара натянула на озябшие плечи рубашку Максима, а ее рука тем временем накручивала телефонный диск. Она уже слышала в ушах восторженные возгласы подруг… Никогда прежде Ларе не приходило в голову, что не только скальп влюбленного поклонника, но и несчастная любовь может стать предметом гордости… Лимоны для того и придумали, чтобы из них делать сладкий лимонад… Лара была уверена: их драматическое расставание с Баженовым и ее стихи помогут ей сочинить такую историю, которой позавидует самая первая гордячка из ее компании…

Александр Николаевич давно не помнил себя таким злым. Он раз десять прошелся перед телефоном, прежде чем сумел подавить дрожь в руках и набрать знакомый телефонный номер.

— Егор?

— Да, папа. Как ты? — Старший сын, как всегда, был внимателен к отцу.

— Нормально… — От волнения голос Александра Николаевича звучал необычайно хрипло, но он был уверен, что сын не почувствует его тревогу.

— Ты в кабинете один? У меня важный вопрос…

— Один, — уверенно ответил Егор, опять не ощутив ничего необычного в вопросе отца.

Сжавшись, как пловец перед прыжком в холодную реку, Александр Николаевич произнес:

— Егор, мне срочно нужно вернуть деньги, которые ты взял из моего кабинета в апреле. До сих пор они были не нужны, а теперь о них спрашивают. Привези, пожалуйста, в течение получаса.

Произнеся заранее приготовленную фразу, он, не дожидаясь ответа, повесил трубку и тут же отключил телефон: пусть сын думает, что у него занято.

Александру Николаевичу не нужны были оправдания Егора. Ему нужны были факты. Нервно куря непривычно крепкую для себя кубинскую сигару, валявшуюся с незапамятных времен на верхней полке книжного шкафа, он стал ждать.

Егор, даже если ему и не понятен смысл сказанной фразы, все равно должен был забеспокоиться и как можно скорее приехать к отцу.

Александр Николаевич не случайно говорил с Егором о взятых деньгах как о свершившемся факте. Если Егор в самом деле виновен, он решит, что отец все это время знал о его выходке и молчал. А значит, чтобы и без того не отягчать себя лишним грехом, нужно как можно скорее вернуть деньги. Причем вернуть ровно столько, сколько он взял. В этом, собственно, и состояла главная ловушка, приготовленная академиком для сына. Он ждал не просто денег, но определенную сумму, чтобы раз и навсегда поставить точку в этой неприятной истории. Иванов точно знал, что валюта у сына сейчас есть.

Ожидая Егора, Александр Николаевич, сидя на диване, покачивался с закрытыми глазами, как сонный кот, не желая ни о чем думать и не пытаясь прогнозировать события. Он отгонял от себя мысли, как назойливых мух, боясь, что сомнение прокрадется в его мозг.

Он не заметил, сколько времени прошло, прежде чем раздался звонок в дверь.

Собрав всю свою силу воли, он вышел в переднюю. Егор, растерянный, в распахнутом пиджаке и съехавшем набок галстуке, стоял в дверях. Несмотря на то что взъерошенные волосы приоткрывали лысину и выпирал живот, он сейчас больше всего напоминал нашкодившего школьника с картины «Опять двойка». Но если понурый вид набедокурившего ребенка обычно вызывает у родителя смесь злости и жалости, то Егор сейчас был своему отцу просто противен. Слишком резким, неприятным был контраст между наигранной импозантностью и инфантильным выражением обрюзгшего лица.

Егор подрагивающей рукой держал конверт, не решаясь протянуть его отцу. Александр Николаевич, поняв, что ему предстоит, спокойно подошел к сыну, взял конверт и открыл его. В конверте лежали купюры того самого номинала…

Александр Николаевич не успел поднять взгляд на сына, как услышал голос жены:

— Саша!

Он раздраженно повернулся:

— Что?

