Кандидат наук… Со вчерашнего дня я — кандидат наук! Диплома, правда, еще не получил, но все самое главное уже состоялось… И теперь позади бессонные ночи, невыносимо трудные дискуссии, бесконечные обиды… Теперь меня признали…
Я — ученый. Настоящий ученый. В Тюмени меня ждет новая интересная работа… Рождение сына… Или дочери? Не важно… Рождение моего ребенка…
Работа… Семья… Теперь я не просто сын своего отца — я глава семьи, новатор, специалист… Георгий Александрович Иванов! Кандидат наук Георгий Иванов! Звучит, черт возьми!!!»
Переполненный ликующей радостью, Гоша начал понемногу собираться, решив с утра не беспокоить Настю и заехать к отцу до ее пробуждения… От гостиницы до дома отца было совсем близко, и он решил, что успеет вернуться раньше, чем она проснется… Ласково поцеловав сонную жену, Гоша тихонько, стараясь не шуметь, открыл дверь в коридор…
Гоша вошел в дом. Радостная готовность с улыбкой принимать окружающий мир заставила его обращать внимание на мелочи, которых он прежде не замечал. Хозяйственная Лиза успела повесить новые красивые занавески в гостиной, на кухне появился мягкий диванчик… Впрочем, на самом деле квартира изменилась не сильно, многое осталось по-старому, почти как во времена Гошиной юности, когда он жил здесь с папой и мамой.
Лиза за это время тоже изменилась. Чуть пополнела, стала более спокойной, но, с другой стороны, и более забитой. После истории с фамильным колье она больше не решалась ни на один шаг без ведома мужа и советовалась с ним буквально по каждому пустяку. Как японская жена, Лиза следовала на полшага позади академика…
Гоша не совсем понимал, чем вызвана эта перемена, но восхищался умением отца даже дома, рядом с молодой красавицей, быть истинным главой семьи…
Александр Николаевич, казалось, был всем доволен. Удобно устроившись в кресле и раскуривая любимую трубку, он долго смотрел на сына из-под густых, низко опущенных бровей, но голубые глаза его смеялись. Чувствовалось, что отец рад встрече…
Лиза, поставив на стол поднос, скрылась за дверью кабинета.
Академик налил кофе в чашку. По его лицу пробежала легкая тень.
— А невестка чего, не пожелала приехать? — Он знал, что Настя тоже в Москве…
— Я не пустил… — Гоша с удовольствием отхлебнул горячий ароматный чай.
— А что случилось? — поинтересовался Александр Николаевич.
— Да так…
— Поссорились?
— Поссорились… — соврал Гоша. Ему почему-то не хотелось признаваться отцу в своей сентиментальной слабости — нежелании будить сонную жену…
— Ну, пустяки, помиритесь, знаешь ведь — милые бранятся… — проворчал Александр Николаевич с некоторым недовольством. Ему не нравилось, что Настя позволяет себе спорить с его сыном.
— …только тешатся. — Гоша закончил фразу, наливая в чашку кофе. Он заметил реакцию отца, но не одобрил ее. В конце концов, каждый строит свою личную жизнь как хочет. Гоша еще помнил, что его собственная мать, Лидия Алексеевна, обладала весьма независимым характером и была совсем не похожа на робкую Лизаньку. И относился к ней Александр Николаевич тоже совсем иначе — с гораздо большим уважением, трепетом и, как хотелось думать Гоше, любовью.
Поняв, что личную жизнь сын обсуждать не будет, Иванов замолчал. Гоша тоже расслабился, устроившись в уютном отцовском кресле.
Пока они пили кофе, Александр Николаевич то и дело посматривал на тоненькую белую книжицу, лежащую на журнальном столе — Гошин автореферат. Не удержавшись, он в который раз взял ее в руки:
— Молодец, сын, молодец. Егорка-то когда защищался, сколько мне повозиться пришлось — а ты все сам. Можно сказать, и себя, и меня реабилитировал. Есть еще порох в семье Ивановых!