— Саша, тебе из Кремля…

Так и не взглянув на сына, Иванов скрылся в кабинете…

Обрадованный неожиданной передышкой, Егор сел на табуретку — у него подкашивались ноги. Его совсем не волновало, что там могло случиться, почему так волнуется мачеха… Что бы там ни было, это помогало оттянуть выяснение отношений с отцом…

Михаил Никитич вяло пережевывал поздний завтрак. Не то чтобы каша и пироги были невкусными… Тяготила сама атмосфера в доме. Сушко привык чувствовать себя барином, вольготно распоряжаясь временем жены Галочки и домработницы Ани. Так было заведено: он сказал — они побежали выполнять… За два месяца положение дел изменилось. Галина Павловна, хоть и не упрекала его прямо, но каждым своим жестом давала понять: ее тяготит нынешняя ситуация. Они больше не ходили на банкеты и фуршеты, почти не принимали гостей, ничего не покупали и никуда не ездили… За два месяца он только один раз побывал на серьезном мероприятии, и то без всякого удовольствия: Александр Николаевич пригласил его на юбилей своего института…

Жена все это замечала и расстраивалась… На ее лице вместо прежней улыбки то и дело мелькало брезгливое выражение — нет, не собиралась она снова оказаться в роли обычной жены инженера…

Галина никому из своих знакомых не рассказывала о случившейся в их жизни перемене, всячески стараясь сохранить прежний образ супруга — преуспевающего конструктора. Это заставляло ее постоянно быть в напряжении, делало и без того истеричный характер желчным и сварливым… Ее небрежные, но регулярные уколы заставляли Сушко чувствовать себя полным, законченным и безнадежным неудачником…

Михаил Никитич вяло гонял по тарелке полезную для здоровья овсянку, мечтая о том, что он скажет строптивой супруге, когда тяжелые времена останутся позади. Подгоняя свою фантазию, он уже видел себя в отделанном кожей начальственном кабинете (смутно напоминавшем кабинет Иванова) в обществе юной и очаровательной секретарши, когда раздался телефонный звонок…

Сушко невольно вздрогнул — давненько никто не беспокоил его утром в выходной. Галочкина «богема» в такое время еще спала мертвым сном, что касается его знакомых, то они после развала конструкторского бюро, казалось, вычеркнули телефон Михаила Никитича из своих записных книжек…

На секунду в его сердце затеплилась легкая надежда: может, звонит Гриша?

Осторожно, словно боясь спугнуть удачу, он взял трубку:

— Алло?

— Михаил Никитич, это Георгий Иванов. Мне очень надо с вами поговорить.

Сушко был разочарован и удивлен. Что понадобилось от него ивановскому ублюдку? О чем они могут говорить? Однако ни интонацией, ни голосом он не выдал свои чувства:

— Гоша! Рад вас слышать! Как дела?

— Спасибо, Михаил Никитич, хорошо. И не без вашей помощи…

— Спасибо на добром слове… Чем могу быть полезен?

Гоша замялся, и это насторожило Сушко. Неожиданно ему вспомнилась каверза, которую два месяца назад в пылу гнева он устроил академику и его сыну. По позвоночнику Михаила Никитича пробежала холодная дрожь. Неужели сын Александра Николаевича докопался до истины, узнал, что его оклеветали перед отцом, и теперь пришел требовать возмездия?

— Что случилось, Георгий? — спросил он, стараясь ничем не выдать своей тревоги.

Ему показалось, что голос Гоши хриплый.

— Михаил Никитич, вы помните наш разговор о моем брате?

Сушко испугался. Теперь он был уверен в том, что Иванов-младший явился требовать справедливости, и единственное, что утешало в этой ситуации, так это то, что их с Гошей разделяли километры телефонного провода.

— Конечно, помню, — выдавил он из себя, мысленно готовясь к катастрофе. К его удивлению, следующие слова Гоши прозвучали вполне мирно.