Гоша улыбнулся. Отец хвалил его редко, а потому эти слова были особенно приятны. Собственно, именно о них он мечтал в первую очередь, корпя над бумагами в течение долгих трех лет. Гоше было настолько радостно слышать, как его хвалят, что его даже не раздражала всегдашняя привычка отца воспринимать успехи домочадцев исключительно через призму собственной личности. Успех Гоши Александр Николаевич воспринимал прежде всего как собственную заслугу, и тот факт, что Гоша в отличие от Егора весь аспирантский путь прошел самостоятельно, здесь ничего не менял. Талант Гоши для отца означал лишь то, что он правильно воспитал своего сына.
— Да, правильно… Все правильно… — размышлял академик. — Главное — результат есть, а кто не ошибается… — он положил книжицу на стол и цепко зыркнул на сына.
Гоше была непонятна интонация отца, прозвучавшая в этих словах, и он решил уточнить:
— Папа, ты, собственно, о чем?
Александр Николаевич задумчиво, как бы проговаривая мысли про себя, произнес:
— Да так… о прошлом… Впрочем, ты уже себя полностью реабилитировал, можно и не вспоминать. Мало ли что в жизни бывает…
Гоша внимательно посмотрел во внезапно ставшие колючими глаза академика. Он знал его достаточно хорошо, чтобы понять: это один из его знаменитых «подколов». Отец говорил нечто малопонятное и невразумительное, а собеседник начинал медленно съеживаться и краснеть, вспоминая какой-то свой неизвестный окружающим грех.
Гошу этим пронять было непросто, да и не чувствовал он за собой никаких таких грехов, чтобы краснеть и теряться перед Александром Николаевичем. Однако тот явно намекал на какие-то конкретные обстоятельства, а значит, следовало выяснить, что он имеет в виду.
— Папа, я в самом деле не понимаю, о чем речь! Объясни! — В его голосе прозвучало искреннее недоумение.
Академик устало скосил на сына глаза и задумался. Стоит ли продолжать разговор? Он вообще не собирался сегодня вспоминать прошлогодние события, но всегдашняя, ставшая почти автоматической привычка связывать окружающих чувством вины возобладала. Сын сделал большой шаг в карьере, стал достаточно независимым, и настало время подтвердить над ним свою отцовскую власть. Александр Николаевич ожидал, что уже легкий намек заставит Гошу смутиться, но тот оказался на удивление хладнокровным.
— Не знаешь? — Александр Николаевич посмотрел на Гошу особенным, бесстрастным и потому особенно страшным взглядом голубых глаз. Когда-то подруга юности Егора, Жанночка, назвала эти ничего не выражающие глаза «зеркальным взглядом». Страшно смотреть на человека, в глазах которого не отражается ничего, кроме тебя самого.
Выдержав паузу и поняв, что Гоша уже нервничает, Александр Николаевич ласково спросил:
— Гоша, когда вы в прошлом году у меня в гостях были, ты ко мне в кабинет втихаря не забегал?
Гоша удивился:
— А ты откуда знаешь?
Академик насторожился. Голос сына был удивительно спокоен для такой ситуации, ему показалось, что Гоша даже немного расслабился, сидя в кресле…
— Лиза тебя видела… Ну так что, не забегал? — Он пристально посмотрел сыну в глаза.
— Забегал… — В голосе Гоши, однако, не было ни малейшего смущения.
— Но денег не брал?
— Брал… Ну и что? — Гоша смотрел на отца почти с вызовом.
Гоша и Александр Николаевич уставились друг на друга, как два тигра, готовые ринуться в бой.
Наглость Гоши ошеломила отца:
— То есть как это ну и что? Ты брал у меня в кабинете деньги или нет? — Он уже почти орал на сына.
— Брал! — Гоша тоже перешел на повышенные тона. — Но не понимаю, чего ты на меня орешь!!!
Александр Николаевич так возмутился, что почти растерялся. Щепетильный Гоша не был смущен своим прошлогодним поступком? Это было и дико, и непонятно… Иванову понадобилось добрых десять секунд, чтобы опомниться.
— То есть ты считаешь совершенно нормальным втихаря взять деньги из шкатулки отца и ничего ему об этом не сказать? — Интонации речи Александра Николаевича приобрели тот спокойно-медовый оттенок, который означал высшую степень гнева. Он уже был слишком зол, чтобы кричать…
Теперь заорал Гоша:
— Какая, к чертовой бабушке, шкатулка! Я взял конверт, лежавший между полками. — Гоша показал где именно лежал конверт. — Ты мне сам подарил эти деньги на двадцатилетие!